Вредят ли качеству продуктов минеральные удобрения и можно ли без них получить достойный урожай? Для чего нужны азотные, фосфорные и калийные удобрения? В чём минус фермерской продукции? Откуда в удобрениях берутся тяжёлые металлы и можно ли от них избавиться? С какой целью популисты уничтожали предприятия, выпускающие сельхозхимию? Опасны ли для человека пестициды и гербициды? Где жёстче экологические требования – у нас, в Китае или в Европе? Может ли на наш рынок прорваться непроверенная сельхозхимия? Кто угробил российские селекцию и семеноводство? Сможем ли мы избавиться от зависимости от импортных семян и когда это случится? В чём секрет успеха нашей пшеницы? Об этом и многом другом рассказывает доктор химических наук, академик РАН, генеральный директор компании «Щёлково-Агрохим» Салис КАРАКОТОВ.
Минеральный фактор
– Сейчас очень модной стала тема экологического земледелия. Чтобы все продукты питания, попадающие в наши торговые сети, а оттуда на наши столы и в наши холодильники, были здоровыми по своему составу. И до сих пор бытует легенда, что в Европе продукты чище, чем у нас, потому что там якобы гораздо жёстче критерии при их производстве. Это правда?
– В сельском хозяйстве критерием успешности является урожай. Критерий безопасности применения химии для сельского хозяйства также всегда существовал, но он имел, я бы сказал, несколько популистские направленность и содержание. Сейчас сформировалось целое направление под названием «органическое земледелие», у нас имеется большой сектор «продуктов с улучшенными экологическими качествами». Связано это в первую очередь с химией. При этом никто не против того, чтобы на своём огороде или в сельском предприятии использовался навоз. Но в последнее время и навоз всё чаще подвергается контролю на предмет безопасности для окружающей среды. Возникает вопрос – на основании чего мы считаем тот или иной продукт экологически чистым?
– Свободным от химических продуктов?
– А от каких именно? Есть две группы химических продуктов для сельского хозяйства. Это минеральные удобрения и химические средства защиты растений. И то и другое – это химия. Минеральные удобрения бывают азотные, фосфорные и калийные. Их производят крупные предприятия. Мы, как и Советский Союз, были всегда первыми в мире по объёму производства этих удобрений. В СССР мы производили 20 миллионов тонн в год в действующем веществе. В физическом объёме в виде селитры, калийных солей или аммофоса – это 60 миллионов тонн.
– И всё это попадает в почву?
– Не только в российскую. Наши аграрии покупают удобрения по потребности. У нас потребляется около 12 миллионов тонн удобрений в физической массе, или 4 миллиона в действующем веществе. Всё это попадает в нашу почву и усваивается растениями. А остальное уходит на экспорт.
– Вредно ли это для окружающей среды?
– Кто-то говорит, что это вредно, потому что воздействует на микрофлору почвы, на водные ресурсы. Вспоминают про нитратные отравления, например, арбузами. Но без азота не существует ничего живого. Любой организм – хоть растение, хоть животное, хоть человек – содержит белки. А белки – это соединённые пептидными цепочками друг с другом аминокислоты, то есть азот. Поэтому и нужны азотные удобрения. Калийные удобрения нужны для метаболизма, синтеза белка и управления вегетацией. А фосфор нужен, чтобы образовывались живые клетки, которые содержат фосфолипиды, следовательно, участвует в формировании вегетативной массы, в синтезе белков и передаче наследственных свойств.
– Мы много писали про пензенского агрария Шугурова, который выращивает урожай без химических удобрений.
