«Мы будем строить новую страну»: 1991 год в объективе Юрия Феклистова

Юрий Феклистов — самый молодой фотокорреспондент легендарного «Огонька» в августе 1991 стал очевидцем судьбоносных для страны событий. Спустя тридцать лет мы поговорили с ним о ГКЧП: о том, как Ельцин спас Горбачева, и главное — как неуважение к правам человека развалило СССР.

— С путча 1991 года, события которого вами задокументированы, прошло тридцать лет. Расскажите, где они вас застали? Были ли предчувствие, что в стране что-то назревает?

—  Август 1991 года начинался относительно мирно и спокойно. Напряжения я не чувствовал: никто тогда и подумать не мог, что мы проснемся и объявят антиконституционный переворот. Конечно, были какие-то тревожные публикации, Кабаков написал книгу «Невозвращенец», которая стала бестселлером. Но все это походило на слухи, никто всерьез представить не мог военного переворота.

В августе мы с моей молодой женой поехали в командировку в город Кузнецк в Пензенскую область. Нас туда позвал друг — режиссёр театра – студии «Бум» Александр Калашников: он хотел, чтобы я снимал его новый спектакль «Ол райт, ковбои!». 18 августа прошла его презентация, а на следующий день мы должны были поехать по деревням его показывать. Вдруг в 6 утра 19 августа звонок, мы спим ещё. Слышу в трубке Сашин голос испуганный: «Юра, просыпайся, в стране путч, Горбачева убили!» Я включаю телевизор, там сначала идет «Лебединое озеро», а потом все обрывается, и диктор говорит, что в связи с невозможностью Горбачева управлять страной власть переходит к комитету по чрезвычайному положению. Закрываются все независимые демократические СМИ. Мы решили вернуться в Москву.

— Было страшно?

— Слово «путч» у меня с детства ассоциировалось с Чили: убийство Альенде, военный переворот, массовые расстрелы — я боялся, что у нас так же будет. Мы поехали на вокзал и уговорили проводницу посадить нас в первый проходящий поезд. В вагоне люди слушали радио и обсуждали происходящее. Я запомнил, как бабки между собой переговаривались: «Ну что, меченый проправил шесть лет, пусть теперь другие поправят».

В Москву приехали на утро 20 августа, и я сразу отправился в «Огонёк», чтобы забрать домой негативы на всякий случай. Потом «Эхо Москвы» объявило, что надо идти к Белому дому: я взял камеру и пошел. Следующие три дня снимал без остановки.

— Какая обстановка сложилась у Белого дома?

—  20 августа там собралось много народу: люди строили баррикады, несли какие-то шпалы, металлолом, люки от колодцев. Прицеп грузовика перевернули и написали краской «Народ непобедим». На площади постоянно собирался какой-то митинг: люди поняли, что произошло что-то неординарное, неподобающее, и вышли на защиту своей страны.

Надо сказать, в первое время все испугались, так как в ГКЧП вошли силовики: министр обороны, министр внутренних дел, председатель КГБ. Шли слухи, что вот-вот спецназ КГБ «Альфа» начнет штурмовать здание. Это потом уже в книгах прочитали, что штурм отменили из опасений большого количества жертв.

Кстати, оружия у людей тогда не было. Точнее, оно было только у охранников Ельцина. Борис Николаевич несколько раз в день выходил на балкон и докладывал о том, что происходит. «Мы решили лететь за Горбачевым», — сообщил он собравшимся.

— Вы полетели за Горбачевым?

— Нет. Полетела Татьяна Макеева, фотокорреспондент «Рейтер», она единственная сняла кадры с Фороса.

В ночь с 21 на 22 августа мы все в Москве ждали Горбачева: думали, что он выступит перед людьми, которые его защитили, скажет спасибо, что ли. Не дождались.

Я бродил по Белому дому, мне надо было где-то переждать ночь. Набрел на радиоузел, захожу, а там — перед микрофоном Саша Политковский, а рядом — Ростропович. Мстислав Леопольдович сидит, а рядом, прислонившись к его плечу, спит какой-то парень с автоматом на коленях. Ростропович взял автомат, начал его крутить в руках, и я решил сделать снимок. Он удался. Так Юра Иванов — мы потом познакомились, проснулся знаменитым. То фото напечатали на целую полосу «Огонька».

— Почему у Юры был автомат?

— Юра был юристом в Белом доме и даже стрелять не умел. Но Коржаков — начальник охраны у Ельцина, дал ему оружие и велел охранять Ростроповича: «Если будет какая-то заваруха, ты просто автомат вверх подними и кричи: здесь Ростропович, не стреляйте!». Такая была у Юры задача, а он все проспал. Но проснулся знаменитым.

