Ещё 10 лет назад казалось, что экономические барьеры между странами исчезают необратимо. А раз при демократическом устройстве политика пляшет под дудку экономики, то и законодательства национальных государств будут постепенно приходить к общему знаменателю. И всё это принесёт благоденствие миру, где человек сможет жить и работать, невзирая на пограничные столбы. Но потом всё изменилось. Даже в Западной Европе сразу три провинции (Шотландия, Каталония, Валлония) захотели создать собственные государства. Великобритания вышла из ЕС, Америка начала торговую войну с Китаем, а протекционизма стало слишком много для «безграничного» мира. Кто посмел развернуть реку вспять? Есть мнение, что массовая культура.
Границы закрываются
Эпохе глобализации пришёл конец – об этом впрямую и подолгу говорят ведущие экономисты на саммитах МВФ и Всемирного банка. Ещё до пандемии прямые иностранные инвестиции в развитых странах обвалились на 40% за каких-то 3 года. Международное кредитование за два года сократилось на 9%, или на немыслимые 2, 2 трлн евро. Взять контейнерные перевозки: в течение 40 лет они росли минимум на 10% в год, и конца-краю этой тенденции никто не видел. Но в 2015 г. перевозки упали на 4%, а с началом ковидных карантинов наступил полный мрачняк: из каждых 100 контейнеров, приплывших в Америку из Азии, обратно возвращались только 40.
Другой пример: западные страны повально ограничивают доступ иностранцев на свои рынки телекоммуникаций. По данным Global Trade Alert, страны G20, особенно США, ещё в 2015 г. ввели против отдельных государств 644 ограничительные торговые меры. Больше всех достаётся Китаю. Но и 75% американских компаний стали чувствовать, что отношение к ним в Китае ухудшилось за последний год.
Обе предвыборные кампании Дональда Трампа были окрашены протекционистской риторикой: «Мы – как копилка, которую ограбили!» Или: «Мы не можем позволить Китаю продолжать насиловать нашу страну!» Трамп уверен, что именно из-за договоров о свободной торговле в Америке закрылись 60 тыс. заводов за 20 лет.
Но и Джо Байден, став президентом на приверженности идеям открытости, не стал демонтировать многие протекционистские меры Трампа. В США действуют национальная программа Buy American и масштабная программа инвестиций в инфраструктуру. В ответку власти Китая потратят 1, 5 трлн долларов на проект Made in China – 2025. В Евросоюзе говорят о «цифровом суверенитете», у Индии есть программа «Самостоятельная Индия», поощряющая производство ключевых товаров внутри страны. Ведущие мировые державы, возглавлявшие глобализацию, сегодня ведут дела с большей опорой на собственные силы. А пандемия высветила важность контроля на границах, чтобы позволить властям останавливать всё подряд – от авиаперелётов до футбольных матчей.
Символом глобализации с момента основания в 1995 г. является Всемирная торговая организация (ВТО), объединяющая 164 страны и базирующаяся в Женеве. ВТО – это прежде всего свод правил и контроль за их исполнением. Каждая страна вступает на своих условиях, но суть – в обязательствах постепенно сокращать пошлины на импортные товары. И тогда неконкурентоспособные производители умрут, а сильные, наоборот, получат доступ к новым зарубежным рынкам. Экономист Йозеф Шумпетер называл это «созидательным разрушением».
Декларируется, что ВТО регулирует торговлю тарифными методами и не приветствует любые ограничения. Однако именно после появления ВТО каждый школьник знает слово «квота», сверх которой вам запрещают ловить рыбу или давить вино.
Арбитраж ВТО – это тот ещё цирк. Например, США, Евросоюз и Япония многие годы оспаривают право Китая продавать своим же компаниям редкоземельные элементы по льготной цене. Известно также уморительное решение запретить Польше выпускать гольф‑кары на том основании, что это ущемляет права Канады, где гольф‑кары вообще не производят.
– Процедуры арбитража в рамках ВТО контролируются основными же нарушителями её правил – США, ЕС и Канадой, – полагает директор Института глобализации и социальных движений (признан организацией, выполняющей функции иностранного агента. – Прим. «АН») Борис Кагарлицкий. – И новым членам жаловаться на них – всё равно что писать начальнику жалобу на него самого. Даже Китай, Индия, Бразилия перестали подавать иски в ВТО, а по факту открыто игнорируют правила организации.
