Однажды прокремлевский журналист Захребетников из журнала «Медвежье вымя» подошёл к либеральному журналисту Ханыгину и, вместо того чтобы поздороваться, сказал ему при всей честной компании, что он шпион. Руки своей не подал, и пятерня Ханыгина повисла в воздухе.
Так Ваня стал нерукопожатым у «медвежатников» у власти, а Стёпа Захребетников у «либерастов» при демократии. Ведь всё это произошло на глазах у миллионов телезрителей на популярном ток-шоу «Эхо казанских сирот».
В курилке, когда передача закончилась, и они остались одни, Степан протянул руку Ивану и попросил не обижаться. Он объяснил свой вызывающий поступок тем, что время сейчас такое - смутное, одним словом. Что нет ничего личного, а всё из-за сирот. Ну, ещё из-за телевидения, и радио, будь они не ладны,
- Ведь мы с тобой одной крови. На одном курсе учились, в одной газете начинали. Ты же мне как брат родной. Просто сегодня ты детопродавец, а завтра я. Сегодня я «людоед», а завтра – ты. В одну ведь игру играем. По одному сценарию. Тусуемся, кто как может. Только ты временно от рук отбился и фонишь на другой стороне. Мне вот бабло из бюджета прёт, а тебе, небось, из госдепа валит. А какая, в сущности, разница? Никакой разницы. А вместе мы делаем общее дело, хоть ты и иностранный агент, по всей видимости.
Ханыгин презрительно хмыкнул.
- Ты бы видел свою дурацкую, растерянную рожу, Вань, во время моего перфоманса. Просто гвоздь программы. Ведущий чуть в штаны не наложил от смеха. И я вместе с ним. Не говоря о биомассе телезрителей и разных прочих мелких тварях, - продолжал тараторить Захребетников как заведённый, не опуская ладонь правой руки.
Ваня молча курил, глубоко затягиваясь, щурился от табачного дыма, но руки не подавал.
- Ну, если ты такой обидчивый, тогда пойдём в кафе, выпьем водочки и кофейку. Я угощаю, коль виноват, - предложил Степан.
- Выпить, оно конечно можно, выпить, если угощаешь, - задумчиво произнёс Ханыгин, - но руки я тебе не подам, никогда, по всей видимости. Во всяком случае, на людях. Ведь мы с тобой, Стёпа отныне нерукопожатые как Достоевский с Тургеневым.
В кафе бывшие коллеги посидели до полуночи. Много пили, мало ели, громко спорили, приставали к женщинам. Заведение закрывалось, но они не спешили уходить. Захотелось изящного – музыки, танцев. Запели про Ленина, который всегда молодой, Гайдара-деда, шагающего впереди, и Щорса с пробитой головой. Всплакнули под виноградную косточку Окуджавы. Вспомнили про то, что они дети галактики, и друга Высоцкого, который оказался вдруг… Когда сплясали гопака, опрокинули стол и затянули на два голоса «пьяная, помятая, пионервожатая…», приехала полиция и стала вязать Ханыгина.
Захребетников что есть силы тряс красными корочками своего удостоверения, но не пытался отбить друга у стражей правопорядка, «отмазывая» в первую очередь свою собственную персону. В суете он как-то забыл о своём обещании оплатить счёт, и его повесили на Ивана, у которого не было денег.
Степан деловито руководил погрузкой коллеги в автозак, приговаривая: «Только по почкам не бейте, ему ещё за фуршет платить».
Ханыгин же был абсолютно счастлив. Ему ведь светило целых пятнадцать суток ареста. Он представлял себя безвинной жертвой режима и пытался вспомнить слова какой-нибудь диссидентской песни. Что-нибудь из Галича. Но не вспоминалось. Само собой вырывалось хриплое и зловещее про вихри враждебные и интернационал. Но Иван усилием воли заткнул внезапное коммунистическое наваждение и по привычке начал поносить жуликов и воров, захвативших власть в результате нечестных выборов, а заодно и Захребетникова. Его протест деловито снимали на мобильники невесть откуда взявшиеся в такое позднее время иностранные подданные.
Степан, который был в два раза крупнее и, соответственно, трезвее своего хлипкого приятеля, обиделся не на шутку,
- Я к нему как к родному, понимаешь. Машину подогнал, чтоб чего не случилось. Чтобы ногу не сломал, придурок, по дороге, чтоб не ограбили. А он, гад, на фуршет положил с прибором и штраф платить отказывается.
- А он и есть самый настоящий жулик и вор. Мы его засудим обязательно, поддакнула ему директриса заведения, - а если денег нет - пусть квартиру продаёт.
На следующее утро вся демократическая пресса и весь интернет пестрели крупными заголовками о том, как известный правозащитник, журналист Иван Ханыгин стал жертвой произвола властей и узником совести. Захребетников задёргался, пытался носить ему передачи, но Ваня не брал. Он был горд и непреклонен. Говорил, я свои убеждения на колбасу не меняю. Называл это подкупом и провокацией, и ни разу тому руки не подал.