– Да, я читал, разумеется. Он молодец, и органическая пшеница, наверное, нужна. Но урожай в 45 центнеров с гектара, как он утверждает, без пестицидов получить невозможно. Поверьте мне как профессионалу в этой области. Сейчас удобрения перестали считать вредными для человека. Стали производить удобрения с отсутствием или очень низким содержанием тяжёлых металлов. Например, кадмия. Вот он действительно вреден для человеческого организма. Мы, Россия, стали первой страной, выпускающей такие удобрения. Честь и хвала за это компании «ФосАгро». Несколько лет назад на ежегодной «Золотой осени» было презентовано это направление, благодаря чему применение фосфорных удобрений стало увеличиваться. Что касается «минералки» в целом, то в «органической продукции» минеральные удобрения должны быть исключены. Должны использоваться компостированные органические удобрения – навозы, помёты, гуминовые вещества. Мы их тоже продаём и видим, что спрос на продукцию из торфа, леонардита, лигниновых отходов, сапропеля устойчивый. Эти вещества востребованы. Особенно в фермерских хозяйствах.
– Фермерские продукты на полках магазинов считаются неким образцом качества, отсутствия примесей или добавок. А так ли это?
– Если честно, то я в этом сомневаюсь. Я считаю, что стандартизация в производстве продовольствия при жёстком контроле за достоверностью представляемых данных о продукте и соответствии его техническому регламенту гораздо больше говорит о качестве продукта. Фермерское движение тогда будет действительно гарантировать качество своей продукции, когда фермеры будут объединены едиными требованиями по качеству своей продукции, как это принято, например, в Европе. А у нас сейчас каждый фермер сам по себе.
– Фермеры не должны использовать минеральные удобрения?
– Нет таких ограничений для фермерской продукции, если она не заявлена как «органическая». Но в любом случае с точки зрения химической безопасности минеральные удобрения желательно использовать категории «с улучшенными экологическими свойствами», т.е. они не должны содержать тяжёлых металлов.
– А откуда они берутся в удобрениях?
– Из почвы. Когда добывается фосфорное или калийное сырьё, тяжёлые металлы попадают в него, потому что содержатся практически в любой почве. Другое дело – азот. Он берётся из воздуха, поэтому в азотных удобрениях всё «чисто», за селитру в этом плане можно не опасаться.
Опасная защита
– С минеральными удобрениями разобрались. Но это же не единственная химия, используемая в сельском хозяйстве?
– Второй уровень опасений, который будет похлеще первого, – это средства защиты растений. Многие наши политики лет 20–30 назад начинали создавать себе имя и узнаваемость за счёт борьбы с пестицидами и защиты экологии. Это был откровенный популизм. На заре новой российской эпохи ещё продолжали строиться предприятия по производству средств защиты растений. Они первыми попали под удар популистов. Я это хорошо знаю, потому что много лет работал в профильном НИИ. Два проекта по строительству производств средств защиты растений были закрыты в Волгограде и два действующих в Тольятти, где производились фосфороорганические инсектициды. Популисты воспользовались возможностью громко заявить о себе, и нужнейшие предприятия были приговорены. В частности, в борьбе за экологию тогда ярко проявил себя ныне покойный Борис Немцов.
– В чём отличие этих средств от минеральных удобрений?
– Для начала – минеральных удобрений существует три вида, а средств для защиты растений десятки и даже сотни. А если считать по ассортиментному составу, то счёт пойдёт на тысячи. В нашей стране, как и во всём мире, существует строгое нормирование многих видов потенциальной опасности. Например, токсичность для теплокровных, для рыб, для птиц, для пчёл, для почвенных микроорганизмов, для дождевых червей и ещё массы организмов. Потом нормирование по остаткам в почве, по остаткам в элементах урожая, ПДК (предельно допустимая концентрация) в воздухе рабочей зоны производства, гигиена применения на поле. Перечислять можно долго. Это совершенно оправданные жёсткие требования. И всё, что проходит нормативы и попадает в российский список разрешённых средств защиты растений, – безопасно!
– Абсолютно безопасно?
– Разумеется, если не злоупотреблять. Если в инструкции написано «дозировка 0, 1 литра на гектар», а ты выльешь литр, понятно, будут неприятности. А есть пестициды, которые применяются в дозе 5–10 граммов на гектар.