Впрочем, Китаю грех жаловаться: он имеет сравнимую с США долю в мировой торговле и промышленном производстве, но продолжает пользоваться привилегиями развивающейся страны. Да сколько бы ни говорили, что свободная торговля выгодна в первую очередь развитым странам, имеющим мощный научно-технический потенциал, внутри ВТО действует Специальный и дифференцированный режим (SDT), который позволяет защищать национальные рынки импортными пошлинами. Им пользуются Китай, Индия, Южная Корея, хотя та же Поднебесная за первые 10 лет своего членства в ВТО увеличила промышленное производство в 4 раза и сегодня является одним из технологических лидеров.
Как ни парадоксально, безбарьерная торговля вдруг перестала устраивать всех крупнейших игроков. Пекин, например, категорически отвергает рекомендации США о «трёх нулях в торговле» (принцип three zero trade), означающих нулевой тариф, нулевые барьеры на рынке и нулевые субсидии отечественному производителю. И осуждает выдвинутый при Трампе лозунг «Америка прежде всего», явно не соответствующий базовым принципам ВТО. Внутри Евросоюза начались непонятки: почему, дескать, Германия должна спасать разом и Грецию, и беженцев со всего мира, если на её собственной экономике камнем висит недоразвитость бывшей ГДР?
«Великое замещение»
Кроме того, экономические зёрна недовольства глобализацией легли в культурный чернозём. Развитые страны вдруг обнаружили, что тратят на иммигрантов больше денег, чем на государственное здравоохранение, но им мало кто говорит спасибо. Седые бюргеры чаще ворчат, что всю жизнь работали на медицинскую страховку, а сейчас им приходится ждать в адских очередях из тунисцев, ангольцев и турок, которые ни дня в Европе не работали, плюются на пол и курят перед кабинетом врача.
Старый Свет сегодня напоминает очнувшегося с большого бодуна алкоголика, которого ещё продолжает колбасить. Выглянул в окно, где раньше была Европа, а там какой-то бантустан. По данным германской статистической службы Nord, в Гамбурге в 2009 г. «лиц с миграционным прошлым» было 29%, в 2016 г. – уже 35%, а в 2020 г. – 49%. В Бонне молодые исламисты организовали «полицию шариата», которая «следит за порядком» на улицах: бьёт морды немцам, которые пьют пиво или играют в бридж. Они же объясняют раскрепостившимся землячкам, что надо носить хиджаб, а немкам – что за мини-юбку их запросто могут изнасиловать. По данным агентства Statista, число лиц, придерживающихся праворадикальных взглядов, в Германии выросло в 2015–2019 гг. на 40%, а праворадикальная «Альтернатива для Германии» стала третьей партией в бундестаге с 94 мандатами.
– Старшие поколения европейцев были толерантны к первым волнам приезжих в 1960-х годах, потому что те работали с ними на одних фабриках, – говорит социолог Сергей Прозоров. – А общественное мнение крутилось вокруг мысли, что Гитлер не должен повториться. Сегодня Европа правеет – и это связано с ощущением вытеснения. Нынешние беженцы часто агрессивны, не уважают европейскую культуру, не ищут работу и хотят просто паразитировать на социальной системе. Как ни странно, спиной к ним развернулись зрелые европейцы, а молодёжь куда более лояльна. Старшим обидно видеть, как меняет свой облик цивилизация, которую они с таким трудом восстановили после войны. Приходит мысль о том, что демократическое устройство Европы не было кем-то однажды придумано, а веками вылуплялось из традиций. А людям другой культуры в нём неуютно.
Лидер французских правых Эрик Земмур говорит о формировании в стране двух параллельных цивилизаций – и это может уничтожить великую страну. Что ислам несовместим с республиканским демократическим устройством Франции. Согласно опросам, 61% французов полагают, что Франция находится в упадке, а Земмур предлагает в качестве объяснения «великое замещение» европейцев приезжими, которые видят в Европе дойную корову и презирают её законы: «В департаменте Сен-Дени под Парижем покоятся французские короли Хлодвиг и Карл Мартелл, защитивший страну от арабов, но государство даже не знает, сколько здесь нелегалов: от 150 до 400 тыс. человек. 60% несовершеннолетних – дети иммигрантов». Он не скрывает, что популист: «Требование простых решений – это законная реакция людей, которых лишают слова и власти в нашем обществе».
