В армию я был призван сообразно своему возрасту в 1943 году... Учился в Болшевском инженерном училище, где нам неплохо преподавали немецкий язык. По окончании был направлен в действующую армию. Провоевал до конца войны, участвовал в боях при освобождении Польши и Чехословакии. С 4-й танковой бригадой в войсках 1-го Украинского фронта дошел до Берлина и Праги. Ну а когда война близилась уже к концу, когда до Победы, казалось, подать рукой – произошел со мной тот самый памятный случай, про который говорят: или пан – или пропал. И как же я благодарил судьбу, что не ленился совершенствоваться в немецком языке...
Шли последние бои в Берлине. У всех нас было радостное настроение... И вдруг приходит срочный приказ – на самых тревожных нотах: немедленно выступить! Куда?!
Мне показали на карте участок, который надлежало занять моему взводу. Придали даже два танка! Указали маршрут, поставили задачу, и мы немедленно выехали «на рысях» навстречу немцам. До последнего времени эта группировка немцев была окружена и вела себя в лесу довольно спокойно, а в тот день она вдруг решила прорваться.
Перед лесом я развернул взвод в цепь – солдат от солдата не меньше чем на пятьдесят метров. Танки наши остались за домом аккуратной немецкой усадьбы, метрах в двухстах от опушки леса.
Из небольшого перелеска мы спокойно вышли на широкую поляну. Так продвигался взвод несколько десятков метров, как вдруг с другой стороны поляны из леса показалась плотная масса немцев, включая верховых. Все это лавиной двигалось на нас.
Даю команду:
– Не стрелять и быстро отходить, возвращаться к своим танкам!
Но здесь произошло непредвиденное – несколько вражеских кавалеристов, быстро проскочив поляну, окружили меня. Вступать в бой с ними одному было бесполезно и просто неразумно. Между тем мои солдаты, следуя моей же команде, уже успели скрыться в лесу, а дальше, перебежав открытый, лишенный деревьев участок, оказались у наших танков.
Как только я понял, что окружен, первое, что пришло мне в голову, была жгуче обидная мысль: как мало я не дожил до конца войны! Придется погибать 1 мая 45-го года, почти накануне Победы! И я решил начать официальные переговоры, пользуясь тем небогатым словарным запасом, которым обладал.
– Сдавайтесь, если хотите остаться живы! – стараясь четко и понятно выговаривать, иностранные слова, начал я. – Берлин пал, сопротивление ваше бесполезно. А если пойдете отсюда вперед, как шли только что, знайте: там наши танки! Все равно – вам смерть.
Меня поняли и остановились совсем... Все замерли, слушая. Вдруг вижу – из толпы, расталкивая солдат и вытаскивая на ходу из кобуры пистолет, ко мне приближается немецкий майор. Я на всякий случай вынул из кармана гранату. Подбежав ко мне, он тычет мне в живот пистолет и говорит:
– Еще одно слово – и тебе капут!
Это был самый опасный для меня момент. Но немецкий майор был трезв, и он, конечно, увидел гранату в моей руке. А значит, он понимал, что стрелять в меня равносильно самоубийству. И вот мы стоим друг против друга – он с пистолетом, а я с гранатой. Вдруг неожиданно для меня и для всех раздался многоголосый крик немецких солдат.
– Сдавайтесь, Берлин пал! Лучше сдаться тут, чем там, под артиллерийским огнем! – кричали они на все голоса.
Я даже сам удивился. Это было совсем не то привыкшее к легким победам войско, что показывали в кадрах гитлеровской военной кинохроники по всей Европе, а проскитавшиеся несколько дней в лесу, отрезанные от своих, голодные, почти деморализованные люди. К тому же некоторые из них были ранены... Они, казалось, поверили моим словам, как самой правдивой информации на фоне всего того, чем их пичкало фашистское радио последние недели.
После этого резкого шума и перебранки ко мне подошли еще три офицера. Один из них, также в чине майора, строго потребовал, коверкая русский язык:
– Повторить! Что ви сказаль?!
– Если я скажу еще раз те же самые слова, – ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее и внятнее, – ваш майор расстреляет меня. Как же я могу повторить?!
Это подействовало на многих отрезвляюще.
– Убери пистолет, – с коротким выразительным жестом сказал первому майору только что приблизившийся к нему другой, более старший по возрасту, офицер. И добавил спокойно, повернувшись в мою сторону, по-русски: – А ты убери гранату.
