В прошлом номере «АН» была опубликована первая часть мемуаров известного советского разведчика и автора нашей газеты Михаила ЛЮБИМОВА о событиях, которые происходили в столице Соединённого Королевства более полувека назад, о противостоянии разведок. Сегодня – окончание воспоминаний.
В тот вечер у квакеров выступал известный советолог Макс Белофф, я явился в тот дом на Балком-стрит пораньше и нервно суетился среди гостей в поисках своей жар-птицы. Он тихо вошёл в зал во время лекции, когда я уже потерял надежду, у меня даже ладони вспотели от волнения: наконец-то! Только бы согласился выпить виски где-нибудь в пабе, поговорить о высоких материях, а я уж смогу всё это должным образом истолковать, дабы похерить весь план, и моя чекистская совесть будет чиста, как у Железного Феликса! И в Москве я смогу честно взглянуть шефу в голубые глаза, мол, пытался, мол, старался, намекнул о поездке, но клиент уклонился, не загорелся энтузиазмом.
За чаем я подкатился к Винсенту, пожал ему руку и пригласил на «дринк». Нашли уютное заведеньице в переулке, за магазином «Баркер» на Хай-стрит Кенсингтон, заказали по скотчу и ударились в приятную беседу.
– Извините, я выйду на секунду вымыть руки! – заметил мой приятель, и в этом не было ничего экстраординарного и подозрительного.
Вербовка на компромате
Дальше всё развивалось, как в круто заверченном шпионском триллере. Когда я поднял глаза, то с удивлением обнаружил, что за моим столиком образовалась милая компания: по правую руку маячила небритая, но грозная рожа, по левую – нечто мешковатое и подванивавшее жареной картошкой. Правда, не могу ручаться за стопроцентную точность портретов, поскольку от внезапности форс-мажорной ситуации у меня перехватило дыхание и томительно заныл живот.
– Сэр! – послышался патетический голос. – Сэр, ваша карьера закончена!
Вещал Мешок с жареной картошкой, а Небритая Рожа подвывала в тон, усиливая на меня психологический прессинг. Ясно. Вербовка на компромате. Я безмолвно слушал. Сквозь меня, как в форточке во время урагана, пронеслась целая стая мыслей: какие же прегрешения совершил за кордоном?! Ничего лишнего и даже отдалённо антисоветского я не говорил, все подарки от англичан сдавал в резидентуру, проводил в жизнь чёткую линию партии. Но другие грехи ведь были…
С Фатеевой на Пикадилли
За месяц до роковой встречи с контрразведкой Лондон осчастливила своим визитом советская киношная делегация во главе с режиссёром и шефом киношников Львом Кулиджановым, сопровождали Наталья Фатеева и Нина Меньшикова (жена режиссёра С. Ростоцкого), известные миру сногсшибательные кинозвёзды. Вместе с моим другом, советником по культуре, мы вызвались показать звёздам Лондон. Погрузили их в машину и помчались мимо Букингемского дворца и памятника адмиралу Нельсону в загадочный Тауэр с мрачными воронами. Разумеется, как опытные соблазнители, пригласили в шикарный ночной клуб «Уиндмилл» близ Пикадилли. Шампанское, омары, как принято в лучших домах Филадельфии. Счёт равнялся половине зарплаты старлея, но что не сделаешь ради красивых дам?! Именно тогда я убийственно влюбился в Наталью. Жаркий роман развивался в Лондоне стремительно: замки, галереи, кабаре в развратном Сохо, а затем ужин в полинезийском ресторанчике «Бичкомер» в аристократическом районе Мейфер.
Пригласил Наташу домой на кофе (жена и сын уехали в Москву). Дрожал от ужаса, мы ведь всегда на крючке, вдруг моё падение засечёт английская контрразведка? Войдут в самый разгар, в плащах и широкополых шляпах, с выступающими, словно утёсы, волевыми подбородками. Магниевые вспышки, щёлканье фотоаппаратов, звон наручников. О, эти стоны любви, как мешают они, как отвлекают и заставляют думать о длинных ушах у стен. Боже, как трудно, как невозможно любить в жуткой темноте и в бесшумных поцелуях! «Заиндевевшая в мехах, твоя чертовская улыбка…» – я потом целый сборник ей наскрёб…
Пронесло!
