Удивительная это была страна - СССР. В ней области неумения, брака, халтуры перемежались со сферами вроде космоса или эстрады, где брак был минимален, а халтура исключена. На советской сцене не мог появиться безголосый певец. Зачастую они пели фантастические по жуткому пафосу советские песни, но пели их хорошими голосами. Но даже на высоком профессиональном фоне советской эстрады Магомаев стал исключением, феноменом, лучшим из лучших.
Немыслимая, по-восточному сладострастная красота и невероятный «полетный» голос. Притом сокрушительное и строго мужское обаяние, блистательный артистизм, очевидная широта крупной, щедрой натуры. Все гармонично сочеталось в этом человеке и сулило столь же щедрую, блистательную, красивую судьбу.
И она отчасти сбылась. Магомаев создал целый творческий мир на основе многих замечательных песен отечественных композиторов. Всегда был любим и счастлив в браке. Даже сплетни о нем были какие-то незлобные, без грязи. Даже развратная пресса новых времен не знала, к чему бы прицепиться. Импозантный, величественный и при этом явно добродушный, Магомаев всегда держался с удивительным достоинством и спокойствием замаскированного Гарун- аль-Рашида, разгуливающего по Багдаду...
Но беда наша в том, что не умеем мы связывать времена, живем какими-то рывками, скачками. Один сон жизни сменяет другим, старые миры рушатся «до основания, а затем» деды чужды отцам, а песни отцов смешны детям. Вот американский коллега Магомаева певец Том Джонс - и сорок лет назад был Том Джонс, и двадцать, и поныне он Том Джонс, действующий певец со своей аудиторией и нормальной концертной жизнью. А у нас уже через десять лет работы певец часто выглядит как «тень забытых предков» и считается ретро. Между тем долгая творческая жизнь не только нормальна для работника искусства, но еще и служит верным залогом связи времен, созидания широкого общего пространства богатой культуры. Культуры, которая живет в том числе и богатой общей памятью, и общими переживаниями, а не одной лишь сменой моды.
Магомаев не стал вписываться в новый поворот, где ему грозила участь стать «символом самого себя» и собирать элегические залы желающих вспомнить о былом. Это тоже по-своему неплохо, но как-то, наверное, не по росту ему бы пришлось. Он, как помните, высокого роста был человек. Двести лет назад Магомаев дружил бы с королями, но выпали ему загадочные генеральные да первые секретари. Он, бывало, напрягал божественный голос в искусственном, металлическом пафосе торжественных советских гимнов. Но сквозь наслоения времени всегда слышался отзвук вечности.
Как песня Орфея, доносящаяся из ада.