«Эти ребята лёгки на подъём, не сомневаются, не задумываются, вопросов лишних не задают. И так же, как большевики, ненавидят богатых. Но при этом сами страстно желают богатства. То есть цель анархистов — не искоренение частной собственности, а лишь её перераспределение — в свою пользу. И ещё недавно это не смущало большевиков; как и анархисты, они поднимались на волне забастовок, протестов, эксов. Иное дело теперь, когда власть в руках и нужно уже не ломать, а строить». Как всегда Валентина Рекунова чрезвычайно внимательна к деталям и интонациям (а именно детали и интонации, как мы знаем, часто являются решающим двигателем Истории) и уважительно-снисходительна к героям своих «Иркутских историй».
Неосмотрительно отвечали аплодисментами
Вечер 21 января 1918-го неожиданно оказался испорченным: обещанный репертуаром спектакль отменили. И исключительно потому, что на сцену городского театра заявили претензию анархисты — они решили провести здесь свой митинг. Возмущённые зрители не покидали фойе, но антрепренёр Смоленский не растерялся и ловко переключил внимание:
— Так называемый митинг станет ярким, живым, непредсказуемым действом, с завязкой, кульминацией и развязкой. В сущности, будет разыгран фарс, и у вас есть возможность его посмотреть, причём совершенно бесплатно. Проходите на любые места и получайте удовольствие!
Самые респектабельные заняли ложи бенуара и бельэтажа, а зрители классом ниже устремились в партер. Анархисты не рассчитывали на такое внимание, но были явно польщены и, эффектно расположившись на сцене, принялись рассуждать, «как половчее отобрать у буржуев награбленное». Публику забавляла их непосредственность, и каждый новый пассаж встречался аплодисментами, смехом; особенно веселились в ложах.
Формальным предлогом для митинга стал смертный приговор, вынесенный американским правительством анархисту Томасу Муни. Но о нём и не вспомнили в этот вечер, сосредоточившись на любимой теме — экспроприации. «Артисты» эффектно расхаживали по сцене, вдохновенно импровизировали и ждали в ответ заслуженных «Браво!», «Брависсимо!» А после финального — «Грозный рык пятнадцати тысяч черемховцев скоро дойдёт до Иркутска!» — первые ряды поднялись, а за ними поднялся и весь партер, и бельэтаж, и ярусы.
Вряд ли кто-то заметил, что в середине «спектакля» помаячила подле сцены фигура большевика Бориса Шумяцкого, главы Центросибири. Он побуравил глазами и, мрачный, вышел. На публику и вовсе не взглянул.
Хорошо, что обиделись
В большом зале военно-топографического отдела было пусто и холодно. Сторож смотрел на Шумяцкого с недоверием и с расстановкой отвечал:
— Дров мало, вот оттого и не топлю. Во время декабрьских боёв мародёры в дом не попали, но вскрыли заднюю стенку сарая и, считай, целую сажень унесли. Сухонькую. Поколотую. Её не вернуть, так что буду топить помаленьку и через день.
— Надо, чтобы двадцать девятого было тепло. И тридцатого, и тридцать первого.
— Господа топографы мне такого распоряжения не давали!
— А оно и не требуется, когда есть приказ Комитета советских организаций.
— О таком комитете я никогда не слыхал. И приказа такого не получал!
— Так я пошлю — вместе с отрядом красногвардейцев!
— А я теперь никого не боюсь. Всякого страха лишился после того, как в декабре мою Юлию Николаевну под окном шальной пулей убило. Мои страхи в её могилке теперь.
Дурной попался старик. Злопамятный. И Шумяцкий, пригрозив напоследок, ушёл.
Он и не сомневался, конечно, что двадцать девятого января, в день открытия 2-го съезда советов Восточной Сибири у топографов будет и тепло, и светло. Куда более беспокоил состав делегатов, хоть и с ним всё не так безнадёжно. Очень кстати обиделись меньшевики и эсеры — их бойкот лишь усилит позиции большевиков. И из реальных противников останутся только делегаты-фронтовики: те и держатся очень свободно, и хорошо формулируют. Наверняка завопят, что в декабрьских боях перебили кучу гражданских и что власть не захватывать нужно, а выбирать. Но фронтовики в меньшинстве, и анархисты их зашикают, даже и просить не придётся.