Это жуткое кино прокрутилось в доли секунды, но, к счастью, незваные собеседники начали вываливать на меня совсем другую компру, связанную с одним моим знакомцем из тайного мира холодной войны. Вываливали на голову и повторяли, словно попугаи, что карьера закончена и пути назад нет, а я тихо радовался, что с красоткой-актрисой пронесло. При всей любви к Англии мысли о тайной службе Её Величеству никогда не приходили мне в голову. Амбиции вздыбились, как девятый вал: как посмели? Что за наглость! Каких подонков подослали! Не смогли найти приличных джентльменов, пахнувших не жареной картошкой, а хотя бы дешёвой кёльнской водой! Слава богу, дело не в актрисе. Сгореть на агенте – это плохо, но в порядке вещей, а вот сгореть на бабе – это позор, не говоря о выговоре по партийной линии. На случай вербовочных подходов нас учили: никаких несанкционированных откровений. Всё отрицать. Переходить в контрнаступление! Уходить! Если надо, бить по морде!
А Винсент всё не возвращался из своего укромного места. Что он там делал так томительно долго?
– Провокация! – вскричал я возмущённо, отодвинул резко стол и двинулся к выходу.
– Куда вы, сэр?!
Но я уже резво мчался к машине. В посольство не поехал: уже поздно, не стоило теребить начальство, к тому же, по идее, я находился под слежкой, и хотелось хоть тут выглядеть героем и не проявлять паники.
Читайте книгу:
Михаил Любимов «Декамерон шпионов. Записки сладострастника»
8(495) 980-45-60, 8(958) 636-51-80
Без «крота» не обошлось
Не спал почти всю ночь и на ухо прошептал жене, что, видимо, наши дни в Англии сочтены. Уже в 9:00 утра я стоял перед резидентом и докладывал о ЧП.
Ситуация требовала коллективного обсуждения, шеф призвал в кабинет весь свой «мозговой трест», который и вынес вердикт: оперативную работу прекратить, встречаться лишь с сугубо официальными контактами, активизировать деятельность по «крыше» (пресс-отдел посольства), просить Москву санкционировать протест по поводу провокационной акции спецслужб против честного дипломата.
Как раз во время дискуссии меня попросили к телефону у дежурного по посольству.
Звонила жар-птица, говорила чуть обиженно.
– Дорогой мой, что случилось? Куда вы исчезли? Я ждал вас целый час!
Я промямлил что-то вежливое и невнятное – не называть же вещи своими именами? – и вернулся в «мозговой трест», там только подивились, как умеют англичане сохранять фарисейский фасад. Действительно, мало ли кто может подсесть к человеку, пока вы блаженствуете в сортире! В Англии полно эксцентриков и бродяг, разве их проконтролируешь? Форин-офис всегда чист, никто там даже не слышал о существовании спецслужб…
Москва реагировала на инцидент с удивительным спокойствием, одобрила моё героическое поведение, возмутилась поразительному вероломству контрразведки и тут же через ЦК договорилась с МИДом о ноте протеста. Гнев Центра был столь праведен, что я вдруг почувствовал себя не шпионом, а преданным делу мира дипломатом, которого злые люди попытались скрутить в бараний рог. Посол Александр Солдатов, двинулся в Форин-офис с нотой протеста, её надлежало вручить новому министру, лейбористу Патрику Гордон-Уокеру. Он не испытывал радости: лейбористы только одержали победу на всеобщих выборах, и мы уповали на метеорический взлёт англо-советских отношений. А тут какая-то подозрительная вербовка в пивной! Едва посол сделал предельно серьёзное лицо, извлёк из портфеля меморандум и раскрыл рот, как Гордон-Уокер его прервал:
– Извините, ваше превосходительство, у меня имеется кое-что для вас…
Министр покопался у себя в письменном ящике и тоже вытащил бумагу, правда, зачитывать не стал, а любезно передал послу.