Его русская речь подсказала мне, что он на Восточном фронте – не новичок.
Сердитый майор подчинился его приказу, но не сразу. Он начал убеждать своих однополчан, что меня надо расстрелять, так как я убил много немцев. А сделал он такой вывод из того, что на ремне у меня кроме пистолета ТТ был недавно подобранный немецкий парабеллум, а на плече – немецкий автомат.
Однако я чувствовал, что этим усталым людям, потерявшим последнюю надежду, хотелось остаться живыми. И сердитый майор тоже чувствовал это. Он тоже не хотел бессмысленно умирать. Поэтому он спрятал свой парабеллум в кобуру. И сказал мне со страшной усталостью в голосе:
– Ну, повтори теперь опять...
Я повторил свои слова снова – теперь уже для всех окружавших меня немцев – более смело и отчетливо:
– Хотите остаться живыми – сдавайтесь. Сопротивление бесполезно: там – одни танки. Кто хочет жить, – продолжал я уже почти в приказном тоне, – складывайте оружие в одну сторону, а сами садитесь в другую.
Немцев вокруг меня было много, я не мог бы сосчитать их: там столпилось человек пятьсот или шестьсот. Но не это решало сейчас проблему. Важно было другое:
– Все мы дрались почти четыре года. Но главное – что пора это кончать!
Некоторые кивали молча, слушая меня. Многие стали садиться прямо наземь и даже ложиться. Правда, оружие пока не складывали – держали при себе. А часть из них, около сотни человек, решила продолжать наступление, несмотря на мой приказ сдаваться. И в этот момент для меня сложилась вдруг еще более опасная ситуация, чем была в первые минуты встречи с ними.
Дело в том, что я обещал им: если они сдадутся, то наши танки не откроют огонь, а если немцы будут идти на танки, то те обязательно начнут стрелять. Но я прекрасно понимал, что, как только немцы выйдут на опушку леса, наши танкисты откроют по ним огонь. Мои солдаты уже сообщили танкистам, что я остался, окруженный противником.
И вот я принимаю решение: догнать тех немцев, которые не сдались, и попытаться остановить их. Мне ничего не оставалось другого, так как решившие сдаться меня предупредили:
– Если русские будут стрелять в нас, мы будем убивать тебя!
Со мной побежали несколько немцев из тех, которые хотели сдаваться. Наверное, мне здорово повезло в этот момент: едва я догнал первую вражескую цепь, которая выходила из леса, как полоснула пулеметная очередь из наших танков, и недалеко от меня разорвался снаряд.
Я быстро прыгнул в глубокий кювет и по нему пополз в сторону своих танков. Меня сразу хватились залегшие неподалеку немцы, я бросил наугад гранату, не поднимаясь из кювета...
А потом (не знаю, где взялись силы) я очень быстро рванул по этому придорожному кювету к своим, на свои же пулеметные очереди, надеясь почему-то, что своя пуля не убьет. К счастью, пули действительно летели выше, прицельный огонь бил по опушке леса. До танков оставалось меньше сотни метров. Вытащив платок, я стал махать им и, поняв, что меня заметили и уже больше не стреляют, рванулся навстречу своим, размахивая платком.
Помню, как катились по моему лицу слезы радости. Встреча была короткой. Принимаю решение двинуться на танках в лес, к тем, кто пожелал сдаться. По лесной дороге мы выскочили на поляну, где осталась основная группа немцев. Я теперь уже не уговаривал их – они сами бросали автоматы и другое снаряжение, поднимали руки.
Кто-то, наверное, и сейчас жив из этих нескольких сотен солдат и офицеров, сдавшихся мне в плен 1 мая 1945 года.
За успешную операцию при взятии в плен большой группы немцев, которые выходили в тыл нашей танковой армии, мне было присвоено звание Героя Советского Союза.
Известие о Победе
Не веря, что дожили,
Странно молчим...
Взъерошило ветром
Пожарища дым,
Иль это сирень –
По разбитым оградам?..
И каска нагретая,
И автомат
Уже ни к чему?..
Ну, а всё же – солдат –
Я в каске
На бруствер встаю
С автоматом.
Где –дым?
Где – сирень?
Где – размотанный бинт?
День теплый...
И – солнце...
А что-то знобит,
Всего лихорадит,
И, чувствую, плачу...
Зачем-то вошел
Под сарая навес,
И диск отомкнул,
И прикинул на вес:
Войне-то – конец,
Ну а диск только начат.
Б. ДУБРОВИН