С. Шаврин: «Мира больше всего хотят те, кто прошёл войну»

Московское суворовское училище, Московское пограничное училище, две войны в Чечне, теракт на Дубровке, Беслан. Герой РФ Сергей Иванович Шаврин провел множество военных операций, неоднократно участвовал в переговорах с боевиками, спас несколько сотен жизней. О том, как он прошёл этот путь и что может помочь в бою в нашем интервью проекту «Говорят Герои. Диалог поколений».

 – Сергей Иванович, как родилась мечта стать военным? Это необычное решение, ведь ваши родители были инженерами.

– В детстве мы играли в «войнушку», смотрели много военных фильмов, а судьбоносным оказались «Офицеры». После его просмотра отец спросил у меня: «Ну как? Хочешь так же?». Я с уверенностью ответил: «Хочу». Родители поддержали меня и так, после 8 класса, я сдал экзамены и был зачислен в Московское суворовское военное училище.

– А как решили стать пограничником?

– Когда учились в суворовском, к нам приезжали выпускники и рассказывали про свои специальности. Один лётчик поведал, что у него во время полета из ушей потекла кровь. Приятного мало. Танкист же должен быть ростом пониже меня, около 175 см, чтобы не удариться головой об люк, поэтому этот вариант тоже отпадал. Многие ребята хотели стать десантниками, но как говорили: «Десантник – это пять минут орёл, а остальное время – ломовая лошадь!». Кто ж тогда служит у нас? Точно! Пограничники! Так и поступил в Пограничное Бабушкинское училище.

– А как дальше проходило обучение? Как вы попали в «Вымпел»?

– Учился я хорошо, был секретарем Комсомольской организации, на втором курсе стал членом КПСС, получил спортивные разряды по силовой гимнастике… Комбат однажды подошёл ко мне и спросил: «А не хочешь пойти к ребятам-чернорубашечникам?». «Чернорубашечниками» называли группу «А», которая тогда тренировалась на нашем полигоне. Так и попал в группу специального назначения «Вымпел». Но тогда всё, что мы знали о нём, что это отдельный учебный центр. О том, что это именно «Вымпел» мы узнали в 89-ом, когда нам хотели вручать знамя к 10-летию образования! Про саму группу в массах тоже ничего не знали до 1991-1993 гг., но это и был наш конёк. Мы относились к Первому главному управлению КГБ, к внешней разведке, и предназначались для работы за рубежом. Ребят набирали крепких, выносливых, из ВДВ и из погранучилищ. Основной костяк группы состоял из тех, кто принимал участие в штурме дворца Амина в 1979 году, а её первым командиром был Эвальд Григорьевич Козлов, получивший звание Героя Советского Союза за ту операцию. Важно, что командирами в подразделении становились те, кто начинал свой путь как рядовой сотрудник. Это даёт понимание тем, кто наверху в кабинетах, заведуют складами или тем, кто уже не работает «в поле», что нужно людям внизу – его подчинённым.

Учили нас хорошо, тренировали буквально до потери сознания, все понимали для чего – чем больше сгорит пота здесь, тем проще будет в бою. Обучали различным нюансам, например, как двигаться, чтобы тебя не заметили. Это в кино можно быстро и бесшумно проползти куда-то и что оружие с глушителем стреляет беззвучно. На самом деле когда ползёшь в лесу – вокруг очень сильно хрустят ветки. А чтобы не издавать звуков приходится продвигаться на пару сантиметров, потом лежать минуту, пальцами прощупывать впереди себя пространство – нет ли мины перед тобой – и только потом снова короткое движение на сантиметр.

Благодаря скрупулёзной подготовке потерь у нас практически не было. Погиб только Серёжа Ромашин, сын генерала и мой заместитель. В Грозном 6 августа 1996 года группа из примерно 80 сотрудников ФСБ была окружена и изолирована в общежитии. В первые минуты боя Ромашину прострелили лёгкое. Было решено выходить из осады постепенно, тремя группами. Когда выходила вторая группа, он получил ещё одно ранение в ногу и тогда понял, что если не останется, то будет обузой для бойцов. А тех, кто его тащит, просто сведёт в могилу – чтобы его вынести нужно было два человека, а это слишком большая и заметная мишень. Тогда он попросил оружие для прикрытия отхода и остался. Умер он героически – предпочел смерть попаданию в плен.

