В заголовке – слова из песни Владимира Высоцкого, которую он посвятил советским солдатам еще той, афгано-советской войны и взяты они не случайно.
На любой войне как на войне: есть приказ, его надо выполнять, так велят уставы, так велит присяга. А ещё есть и совесть солдатская, своё собственное «я», наказы отцов-ветеранов, что не позволяют даже новобранцу в бою прятаться за спиной однополчан.
Вот пуля пролетела и ага…
Рядовой Виталий Грабовенко призвался в советскую армию из Черниговской области. Пройдя обучение, стал гранатометчиком и прямиком – в Афган. После привычной Украины с ее садами и бабушкиными варениками Афганистан казался чужой выжженной планетой, на которой ко всему постоянно стреляли и взрывали.
Привыкнуть к смертной рутине новобранец так и не успел: уже через две недели во время боя что-то тяжелое и горячее ударило солдата в грудь, отбросив на дно окопа. Бойцы оттащили его в сторону, наскоро перевязали. Грабовенко был в сознании, даже порывался встать и всё время шептал, что с ним всё в порядке. На деле оказалось гораздо хуже…
Кое-как остановив кровь, обколов рану обезболивающими, бойцы вытащили Виталия из-под обстрела и притащили в медсанбат. Там рану обработали и осмотрели. Странно, но и в лазарете медики не усмотрели в ранении Грабовенко ничего устрашающего: «дескать, до свадьбы заживет, боец…» Однако всё же решили первым санитарным бортом отправить Виталия в окружной госпиталь в г. Душанбе. Вскоре раненый был уже в Таджикистане, где ему сразу сделали рентген, но и после изучения снимков врачи не нашли чего-либо серьезного.
Единственно, что мешало медикам согласиться на общий вердикт «ничего страшного», была странная продолговатая тень на снимке. – «Наверное, рентгенолог по невнимательности и рукоятку аппарат засветил» - подумали в отделении. Но состояние самого Грабовенко стало внезапно ухудшаться. Рана отекла, посинела и отказала рука, поднялась температура. Врачи снова собрались на консилиум. И тут в жизнь и самого Грабовенко, и жизнь всех, кто в белых халатах, сгрудившись возле его кровати, обсуждали судьбу солдата, вмешался счастливый случай.
В отделение за документами зашел офицер из саперного подразделения, который после своего ранения выписывался в часть. Увидел, как медики, жестикулируя, рассматривают черно-белый снимок. Вгляделся …и ахнул: «Товарищи, да это же граната от станкового гранатомёта! Неразорвавшаяся! Со взведенным взрывателем! Вы же смерть в руках держите».
Дважды рожденный
Начальник окружного госпиталя подполковник Юрий Воробьёв, по медицинской специальности – практикующий хирург, уже собирался домой после дежурства, когда на пороге кабинета возник белый как сам врачебный халат, рентгенолог.
« – Товарищ подполковник, у нас – ЧП! Вернее хуже: у нас в отделении …раненый с неразорвавшейся гранатой между правой грудной мышцей и рёбрами. Граната калибром 30 мм… Взрыватель взведен…»
Воробьев тяжело опустился на диван. Первая мысль – традиционная: «Пьяный он что-ли? Чушь несет…» Присмотрелся. Но коллега был трезв, только очень бледен. Воробьёв взял снимок: А ведь похоже, что правда…
Снова срочно собрали расширенный консилиум, пригласили специалистов-сапёров из инженерных частей. Страшный вердикт подтвердился. О ЧП немедленно доложили в Москву, информация дошла до министра обороны, начались бесчисленные перезвоны, консультации, запросы – ответы. А взведённый взрыватель тем временем мог сработать в любую секунду…
Через какое-то время из Москвы пришел уже ожидаемый обтекаемый ответ: «Дескать, в практике такие случаи не описаны, принимайте самостоятельное решение на месте. Желаем успеха!» Воробьёв от души выматерился. Потом задумался и понял: А ведь в этой трусливой чиновничьей отписке, пожалуй, и кроется единственное спасение жизни как Грабовенко, так и всех, кто сегодня в силу своего долга находится рядом с ним. Было бы куда страшнее, если бы из далекого Центра по телефону ему бы стали давать бессмысленные советы в виде приказов.