Мигрантов массово высылают Германия, Норвегия, Швеция, Финляндия и Австрия. 94% чехов хотели бы депортировать всех беженцев до одного. Польша готова чуть ли не строить стену на границе с Белоруссией, чтобы избежать притока транзитных нелегалов. «Соглашаясь принимать беженцев, предыдущее правительство поставило под нас тикающую бомбу, – сказал министр внутренних дел Польши Мариуш Блащак. – Мы обезвреживаем эту бомбу».
В октябре 2021 г. Конституционный суд Польши вынес решение о приоритете польской конституции над законодательством ЕС. Эксперты тут же заговорили о движении в сторону выхода поляков из Евросоюза, хотя это полный абсурд: 80% населения за дальнейшую интеграцию страны в ЕС и НАТО. Экономика Польши растёт вдвое быстрее, чем в среднем по еврозоне, но Варшаве надоело давление Брюсселя с требованиями пустить на свою территорию сотни тысяч беженцев.
На востоке Евросоюза образовалась «вышеградская четвёрка» (Венгрия, Польша, Чехия, Словакия), отказывающаяся выполнять «квоты по беженцам». Крен вправо заметен и у других стран. А премьер Греции Кириакос Мицотакис призвал азиатские страны принять волны беженцев из 35-миллионного Афганистана: «Нам необходимо защитить границы Греции, которые одновременно являются границами всей Европы». Премьер-министр Словении Янез Янша заявил, что ни Любляна, ни Евросоюз не брали на себя обязанность «всем помогать и платить за каждого, кто покидает свою страну, вместо того чтобы её защищать». А австрийский экс-премьер Себастьян Курц напомнил, что в республике есть проблемы с интеграцией афганцев, прибывших давным-давно, поэтому в Вене не хотят новых приезжих.
Культура требует жертв
Глобализация стала одним из важнейших последствий Второй мировой войны. Все страны-участницы открыли в себе много нового. Томас Манн писал в 1930-е, что у Германии – «особый путь», а демократия англосаксонского типа у немцев невозможна. Оказалось, что возможна, ещё как. Аналогично, считалось, что настоящий японец по своему духу не может без войны. Ничего подобного: воинственная самурайская энергия верно служит мирным производителям пылесосов. Несколько советских поколений выросло, ощущая себя цивилизаторами, строящими электростанции в Египте и спонсирующими карбонариев в Никарагуа. Но так было не всегда.
Классик Сэмюэль Хантингтон в своём бестселлере «Столкновение цивилизаций» напоминает, что для вдумчивого анализа ситуации в мире и эффективного воздействия на неё необходима какая-то упрощённая карта реальности, какая-то теория, модель, парадигма. А одной из самых авторитетных парадигм исторического развития в XXI веке стала хорошо забытая «культурная». Дескать, прошло время, когда главную скрипку играли идеологии, а сейчас государства снова объединяются в союзы и цивилизации по признаку культурного родства. Например, для Синьской цивилизации, объединяющей Китай и страны с большой долей китайского населения, тибетцы и уйгуры – не свои, а «чужие». Хотя и исторически проживают на территории Поднебесной.
Идеология помещала в одну обойму такие культурно непохожие страны, как СССР, Вьетнам, Куба, Ангола, Чехословакия. А сегодня в любом конфликте прослеживается культурная преемственность. В очередной раз загорелись Балканы: Россия поддерживает сербов, Турция и Саудовская Аравия – боснийских мусульман. В конфликте Индии и Пакистана сочувствующие страны тоже выстроились по принципу культурной общности: в одном окопе буддийские Мьянма и Таиланд, в другом – исламские Бангладеш и Индонезия. Страны Центральной Азии образуют один блок, Юго-Восточная Азия – другой.