– А гербициды?
– А гербициды в большинстве практически для человека не опасны. Но они могут представлять опасность для севооборота при нарушении регламентов. В этом году ты посеял свёклу, применил гербициды. А на следующий год – на этом поле овёс или ячмень, и возникло торможение развития. Или гибель посевов. Вредными для человека могут быть инсектициды. То есть средства, которые, собственно говоря, убивают насекомых. Поэтому в случае их применения должны строго соблюдаться ориентировочно безопасные уровни воздействия. А при их производстве – ПДК в рабочей зоне или ПДК в воздухе населённых пунктов. В нашей стране самые жёсткие нормативы по сравнению с европейскими странами ещё с советских времён. Поэтому, когда мы разрабатываем и регистрируем какое-либо средство защиты растений, это занимает три года. И мы тратим на это серьёзные деньги, до миллиона долларов на одну регистрацию. А в нашей, например, компании 160 наименований продукции. На то, чтобы разработать, проверить, зарегистрировать, создать производство, начать производить, – уходит огромное количество средств и сил. Так что с бухты-барахты на нашем рынке непроверенное средство защиты растений появиться не может в принципе. Есть система государственной регистрации, которая включает трёхлетнее изучение всех возможных опасностей каждого продукта. И обойти эту систему невозможно. Это закон. Я занимаюсь разработкой средств защиты растений всю жизнь и могу сказать, что на уровне других стран мы в этой области смотримся наилучшим образом.
Африканский маршрут
– Вы сказали, что Советский Союз в сфере сельхозхимии был номером один и Россия поддерживает этот статус. Какова наша роль в мировом производстве удобрений?
– Мы – мировые поставщики минеральных удобрений. У себя мы используем лишь 20% произведённого, остальное идёт на экспорт. Средства защиты растений мы так же успешно экспортируем, хотя большую часть, процентов 70, всё же применяем внутри страны. С началом СВО мы столкнулись с санкциями против наших минеральных удобрений. Россия несёт из-за этого серьёзный урон. При этом средства защиты растений под санкции не попали. Единственная страна, которая закрыла их ввоз, – Украина. И случилось это в 2016 году, задолго до начала СВО. Киев не просто отказался брать нашу продукцию, но отказался заплатить за то, что туда уже было поставлено.
– В спросе на удобрения всё большую роль стала играть Африка.
– Недавно я принимал участие в проходившем в Санкт-Петербурге форуме «Россия–Африка», где минеральным удобрениям, семенам и средствам защиты растений был посвящён круглый стол. Там я ещё раз убедился в том, насколько высока потребность развивающихся стран в этой продукции. Малоактивные ранее страны Северной и Центральной Африки сейчас с огромной надеждой обращены к России. Мы не можем от этого отвернуться. Мы экспортируем наши семена, микроудобрения, средства защиты растений в Алжир, Марокко и Египет. В дальнейших планах Судан, Гана, Мали и Нигерия. Там очень интересная плодородная почва, краснозёмы. И мы будем наращивать туда поставки. В нас нуждаются.
– Есть расхожее мнение, что наша сельхознаука деградировала и безнадёжно отстала. Мы вынуждены завозить семена, потому что сами их произвести не можем. А вы говорите, что мы экспортируем семена в Африку. Что-то тут не сходится.
– Вы правы, мы за последние 30 лет впали в зависимость от импортных семян по серьёзным культурам. Но, слава богу, не по пшенице, не по ячменю, которые тоже ждут в Африке. Пшеница в России – культура высочайшего селекционного уровня. У нас в отличие от других стран 12 климатических поясов, и в каждом из них развивались собственные селекционные направления. Представляете? Со времён Вавилова, который с точки зрения растительного разнообразия изучал всю планету, мы заложили в нашей стране принцип региональной селекции. В каждом регионе мы имели научно-исследовательские учреждения по основным профильным культурам этих регионов. В обязательном порядке! Та же картина была и по животноводству. В Советском Союзе не было проблем ни с какими семенами!