У перебежчиков оттопыренные карманы
С анархистами весь семнадцатый год была сцепка, и какая! Эти ребята лёгки на подъём, не сомневаются, не задумываются, вопросов лишних не задают. И так же, как большевики, ненавидят богатых. Но при этом сами страстно желают богатства. То есть цель анархистов — не искоренение частной собственности, а лишь её перераспределение — в свою пользу. И ещё недавно это не смущало большевиков; как и анархисты, они поднимались на волне забастовок, протестов, эксов. Иное дело теперь, когда власть в руках и нужно уже не ломать, а строить. Прежде, ища союзников, были не очень-то щепетильны, а теперь это боком кривым выходит. В ночь на 23 января в номерах «Сибирь» ночная охрана задержала пьяную компанию, и один из кутил оказался председателем Иннокентьевского совета, а другой — комиссаром по продовольствию посёлка Иннокентьевский. При обоих были крупные суммы карманных денег, и в газетах прямо пишут теперь: если эсер или анархист вдруг запишутся в большевики, самое время интересоваться, а не остался ли за ними долг и другие финансовые обязательства. Ещё крепче выразился присяжный поверенный Разумовский: «Местный комиссар Ярославский — типичный дегенерат. Во время попытки военного переворота он представлял беспартийный союз, но, по сути, был анархистом. Потом примкнул к большевикам, но, по сути, остался анархистом».
В общем, с союзниками провал за провалом и вообще: власть вблизи выглядит куда менее привлекательной. Даже такая приятная вещь как национализация банков оказалась с подвохом: деньги утекают во все стороны, но ниоткуда не притекают. Капиталисты ещё надеются на смену режима и выжидают, тормозят и промышленность, и торговлю, не продают, не покупают, не ездят, не звонят. В телеграфной конторе который день молчат аппараты; ещё две недели такого затишья — и банки рухнут. А анархисты при этом упрямо требуют «своей доли»!
Для привлечения новых вкладов с 1 февраля запрещается их реквизиция. Эту новость объявит на съезде советов главный по финансам Комитета советских организаций Славин. Вряд ли кто-то из делегатов обрадуется, но больше всего выкажут недовольство анархисты, засевшие в Черемховском совете. За ними сила, а где сила, там и правда, хоть и правду можно переиграть. Надо попробовать. Всё решится в три дня, с 29-го по 31 января.
Карт-бланш вместо четырёх миллионов
Черемховские обосновались в центре зала, и поверх всех голов торчала рыжая шевелюра председателя местного совета Буйских. В лице у него одна, но страстная мысль, в руках — вырванный из тетради плотно исписанный лист: выступая, он обычно не говорил, а читал, и довольно невыразительно. Но когда был сердит, складывал бумаги в карман — и тогда формулировал очень внятно, очень ярко и очень язвительно.
Справа от Буйских расположился анархист Кузнецов, с виду очень интеллигентный, но Шумяцкий знал, как разительно он меняется, выходя на трибуну. А говорит умно, ловит чужую мысль на лету и мгновенно парирует. Сегодня он на взводе, и лучше его покуда попридержать, — Борис оборачивается к председателю съезда Янсону. И хоть не произносит ни слова, тот понимает его и перетасовывает повестку.
Следуют доклады с мест, все как один под копирку: было плохо при Керенском, а теперь хорошо. А если нехорошо, то виноваты прислужники буржуазии, соглашатели, саботажники, продающие и предающие революцию. К ним начинают применяться репрессии, от бессрочных общественных работ до «битья по мордам».
Тут следовало поддержать горячими аплодисментами, чтобы и остальные смекнули: кто больше бранит буржуазию, тот молодец!
Но черемховцам уже надоело сидеть — вскакивают и врезаются клиньями в разговор:
— Я — старый боец на баррикадах, каторжанин и убеждённый анархист! Моя партия заявляла о себе, когда на политическом небосклоне ещё не было ни одной большевистской ласточки!
— Вы, Янсоны и Шумяцкие, забыли язык рабочих! Вы топчетесь на месте, и не вам нас учить!! Определяйтесь: либо за нами пойдёте, либо катитесь к меньшевикам и эсерам!
— Впаривают нам, как они героически банки национализировали! Да вся ваша национализация — позавчерашний день. А нас завтрашний интересует!
— Ну дали вы нам сколько-то денег, раз или два, а они нам снова нужны! Анархист Гейцман, всего-то 15-20 тысяч просил для своего маленького предприятия, а сколько пришлось ходить от комиссара к комиссару! Если в ближайшие две недели не дадите нам, черемховцам, четырёх миллионов, копи встанут!
— Да мы в Иркутске захватим всю недвижимость бывших владельцев Черемховских копей. Завтра же и возьмёмся!