– Расскажите о штурме Грозного…

– В целом, у нас все было, как в фильме «Чистилище» – перекрывали пути продвижения боевиков. Город был как слоёный пирог – тут наши, там чеченцы. Плюс все были в разном камуфляже – для штурма набиралось по одному батальону с каждого военного округа. Да и мы непонятные во всём этом – группа тогда была выведена за штат в 1993 г., было создано Управление специальных операций – за три дня до вылета мы получили форму на складах, каски взяли у коллег из «Альфы», оружие со склада не пристрелянное, карты дали бывшие коллеги с «Веги». В итоге одеты все были достаточно нелепо. Сверху зелёный камуфляж, бронежилеты скрытого ношения для работы в городе, а сверху болоньевая куртка, вместо военных берцев зимние полусапожки, а брюки короче на 20 сантиметров. Солдатики-срочники смотрели на нас как на инопланетян.

 

– Во время штурма Грозного вам, чтобы вынести тела погибших, приходилось общаться с боевиками. Как вам удавалось наладить с ними контакт?

– Помогло то, что ещё до поездки в Чечню у нас был опыт операций в Ингушетии в 1992 году, многое оттуда почерпнули. И хорошо, что уже во вторую чеченскую кампанию командиры не бросали ребят просто так туда, а сначала их привозили к нам, где мы рассказывали азы топографии, военного дела, огневой подготовки. Приходили люди, которые объясняли, как себя вести и какие есть традиции в мусульманской среде.

Например, если ты уважаемый гость, то для тебя зажарят даже последнего барана. А ты не можешь не есть, чтобы голодным детям хозяина дома хоть что-то осталось, – отказ примут как оскорбление. Ещё один нюанс – иноверцу, неместному, никогда не выдадут соседа, даже если он бандит и вообще целые сёла поджигал. С другой стороны, если ты заходишь в дом, ведёшь себя, как гость, то хозяин семьи несёт за тебя ответственность и случись чего, он обязан будет тебя защищать, а если с твоей головы упадёт хоть волос – это несмываемый позор для семьи. Но как только ты вышел за забор – он тебя не знает. Учитывая такие разные нюансы в менталитете и традициях, можно обращать их в собственную пользу в разных ситуациях. Если соблюдаешь установленные правила, к тебе начинают по-другому относиться, уважать. Да, боевики иногда нарушали собственные порядки – прятались в «женской» половине дома, или же отсиживались с оружием в мечети. Но тогда это они первые нарушали, а не мы – это важно для восприятия местными.

Этому обучали ребят, чтобы они понимали куда едут. Многие опера, которых командировали во время Первой чеченской, думали, что, тут так, как дома, в Тверской области – они пойдут на рынок, «погреют уши», всё узнают. Один так пошёл – больше его никто не видел. Другой – его толпа обступила, разошлась, а у него нож в боку.

– Как тогда население относилось к вам?

– Промежуток с 1996 по 1999 год дал прозрение: чеченцы воевали за независимость, которая им фактически оказалась не нужна. Россия всё это время перечисляла им пенсии, зарплаты учителям, которые не доходили до людей, а шли бандитам. Потом находили целые коробки денег этих... Все тогда там жили по принципу «у кого больше банда и у кого калибр крупнее», тот и прав.

В октябре-ноябре 1999 года мы были в Гудермесе к нам, в расположение части, приходила женщина, которая за часть нашего пайка готовила нам. Как-то сидим мы с ней вечером, и она спрашивает меня: «Сергей Иванович, а вы насовсем во второй раз пришли в Чечню? Если снова уйдете, заберите нас с собой или убейте. Мы больше не хотим жить так, как жили эти 2-3 года». Вот так им хватило независимости.

Гражданская война – это вообще очень страшно. Самое главное в это время не обозлиться на всех вокруг. Ведь приходит осознание, что люди, с которыми ты воевал – они же по тем же учебникам учились. И нужно чётко различать бандитов и тех, кого буквально вынудили или угрозами или ложью сражаться за независимость Ичкерии.