– Когда эти проблемы появились?
– В начале 90-х годов. В жизнь пошёл принцип «нам не надо ничего делать, мы всё купим». Гайдаровщина и младореформаторство привели нас к тому, что мы стали скептически смотреть на свои селекционные направления и перестали их финансировать. И это трагическим образом совпало с тем, что именно в это время, 30–35 лет назад, началась биотехнологическая революция. В мире появились генно-модифицированные семена. Я жёсткий противник этого направления, но биотехнология как метод формирования нового растения появилась как раз тогда, когда наша селекция начала приходить в упадок. Подвергнутые модификации соя и кукуруза в Америке – и в Северной, и в Южной – рванули вверх по урожайности. К нам пришли зарубежные бизнесмены с семенами подсолнечника, сахарной свёклы, кукурузы, сои и рапса. Это пять важнейших маржинальных культур. Кроме сои, все эти культуры гибридные. А мы занимались сортовыми культурами.
– В чём разница?
– Сорт – это единичная линия, возобновляемая сама по себе. То есть ты посеял, собрал урожай, часть его продал, часть направил на семена, и так по кругу. На сортовых культурах большой бизнес не сделаешь. А вот на гибридных, семена которых нужно покупать каждый год, заработать можно много. Именно 35 лет назад весь мир активно начал создавать гибриды. Мы, страна, которая имела всё своё, даже «хрущёвскую» кукурузу, прозевали этот момент. Нам сказали – отдыхайте, курите в сторонке, мы вам всё привезём из Америки и Европы. Тогда к нам и пришли мировые селекционные компании. Мировые гранды биотехнологических направлений заполонили наш рынок. На блюдечке с голубой каёмочкой, в красивой упаковочке, в нормах, рассчитанных на один гектар, а не в холщовых мешках нам привезли то, с чем не надо возиться, а именно – в готовых посевных нормах. И мы отвернулись от своей науки. Мы не освоили технологии производства чистых линий для гибридизации. А гибриды всегда урожайнее сортов, потому что можно находить гетерозисные формы, дающие всплеск урожая. Но, получив этот урожай, ты не можешь собрать семена и посеять их на следующий год. Ты вынужден их снова покупать. А поскольку мы перестали финансировать науку, то мы оказались неконкурентоспособны. А до этого, в классической селекции, мы были лучшими по многим культурам.
Перспективы независимости
– Насколько мы зависим от импортных семян?
– Сейчас мы по подсолнечнику зависим на 77%, по сахарной свёкле – на 97%, на 50% – по кукурузе, сое и рапсу. Хотя у нас есть и соевые, и рапсовые, и кукурузные селекционные центры. Но мы уберегли себя от пшеничной экспансии. Я вообще считаю, что все лучшие мировые пшеницы произошли от двух советских – мироновской-808 и безостой-1. Кое-где в мире, например в Турции, они до сих пор сохранились в первозданном виде, настолько были хороши. Поэтому иностранцы не смогли пробиться к нам со своими новосформированными образцами. Не выдержали конкуренции. Но вот пивоваренный ячмень всё-таки подвытеснили, и по этому виду колосовых культур мы тоже находимся в зависимости.
– И что теперь делать?
– У нас всё же произошло осознание этой чудовищной потери. Вначале на это обратило внимание Минобрнауки, а потом и Министерство сельского хозяйства, хотя до того была популярна всем известная позиция – неважно, чей бык, важно, чья корова, потому что телёнок наш. Эта ситуация в растениеводстве устраивала. Главное, чтобы урожай был хороший.
– Неважно, из чьих он семян. На отчётах об урожайности это не сказывается.