Шумяцкий отвечал им сначала негромко, мягко, почти скорбно — увещевал, убеждал, даже и упрашивал запастись терпением, подождать. А когда почувствовал размягчённое, влажное, резко выбросил:
— Арестована Сибирская областная дума. Постановлением Центросибири. Мною подписанным, — и жёстче, жёстче. — Вся головка уже в Красноярской тюрьме, и уже доказана её связь с французами. Думаю, обнаружим и связь с Китаем, Японией: врагам народа пощады не будет! Теперь об Иркутске, — с удовольствием подержал паузу. — Сегодня здесь арестован полковник Бургардт, известный областник. Начало положено. Как видите, мы работаем. А что до денег, то не дадим! Ни теперь, ни через неделю, ни через две. Не будет ни четырёх миллионов, без коих неможется черемховцам, ни даже одного единственного рубля, — наклонился в зал, почувствовал взрывную волну — и вовремя уклонился. — Но мы даём вам полный карт-бланш на обложение вашей буржуазии. Я повторяю: вашей. В Иркутске её нет.
Съезд принял резолюцию большевиков о создании краевого Совета народного хозяйства. Черемховские анархисты тоже голосовали. Кузнецов подошёл потом к Янсону:
— Если бы эсеры не схлюздили и явились на съезд, хрен бы получилось у вас снова всех обвести!
— Это вряд ли, — довольно рассмеялся Шумяцкий.
А Янсон прибавил:
— Эсеровскому губернскому земельному комитету предлагают большую партию лошадей с Западного фронта — для распределения по губернии. А он молчит — не хочет брать ответственность. А наш Комитет советских организаций, его крестьянский отдел, возьмётся! Вот и весь ответ.
Справочно
Из газеты «Иркутская жизнь» от 22.02.1918: «Трёхмиллионный налог на граждан Иркутска. Для покрытия расходов по содержанию милиции, для производства продовольственных заготовок, открытия дешёвых столовых, для приспособления промышленных предприятий к предстоящему наплыву безработных в связи с предстоящей мобилизацией, для финансирования приютов, больниц и других учреждений общественного призрения комитет советских организаций Восточной Сибири постановил:
— обложить имущие классы города Иркутска единовременным налогом в размере трёх миллионов рублей;
— предложить торгово-промышленному союзу произвести добровольную развёрстку означенного налога, распределив его между имущими гражданами города Иркутска, владельцами промышленных, торговых и др. предприятий, владельцами домов и других недвижимых имуществ;
— торгово-промышленному союзу предлагается произвести развёрстку и сообщить её в окончательном виде финансовому отделу Комитета советских организаций в семидневный срок после опубликования настоящего постановления, то есть не позже 28 февраля нов. стиля сего года;
— в случае неполучения разработанной развёрстки к означенному сроку Финансовый Отдел Комитета Советских Организаций произведёт развёрстку по своему усмотрению и немедленно приступит к взысканию налога».
Из газеты «Суровый край» от 22.02.1918: «На спектакле 5 февраля антрепренёр Смоленский после 3-го действия обратился к публике с внеочередным заявлением: «Уже третий день в кассу во время спектакля являются солдаты, вооружённые винтовками и ручными гранатами, и отбирают часть сбора в пользу Союза кино, сцены и арены. Когда советская власть постановила взимать 10% сбора с билетов на нужды призрения, я не протестовал против подобного сбора — как гражданин, для которого важны и дороги интересы семьи убитого юнкера, равно как и убитого красногвардейца. Но 5% в пользу Союза кино, сцены и арены, присосавшегося к советской власти, никакого отношения к искусству не имеют! Я горячо протестую как артист и как гражданин»! Слова Смоленского были покрыты громовыми, долго не смолкавшими аплодисментами. Он сказал, что завтра же едет к советской власти с протестом против налога в пользу Союза».
А ведь не натопил!
На 2 съезде советов Восточной Сибири говорили и о декабрьских боях в Иркутске. Для Шумяцкого не было ничего неожиданного: он прекрасно знал, что меньшевик Чиркунов будет каяться от всего краевого совета и в особенности от себя самого. Он теперь до конца жизни будет сопли мотать, рассуждая, нельзя ли было как-нибудь избежать гибели населения. Чиркунов — несчастный интеллигент, он не может отказываться от иллюзий, даже если вред от них очевиден для всех. Не замечать очевидного — это так похоже на меньшевиков! Носятся со своими «выстраданными идеями» и того же требуют от других. Странно, очень странно, и он, Борис, так и заявил Чиркунову:
— Вы остались в позавчерашнем дне. Рассуждаете от лица окружного совета, а ведь его уже нет: мы, большевики, заменили его Комитетом советских организаций. Может, и подменили, да, но, значит, так было нужно.
И всё же что-то мешало Шумяцкому чувствовать себя победителем. Уже после съезда сообразил: сторож военно-топографического отдела, упрямый старикан, так и не натопил хорошенько. А ещё Янсон рассказал ему, как они с Трилиссером целый день допрашивали мальчишку, клеившего объявления стачечного комитета. Но ничего не добились и отправили под конвоем в тюрьму.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс