– Мужчины более свободны, их так не тянет в природное предназначение. Женщины гораздо реже занимаются самореализацией, а талант им достается не реже, нет. Может, даже чаще. Они и с космосом на более короткой, что ли, ноге.
– А существует ли особая «женская логика», как утверждается в известном одноименном сериале, где вы играете?
– Как наука логика одна, но в жизни женские рассуждения часто умножаются еще и на интуицию. Получается своеобразно, не сразу понятно. А сериал наш сначала был ничего, а потом стал беглый, с небрежным сценарием, и артистов стали звать по принципу «кто свободен» и «кто меньше гонорара возьмет». С моей чудной бабки стали снимать характерность, отглаживать, а мне хотелось, чтоб Леля получилась живой, смешной. Я видела много забавных интеллигентных старушек, пригодились на нее.
– Наблюдаете за людьми-то?
– Само собой получается, уже так организм натренирован – все в копилку. А иначе мозги черствеют. Возраст… Ох уж этот чертов юбилей! И как я не хотела его справлять! Нет, написали на лбу «70», и все. И я стала чувствовать свой возраст, слышать свой организм, он начал жаловаться… Везет тем, кто уходит быстро, легко, на взлете, и как это печально – немощь.
– А возможно ли у судьбы что-то заслужить? Судя по всему, главные вещи в человеческой жизни никак не заслужить своими прекрасными качествами. Нет связи!
– Но с другой стороны, испытания – это неплохо. Человек получает возможность умудриться душой, в нем повышается сострадательность.
– Так это только у благородных людей!
– А неблагородные люди – они вообще ничего не замечают. У них какая-то антенна восприятия более жесткая и направленная только на себя, вот и все. Всякое испытание они поворачивает себе во благо. Неблагородному начхать на все, он одеяло на себя знай себе подтаскивает. Так на что ему это испытание? Правда, случается иногда удивительное – неблагородный человек в результате испытаний делается благородным.
– В 50–60-х годах на ученье актерскому делу отбирали очень интересных, нестандартных людей, с оригинальной внешностью. Теперь же, мне кажется, тянутся к стандарту. Как быть с внешностью артиста? Какие тут есть границы или можно принимать смелые решения?
– В чем будет состоять смелость? В том, что мы будем выбирать хорошеньких и длинноногих вне зависимости от того, есть божья искра или нет? Я сейчас, когда переключаю каналы в поисках новостийных программ, попадаю на сериалы и даже не понимаю, кто есть кто. Очень похожие девочки. Но знаете, такой период был и после войны, когда к нам пришли зарубежные киношки. Тоже стали брать похожих на голливудские стереотипы. Но это было недолго, проскочило, как чумка, – и ушло.
А потом уже появились всякие индивидуальности.
– Ведь ваша внешность тоже была нестандартная…
– Был момент, один режиссер ленфильмовский попробовал меня на одну роль, и худсовет сказал – нет, ни в коем случае, дайте нам артистку здорового колхозного вида… Да… Этого я уж никак не могла достичь… Меня снимали, конечно, мало – со мной надо было возиться, потому что такая неправильная скульптура лица. Но я внимательно слушала умных гримеров. Один чудный старичок на Одесской студии мне сказал: значит, так, у тебя подбородок круглый, тут темни, тут делай впадинку, высветляй переносицу и проси оператора не снимать тебя в три четверти… Другое дело – в театре – это не так уж важно. Да, хорошо, когда у артиста есть правильная скульптура лица, но в принципе я знаю много красавиц, от природы имевших хорошо выстроенное и окрашенное природой лицо, которые на сцене не были красавицами! Они были рабынями своей красоты, а лицо у актера, актрисы должно быть как белый лист, когда можно нарисовать все что угодно. Нервно-душевный посыл высвечивает глаза, улыбку…
– А вот многие опытные актрисы приходят к мысли сыграть что-нибудь из мужского репертуара, «выйти из женского круга», как вы на это смотрите?
– О, мне это всегда очень нравилось. И меня это всегда сопровождало, с самых школьных лет. У нас в школе не было мальчиков, только девочки, к нам в драмкружок приходили иногда мальчики, жаждущие познакомиться с драматическом искусством, но их не хватало. Я играла Леля в «Снегурочке» Островского, я играла Бальзаминова, потом, уже в институте, – Керубино. Меня готовили в травести.
– И теперь вы играете мальчика Оскара в спектакле «Оскар и Розовая Дама».
– Я все пытаюсь объяснить, что это не совсем мальчик, а это воспоминание старушки-сиделки о мальчике, это такой адаптированный мальчик. Да, интересно было бы сыграть чисто мужскую роль. Меня дважды пробовали на них – Рязанов на «Гусарскую балладу» и Козинцев на роль шута в «Короле Лире», и тут и там где-то вытарчивало женское начало. Но это кино.
– Каковы ваши отношения с современным искусством? Смотрите?
– Смотрю, и что-то стала ворчуньей. Все ворчу и ворчу. Я все-таки 50 лет в профессии – в 2007-м как раз будет ровно полвека на профессиональной сцене. Да, за 50 лет изменились эстетические нормы, и надо уметь отслеживать время. Но есть вечные ценности, которые надо сохранять. Сейчас режиссеры часто страдают «вопрекизмом», ставят спектакли вопреки автору, вопреки актерам, где одно изобретательство формы и никакой жизни духа. Конечно, как говорил Володин, «давайте разрешать друг другу ошибки». Но одно только самоутверждение, «ячество», без вечных ценностей, без того, чтобы тронуть душу, мне неинтересно. Впрочем, театр наш пережил столько «чумок», может, переживет и эту.
– Алиса Бруновна, вы долго живете в России, видели много эпох, как вы думаете, куда оно все… движется? Есть ли смысл в нашем историческом движении?
– Да, движение, движение… Иногда, знаете, полезно и присесть, успокоиться… Я думаю, в мире все зависит от всяческих энергий, от их накопления. Мы накапливаем творческую энергию, потом тратим и разрушаем ее, потом опять накапливаем.… Как вдох-выдох, вдох-выдох. Сейчас живем на выдохе, но должен же быть либо вдох, либо летальный исход, Ноев ковчег… Царства энергетических потоков – это что-то мистическое вообще, это главное. Разные энергии, их взаимосвязь, накопление, растрата. Такое мое доморощенное объяснение – ведь хочется все объяснить, а ничего объяснить невозможно…