— Как вы относитесь к тому, что именно эту фотографию — «Ростропович с автоматом» чаще всего вспоминают, когда говорят о вашем творчестве?

— Сначала я обижался немного — как будто больше я ничего не снимал. А теперь спокойно отношусь, мне даже приятно. Ведь все известные московские фотографы снимали путч, но чьи фотографии вы сейчас вспомните? А этот снимок стал моей визитной карточкой и символом августовского путча, поэтому вошел в историю.

Однажды меня попросили сфотографировать Гурченко, я захожу к ней в гримерку, меня представляют — мол, Юрий Феклистов, сделал в 1991 фотографию с Ростроповичем. А она, перебивая: «Я сейчас перед Вами на колени встану! Я ваше фото вырезала и повесила у себя в квартире».

—  В 1991 у вас появилось понимание того, что наступил поворотный для страны момент?  Вы предчувствовали, может, в юности, что все развалится?

— Нет, конечно, все было стабильно. В юности колбаса «Любительская» стоила два двадцать, а эскимо на палочке — одиннадцать копеек. Человек денежку откладывал и покупал себе, например, цветной телевизор «Рубин» за 650 рублей.

Перещелкнуло всё в 1991 году — наверное, путч показал, что к старому возврата нет. Тем не менее, когда я снимал августовские события, не было этого пафосного ощущения, что на твоих глазах творится история. Я просто делал свою работу, не осознавая, что будет дальше. Хоронили ребят — Дмитрия Комаря, Владимира Усова, Илью Кричевского — я был на Ваганьковском кладбище, работал.

Но потом, когда в записи посмотрел репортаж, у меня полились слезы. Я понял, что мы сломали всё. Что было до августа 1991 года — закончилось, а сейчас мы будем строить новую страну.

— Как показал себя Ельцин в этих событиях?

— С одной стороны, он был локомотивом, героем тех лет, победителем. Горбачев хотел однажды Ельцина задвинуть — отправил его в опалу, и он вполне мог обидеться. Но в августе 1991 он не стал считать обиды, а понял, что Горбачева надо спасать. Показал, что информация ГКЧП — фейк, как сейчас бы сказали. Фактически, это он спас Горбачеву жизнь.

Но, с другой стороны, после путча Ельцин уехал отдыхать, тогда как на той народной волне можно было горы свернуть. Провести люстрацию, как в Чехии сделали — отстранить силовиков от власти, сразу архивы открыть, покаяться за массовые репрессии, Ленина похоронить по-людски.

Кто-то написал однажды: когда Ленина похороним, тогда нормально заживем. Может, мы сейчас идём к этому. Но Ельцин тогда мог спокойно это сделать сразу! Но время потеряли и началось — одни за, другие против… Сказал бы Ельцин 23 августа: всё, хороним Ленина. Было бы символично. Отвезли бы его к маме — на Волковское кладбище, он бы спокойно там лежал, а кто хотел — цветочки бы приносил. Но время было упущено…

— Почему вы считаете, что не нужно было пытаться сохранить СССР?

— СССР был искусственно создан, Ленин в 1922 году собрал воедино республики с разным уровнем экономического развития, поэтому мы «тащили» отстающих за собой. Когда-то этому должен был прийти конец.

Я многое понял, когда впервые попал «за железный занавес»: в 1989 году на волне перестройки и гласности нас отправили делать материал «Голландия глазами советских журналистов». Там меня больше всего поразило отношение к человеку.

В магазин заходишь ботинки посмотреть, а вам: «Кэн ай хэлп ю?». И улыбаются. У нас вы могли услышать что-то в духе: «Вас много, а я одна! Ждите!» или «Не мешайте мне работать!».

Когда я сказал своему переводчику, что хочу сделать репортаж из голландской тюрьмы, он без проблем все организовал: нас встретил начальник и пять часов проводил экскурсию.

Репортаж вышел с названием «Глоток свободы или пять часов в голландской тюрьме».

У них там люди изолированы, но прав не лишены. В следственном изоляторе человек может, например, выбрать вегетарианское или мусульманское меню. Я также порцию сфотографировал: ножка утки, ананасы, все это в теплой тарелке с крышечкой, чтобы не остыло. Еду подают в комнаты (даже не в камеры, так как там нет решеток как таковых). И туалеты там огорожены — не так, как в Бутырке. Все по-человечески. А если сотрудник подслушивает чей-то разговор, то в комнате над дверью загорается лампочка. То есть — человека лишают свободы, но не прав.

Когда в России правящая элита научится уважать людей, поймёт, что самое главное — это человек, личность, тогда что-то изменится. У нас пока это поняли только в ресторанном бизнесе. Когда в стране будет такое отношение к человеку как в ресторане, тогда заживем!