Точно так же и наоборот: культурные различия мешают Бразилии (где государственный язык – португальский) стать стержневой державой испаноязычной Латинской Америки. Хотя по экономическим и политическим критериям она на эту роль подходит. Исламская цивилизация тоже не имеет стержневой страны, хотя потенциально это могли бы быть Турция или Иран. Но в Турции при Мустафе Кемале был взят радикальный курс на вестернизацию: вождь был уверен, что ислам и модернизация совместимы. А Иран – страна шиитская, в то время как 90% мусульман в мире – сунниты.
Австралия в 1990-е годы пережила настоящую драму самоидентификации, когда премьер-министр Пол Китинг попробовал перестать быть «филиалом Британской империи» и провозгласил целью слияние с Азией. Хантингтон подробно описывает, как элиты азиатских стран отвергли заигрывания австралийцев. Премьер-министр Малайзии Магатир Могамад заявил, что культурные традиции – основное препятствие на пути принятия Австралии в ряды азиатских стран: «В культурном плане Австралия всё ещё остаётся европейской страной». А диктатор Сингапура Ли Кван Ю презрительно назвал её «новым белым отребьем Азии». «Выбор Китинга – Эванса можно рассматривать как результат близорукой переоценки экономических факторов и игнорирования культуры страны», – резюмирует Хантингтон.
Возвращение на первый план культурного родства людей – событие выдающееся, поскольку под культурой часто понимаются переряженный национализм и даже расизм. В этом нет ничего нового. В конце XVIII – начале XX века западная цивилизация совершила беспрецедентный рывок вперёд. А чувство расового превосходства задолго до Гитлера казалось элитам «великих наций» настолько очевидным, что даже не требовало доказательств.
Это сегодня принято считать, что США за 200 лет превратились в сверхдержаву благодаря передовым институтам. А в XIX веке англосаксонский мир предпочитал другое объяснение. Британских переселенцев в Северной Америке поощряли привозить с собой жён и детей, чтобы таким образом сохранить свою культуру. Для англичан колонизация была семейным делом, а испанские кабальеро чаще приезжали в Латинскую Америку одинокими и находили партнёрш среди местного населения или рабынь, которые рожали им метисов и мулатов. В то же время население Новой Англии значительно быстрее воспроизводилось силами самих приезжих, в 1650–1700‑х годах увеличившись вчетверо. Вероятно, это самый высокий коэффициент рождаемости в мире.
Как колонисты блюли расовую чистоту, понятно даже из вестернов. Легендарная история о том, как Покахонтас, дочь вождя поватенов Вахунсонакока, вышла замуж за белого колониста Джона Рольфа, имеет не так много повторений. Всё правильно: колонисты считали себя «породой небес», расой более высокого уровня. По словам сэра Фрэнсиса Уайта, губернатора Виргинии, «нашим первым делом является изгнание дикарей, чтобы получить свободные земли для выпаса скота, свиней и проч., и это с лихвой нам воздастся, поскольку бесконечно лучше, если среди нас не будет никаких язычников». И фантастический рост страны в последующие годы подсказывал, что это верный путь.
Поэтому в XIX веке Вашингтон запретил иммиграцию в США китайцев. Даже во Второй мировой войне, вопреки нынешним уловкам кинематографистов, афро- и евроамериканцы сражались с нацизмом в подразделениях, которые комплектовали по расовому признаку. А губернатор Алабамы Джордж Уоллес в 1968 г. победил на президентских выборах в пяти штатах (всего за него проголосовало 10 млн американцев – 13, 5%) со своим лозунгом «Сегрегация сейчас, сегрегация завтра, сегрегация навсегда».
Теория расовой гигиены швейцарского психиатра Альфреда Плётца, которую Гитлер превратил в «Сатанинскую библию», возникла ещё в XIX веке и была встречена интеллектуалами в целом положительно. Евгенические идеалы разделяли Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Генри Форд, Теодор Рузвельт, а евгенические общества существовали во всех цивилизованных странах. Будущий борец с нацизмом Уинстон Черчилль в 1937 г. говорил на Королевской комиссии по Палестине: «Я, к примеру, не признаю, что большой ущерб нанесён краснокожим индейцам Америки или коренному населению Австралии. Я не признаю, что этим людям нанесён ущерб тем, что более сильная раса, лучшая раса, более мудрая раса – назовём это так – пришла и заняла их место». Сегодня Черчилля подвергли бы жесточайшей обструкции в соцсетях, и он не смог бы найти работу. А тогда он был выразителем культуры самой успешной империи мира.