Сейчас у меня нет вопросов и ненависти к чеченцам. Если мы тогда стреляли друг в друга, то сейчас живем под мирным небом в гармонии. Я считаю, что кто меньше всех воевал, тот больше всех сегодня кричит – дайте мне пулемёт, я расстреляю всех врагов.

– Испытывали ли вы когда-нибудь страх перед боем или перед проведением сложной операции?

– Страшно перед началом операции или перед боем не бывает. Страшно обычно становится потом, когда все заканчивается, и ты понимаешь, что могло случиться. Когда я вернулся с переговоров с боевиками, вспомнил, что сегодня 18 августа – день рождения моей сестры. А если бы я себя взорвал гранатой то, что она бы отмечала всю оставшуюся жизнь? Свой день рождения или день смерти брата?

Во время операции ты выполняешь задачу, работаешь на автомате и делаешь так, как тебя учили. Сделаешь четко и правильно – выживешь. Ошибёшься – умрёшь. Но тебе будет уже всё равно. Я всегда говорил молодым бойцам: «Если ты на поле боя, и отовсюду стреляют, ты ляг и послушай, откуда стреляют, кто. Если будешь дёргаться, бегать – убьют сразу». Всегда должно присутствовать некоторое хладнокровие, чтобы трезво оценивать ситуацию и понимать что будешь делать. Если сразу не убило – значит выживешь.

Ещё тяжело отдавать бойцам приказы, которые подвергают их жизнь риску. Например, когда был захват заложников на Дубровке, мы понимали, что если вдруг кто-то из террористов активирует детонатор и будет взрыв – мы все окажемся под завалами. Поэтому, только отработав заранее, переговорив с архитекторами, которые проектировали здание, и досконально подготовившись, можно максимально минимизировать риски. Так, мы тренировались в идентичном здании, и я заставлял бойцов успевать выбежать с лестничного пролёта на случай, если кто-то из террористов бросит гранату. Отрабатывали до тех пор, пока не стали успевать сделать это до условного взрыва.

Когда похоронил кого-то из сотрудников, посмотрел в глаза его матери – тут уже начинаешь ценить сотрудников и никогда не отдашь какой-то сумасбродный, необдуманный и ненужный приказ.

– Бывали ситуации, которые выходили из-под контроля?

– Нет, если что-то вышло из-под контроля – это смерти подобно. Бывало так, что обстановка заставляла импровизировать. Или же могло быть совсем плохо, если бы кто-то не сделал того, чему его учили. В 96-ом в Грозном мы как-то выходили к своим и оказались на блокпосту Внутренних войск. Получилось так, что мы были отсечены от основных сил и между нами были чеченцы – и фактически своими силами прорваться к своим мы не могли. Через несколько дней наблюдатель на посту получил ранение в голову, и за ним срочно прислали от основных сил танк и БМП. Тогда мы решили прорываться с ними на нашем БТР. А там 300 метров открытого участка – мишень для боевиков хорошая. И вот взрыв, сработала активная броня танка, но экипаж не растерялся – наводчик дал залп, а механик прибавил скорость. Всё как учили. Вот тогда, если бы танк остановился, он загородил бы проезд нашей небольшой колонне и нас бы просто сверху с высотных зданий забросали бы гранатами. Там бы и остались.

С другой стороны, не всегда некоторые инструкции стоит принимать во внимание именно в боевой обстановке. Например, когда нужно ночью стрелять трассирующим патроном. Да, так ты показываешь направление стрельбы, но с другой стороны и противник прекрасно видит твою позицию и просто сместив прицел чуть выше точно в темноте выстрелит тебе в голову. Никакого прибора ночного видения не нужно.

– В завершение, кто для вас был кумиром?

– У любого человека должна быть путеводная звезда, на которую он должен равняться. Для меня это был Геннадий Николаевич Зайцев – командир группы «А». В 1994 году удалось с ним поиграть в шахматы, даже выиграл – это было верх блаженства для меня, молодого капитана. До того я его лично не знал, только читал о легендарном командире…Ещё мой комбат в Погранучилище – Валерий Иванович Карпов – фактически он нас воспитал и сплотил.

Благодарим фонд «Правопорядок-Щит» за помощь в организации встречи

 

Кристина УСТЬЕВА,  студентка 1 курса журфака МГУ им. Ломоносова