Снова обратились к специалистам-саперам. Те не обрадовали: сам самовзрыватель, судя по снимку, не только взведен, но и деформирован. Трогать гранату в таком состоянии категорически запрещено, но так как иного выхода, кроме операции, у медиков нет, перемещать взрывоопасный предмет можно в теле бойца исключительно в поперечном направлении. А там уж все будет зависеть и от умения хирургов, и от самого Господа Бога. Коммунист Воробьёв широко перекрестился и начал действовать.
Раненого осторожно поместили в отдельную палату, изолировав ее от остальных мешками с песком. Отныне все медсёстры и нянечки входить для процедур к Грабовенко могли лишь в бронежилетах и касках. Самому Виталию категорически запретили не только вставать, но и шевелиться.
На местном заводе по рукописному чертежу Воробьева токари срочно изготовили щипцы, которые должны были гарантированно обеспечить жесткий захват скользкого металлического цилиндра во время операции. Рукоятку этих щипцов сделали из прочной стали в виде эфеса от шпаги: хоть какая-то, но вдруг? – защита руки хирурга от возможных осколков. Хотя все прекрасно понимали: случись страшное, никакая защита уже не помогла бы ни самому раненому, ни всей медицинской бригаде, спасавшей его.
Действующим хирургом в той исключительной ситуации Воробьёв своим приказом назначил себя. Осталось главное: собрать бригаду коллег-ассистентов… Удивительное дело, но среди врачей госпиталя … не нашлось ни одного, кто добровольно захотел бы ему помогать. Оперировать в одиночку? Это невозможно. Конечно, Воробьев мог собрать необходимую бригаду своим приказом: госпиталь – военное учреждение, он его начальник, врачи – в погонах, приказ есть приказ, но… Если вдруг взрыв? У всех ведь семьи, дети… Юрий Воробьёв уже во второй раз оказался перед сложным выбором: как поступить? И снова вмешалась судьба: к нему в кабинет шагнул лейтенант медслужбы Александр Дорохин: «Товарищ подполковник, я холост, детей нет. Готов быть вашим помощником при операции». Воробьев молча обнял парня, велел идти готовиться. Анестезиологом вызвался быть их коллега Владимир Моисейкин. Он приготовил все необходимые инъекции, поставил раненому капельницу с наркозом и вышел из операционной на балкон, чтобы наблюдать за операцией извне. Для этого вместо балконного стекла в двери предварительно установили пуленепробиваемое стекло от вертолета «МИ-24». Сестра, заранее разложив все инструменты, тоже по кивку Воробьёва вышла. В операционной остались трое: сам Юрий Воробьёв, его ассистент Александр Дорохин и …раненый Анатолий Грабовенко. Операция началась. На календаре была дата: 15 августа 1986 года, - это был метрический день рождения самого Грабовенко.
– Снимите с меня скафандр… Жарко!
– Это были первые слова Воробьёва, которые он произнёс вошедшим в операционную медсестрам. Хирург простоял несколько часов около стола в специальном герметичном саперном обмундировании, которое ему максимально комфортно постарались подобрать военные инженеры. За окном – традиционные для летнего Душанбе +35°C, в самом госпитале, где не только не было, но еще и не знали толком, что такое «кондиционеры» – и того больше.
Извлеченную с великой осторожностью гранату тут же забрали в специальные ёмкости дежурившие за дверью сапёры. Оперированный Грабовенко медленно просыпался после наркоза. На его столе в палате стояла ваза с цветами: их на нейтральной полосе смогли собрать друзья. В той тяжелейшей ситуации он, без преувеличения, оказался самым удачливым человеком: ведь ему никто так и не сказал – на КАКУЮ операцию его везут напряженные нянечки.
Все подробности появились потом. И слёзы медсестер, и истовые слова благодарности от спасенного и его отца, экстренно привезенного к сыну с Украины, и неловкие запоздалые объяснения струсивших коллег Воробьёва, которых сам подполковник не стал ни в чём винить: человек слаб, увы…
Юрия Воробьёва наградили орденом Красного Знамени. Его ассистентов Дорохина и Моисейкина – орденами Красной Звезды. Таким же орденом отметили и Виталия Грабовенко. Наверное за то, что остался жив…