– Совершенно верно. Примечательно, что на своих семенах урожайность зерновых за 30 лет у нас выросла в три раза, а по той же сахарной свёкле всего на 30%. То есть в иностранных семенах нет никаких чудес, а вот сами мы чудеса делать умеем. Об этом и надо задуматься.
– В министерствах задумались?
– Да, и в последние лет пять эту тему начали активно развивать. Важно также, что ряд научно-исследовательских селекционных учреждений перешли в ведение Министерства сельского хозяйства из Министерства науки, которое непосредственно может формировать потребность в семенах. Мы наконец увидели и финансирование науки, и оживление самих селекционеров. Появились и частные селекционные компании, такие как, например, наша. Мы серьёзно занимаемся четырьмя важнейшими культурами – озимой пшеницей, сахарной свёклой, соей и подсолнечником. Мы построили несколько семенных заводов для подработки семян. Наконец-то мы поняли, что без своих семян мы не можем быть великой страной. Есть «Директива‑75», которую мы должны реализовать до 2030 года. К этому времени по всем важным культурам мы должны иметь не менее 75% собственного обеспечения. По зерновым у нас и так больше 92%. У нас есть семь лет. И хотя по сравнению с тридцатью потерянными годами это очень мало, у нас есть уверенность в выполнимости задачи. Насмотревшись на иностранные селекционные подходы, мы поняли, что нам требуется приборное научно-техническое обеспечение, которое поможет заглядывать в строение ДНК культуры. Появились новые приёмы. Например, маркер-ориентированная селекция, когда ты отбираешь образцы не просто визуально, а по генотипу с использованием ДНК‑маркеров, отвечающих за требуемые свойства. Есть правительственные решения, которые позволяют заниматься редактированием генома. Пока, как сказано в указе, с предосторожностями, в целях контроля недопущения в открытое пространство. Мы научились использовать современные методы селекции, и это очень ускоряет процесс. Я уверен, что по большинству культур мы к 2030 году добьёмся 75%-ного самообеспечения семенами. Если, конечно, никто не помешает.
ГМО опасен своей неизученностью
– Вы сказали очень важную фразу, что вы против ГМО. Почему? Люди разделились на две части. Одни уверены, что это заговор мировой закулисы с целью превратить нас незнамо во что. А другие уверены, что это технологический прорыв и ретрограды стоят на пути прогресса.
– Это важнейший вопрос. Вспоминается выражение одного из наших премьер-министров Михаила Ефимовича Фрадкова. На заседании правительства он когда-то сказал: «50% сидящих тут министров не знают, что такое нанотехнологии, но все 100% знают, что без этого жить нельзя». Что касается ГМО, то тут обратная картина. Весь народ против ГМО, но практически никто не знает, что это такое. Мировой пример ГМО – это производство компанией Monsanto трёх культур – кукурузы, сои и картофеля. ГМО – это не бизнес селекционеров. Это бизнес химиков. Именно химики создали ГМО, как это ни удивительно. Monsanto создала кукурузу, картофель и сою, которые можно обрабатывать одним-единственным гербицидом. Не целым набором, как в обычных случаях, а всего одним. Он называется «Раундап», вы его ещё недавно могли купить в любом магазине в отделе «Сад и огород». Это создало мощнейший импульс продаж этого продукта применительно к семенам, которые они же и производят. В этих семенах нет ничего сверхъестественного с биологической точки зрения, кроме устойчивости к гербицидам. А гербицид этот хорош тем, что убивает все сорняки, но не действует на «монсантовские» культуры, что кардинально упрощает процедуру выращивания. А защита от болезней, от вредителей – всё это у «монсантовских» культур на обычном уровне.
– Опасен ли такой продукт для человека?