Английский меморандум гласил, что второй секретарь посольства (это я, тот самый старлей, похожий то на Байрона, то на Черчилля) занимался деятельностью, несовместимой с дипломатическим статусом, и должен покинуть гостеприимный Альбион. Дата отъезда не указывалась, и министр между прочим заметил, что дело не будет предано гласности, зачем давать кость прессе, жаждавшей разрушить нежный англо-советский альянс? Англичане сдержали свои обещания, и вся эта история осталась в анналах спецслужб. Недавно Форин-офис традиционно опубликовал свою секретную переписку по «делу Любимова». Из неё видно, как тщательно дипломаты стремились предотвратить утечку по поводу высылки, как боялось новое лейбористское правительство подорвать англо-советские отношения.
Джон Ле Карре, с которым я приятельствую и поныне, в то время служил в спецслужбах и заверил меня, что англичан раздражала моя активность и они решили меня профилактировать. Уже потом я думал: неужели контрразведка не могла сделать подход ко мне без помощи Винсента? Конечно, могла! В любом случае глупо использовать в таком грязном деле высокопоставленное лицо. А может, им стал известен наш план вербовки Винсента в Гастингсе? Как стало известно? Тогда я ещё не сталкивался с предателями и думал, что у них всё написано на роже, теперь я поумнел: значит, в нашей резидентуре сидел английский «крот», который и прочитал план? Вообще в 1960–1964 гг. в Лондоне было столько провалов, что только «крот» мог стоять за ними! Он так и не объявился публике. «Где вы теперь? Кто вам целует пальцы? Куда ушёл ваш китайчонок Ли?» Или сидите в подмосковном дачном посёлке КГБ, вещаете о патриотизме, и уже не хватает английской пенсии?
Месяц блаженства и высылка
Мы с женой начали медленно собирать чемоданы, горюя по поводу скандального отъезда. Но Центр неожиданно занял предельно агрессивную позицию: англичане – наглецы! Этот демарш был связан с постоянными призывами сократить советское посольство, мол, держитесь, товарищи, не сдавайтесь! Дата высылки героя не указана? И чудесно. Работу свернуть и ещё полгодика пожить в Лондоне им назло. И я начал по-настоящему вкушать Лондон – ведь когда вертишься в рабочей рутине, не замечаешь ни диковинных оранжерей в садах Кью, ни разгульного весёлого пения в пабе «Проспект Уитби», ни шума дубов у гольфовых площадок в Ричмонде…
И так прошёл почти месяц.
Но вдруг на приёме в нашем посольстве тогдашний шеф русского отдела Форин-офиса мистер Смит обратил свой лик к послу:
– Сэр, а вон тот симпатичный молодой человек, который с таким аппетитом жуёт осетрину в углу… это случайно не мистер… который персона нон грата?
– Вы угадали, сэр!
– Но позвольте, разве вы не читали меморандум? Разве там не написано чёрным по белому, что он объявлен персоной нон грата и обязан покинуть Англию?
– Но мы думали… там не указаны сроки… мы не думали… однако…
Тут же на приёме посол поговорил с резидентом, и оба впали в суматошную панику: сейчас раздуют скандал в прессе, окончательно изгадят хрупкую англо-советскую дружбу – нельзя терять ни минуты! Началась свистопляска, нас упаковывали всей резидентурой, экстренно доставали картонные коробки, втискивали туда нажитое добро, не разрешали выходить в город, боясь провокаций, и уже через день энергично вывезли в Харвич и погрузили на корабль.
Ла-Манш залился штормом, пассажиров тошнило, и палуба превратилась в скользкий и дурно пахнувший каток.
«Летят на Харвич поезда.
Туманные огни.
Ах, пейте «Гиннесс», господа,
А мы – на «Жигули!» – патриотично писал я на клочке бумаги, держа на постромке сына, рвущегося в блевотину.
Правда, у моего любимого Джорджа Гордона Байрона намного лучше:
«Плывём на Запад,
Солнцу вслед,
Покинув отчий край. Прощай до завтра,
солнца свет, Британия, прощай!»
В 1965 году Англию поразили две беды: изгнали старлея и умер сэр Уинстон Черчилль.
Читайте также