В 1921 г. в Швеции по решению риксдага был создан первый в мире государственный Институт расовой биологии, за полвека существования насильно лишивший 60 спачн7г6тыс. нездоровых людей способности к воспроизводству. «Общество заинтересовано в том, чтобы свобода размножения неполноценных была ограничена», – убеждала своих соотечественников в 1930-е годы Альва Мюрдаль, за заслуги перед человечеством получившая Нобелевскую премию мира. Окончательно евгенические программы в Швеции свернули в 1976 году. А до этого времени они прекрасно соседствовали в «культурном коде» нации с самыми смелыми либеральными экспериментами.
В XX веке шведский риксдаг нарожал законов в духе модного тогда мультикультурализма. Каждому, кто получил статус беженца, автоматом полагались жильё, вид на жительство и право воссоединиться с семьёй. То есть возможность перетащить в Швецию братьев, сестёр, детей и родителей за счёт местных налогоплательщиков. К началу 2010-х в де-юре мононациональной Швеции проживало около 10 млн человек, из которых почти 15% были иммигрантами или их детьми, образовавшими гетто, в которые боится заходить полиция. И в марте 2016 г. Швеция объявила о начале массовой депортации нелегальных мигрантов.
Конечно, это не означает, что вся шведская культура подвергается эрозии. Её фундамент составляют Август Стриндберг и Ингмар Бергман, лютеранство и самоуправление, хоккей и фрикадельки, а не Институт расовой биологии, ставший случайным отростком на благородном стволе. Но всё же шведскому туристу, оказавшемуся в Эфиопии, нужно как-то объяснить себе разницу в уровне жизни, числе Нобелевских премий и олимпийских медалей двух стран. И он выбирает самое простое объяснение.
Даже противники концепции Сэмюэля Хантингтона признают, что она успешна уже потому, что возвращает Западу идентичность. Автор поясняет: «Люди живут не только духовными интересами. Но они не могут рассчитывать и действовать рационально в погоне за своими рациональными интересами, пока не определят своё «я». Например, так: «Я – голландец, мои предки по камушку сложили эту страну, создали самоуправление, научились ответственности, а эти приезжие не в состоянии даже попасть в унитаз».
Самоидентификация в представлении Хантингтона и последователей – мать любого экономического роста. А его замедление в Европе имеет и такую причину: потоки беженцев иной культуры делают европейцев равнодушными ко всему, что происходит за порогом их дома.
Ни вверх, ни вниз
Если рассматривать торможение глобализации как тенденцию, то степень её выраженности в России оценить непросто. В чём-то наша страна во главе тенденции, а в чём-то глубоко отстала.
Россия вступила в ВТО в 2011 г., но в отличие от Китая это никак не повлияло на её экономическое развитие. За 10 лет наш ВВП вырос на 4–5% – это ни о чём. С другой стороны, не произошло катастрофического падения, которое предрекали многие экономисты. Дескать, из-за постепенного обнуления пошлин пойдут ко дну многие промышленные гиганты. Этого не произошло.
Во многом по причине огосударствления экономики: к середине 2010-х ФАС оценивала казённый кусок нашего ВВП в 75%. Далеко уйдя от СССР в 1990–2000‑е годы, мы практически вернулись обратно: к широкому госзаказу и объединению предприятий в промышленные пулы, где сильные кормят слабых, а занятость и процесс важнее, чем конкуренция и результат. Российское руководство так видит экономическую независимость страны: снижение госдолга, наращивание резервов, политика строгой экономии, расширение госсобственности – меры, направленные на суверенизацию экономики и снижение рисков от внешних потрясений, таких как санкции или пандемии. Общие международные резервы России достигают 595 млрд долларов, что эквивалентно объёму почти двухлетнего импорта.
Правда, доля России в мировой экономике снизилась за 10 лет с 1, 8 до 1, 5%. И это можно расценивать так: глобализация, как и членство в ВТО, даёт возможности, но не гарантии роста. А дальше нужно суметь ими воспользоваться.