– Никто не знает. Данные исследований противоречивы. По одним данным, крысы, которых кормили этими продуктами, нормально живут и развиваются. Но, по некоторым другим данным, через несколько поколений у них сокращалось потомство, изменялась структура скелета, у самцов уменьшалось количество семени. Третьи оспаривают эти данные. В общем, идёт спор, и победителя в нём пока не выявлено. Но вот чего точно допустить нельзя, так это того, чтобы появился картофель, устойчивый к колорадскому жуку, который сам убивает этих жуков. Тут предубеждение сильнее голода. Я считаю это крайне опасным. Ещё нюанс – после сбора клубней такого картофеля часть ботвы или корней, содержащих изменённые клетки, останется в почве и будет отрицательно влиять на микрофлору в этой почве. Это причины, по которым я лично не приемлю генно-модифицированную продукцию. И третий аспект, экономический. Те, кто хотел заработать на ГМО, давным-давно уже заработали. Пытаться их догнать, затевая бизнес на ГМО, – абсурдная затея. Как только мы разрешим здесь выращивать растения-ГМО, сюда тут же придут те, кто занимается этим давно, и соревноваться с ними будет тяжело, если не невозможно.
– Как вы оцениваете нашу экологию?
– Мы экологически благополучная страна. И например, по сое имеем большое преимущество в торговле с Китаем, потому что китайцам нужна для еды классическая соя. А у них её недостаточно. Опять же мы благополучная страна в плане средств защиты растений. ГМО требует их намного больше. У нас используется два литра на гектар. А в Европе и Китае – шесть. А в Японии – восемь! Мы не должны терять это абсолютное преимущество. Почему все хотят нашу пшеницу? Мы производим её не больше всех в мире, а вот продаём больше всех. Мы экспортируем её больше, чем потребляем сами. Мы занимаем 20% мирового рынка пшеницы. Потому что она самая чистая в мире! Она классическая! Три года назад в Аргентине появилась ГМО-пшеница, которой подсадили ген устойчивости к засухе. Но большого распространения она не получила. Не готово человечество потреблять такой продукт. И мы должны придерживаться этих правил.
– Прошла информация, что правительство Китая задумалось над тем, что они многие годы работали с тяжёлой химией в качестве удобрений, угробили свои земли, и теперь они нуждаются в рекультивации.
– Это особенно связано с производством овощей. Китайцы очень много их потребляют. Народу у них много, а пригодных для сельского хозяйства земель мало. Требуется выжать из земли по максимуму. А экологические требования у них очень далеки от наших. Они так быстро развиваются, что не успевают создавать законы, которые могли бы исполнять. У них нет жёстких требований по воде, по почвенной безопасности. Многие годы они даже по поводу отходов производства не сильно заморачивались. Только в 2018 году у них появилось направление по спасению природных водоёмов и прибрежных вод морей. Все свои отходы китайские заводы, как правило, просто сбрасывали в море или закачивали в подземные хранилища. И в погоне за урожаем они просто уничтожали своё плодородие. У нас есть Росприроднадзор, Россельхознадзор, Роспотребнадзор. Три этих ведомства вооружены мощнейшими полномочиями, которые позволяют контролировать бережное отношение и к земле, и качеству продукции.
– Слышал, что планируется возврат в оборот земель, которые долгие годы были из него выведены, заросли где кустарником, а где и лесом. Называют цифры в 44 миллиона резервных гектаров, которые можно вернуть в оборот.
– По разным оценкам, от 20 до 44 миллионов. Разброс большой, но всё равно счёт на десятки миллионов гектаров. У нашей компании в обработке находятся достаточно большие площади, более 200 тысяч гектаров. И мы сейчас в Ульяновской области возвращаем в оборот 10 тысяч гектаров, заросших соснами. Раскорчёвываем, выравниваем участки. Это бывшие пашни, которые на долгие годы оказались брошены. В Московской области, в Шатурском районе, вернули в оборот две тысячи непаханых гектаров. Теперь у нас там образцовое хозяйство. Вообще возврат земель – это очень перспективное дело. Урожайность растёт, климат меняется, и распространение культур заходит всё севернее и севернее. Земли лишними точно не будут.