29 апреля в 15 часов в Челябинске, в кинотеатре «Знамя», состоится премьерный показ и обсуждение первого документального короткометражного фильма «Старший брат» из цикла фильмов детского журнала «Белый журавлик» (вход свободный) о ветеранах боевых действий, вернувшихся с войны.
«Белый журавлик» — новый совместный проект челябинского Фонда содействия и поддержки ветеранов спецслужб и силовых ведомств «Живые и мертвые» (руководитель – подполковник в отставке, ветеран боевых действий Владимир Саломатин) и автономной некоммерческой организации «Творческое объединение «Доброе кино» (руководитель Ольга Малахова).
А накануне мы встретились с Владимиром Саломатиным, автором идеи и сценария:
— Владимир Аркадьевич, я читал сценарии ваших добрых и пронзительных фильмов. Эти истории вами написаны в формате популярных детских киножурналов, но все же в большей степени они, наверное, соответствуют критериям социальной рекламы. Чувствуется, что вами ставились вполне определенные цели…
— Да. И прежде всего мы хотели, чтобы эти фильмы были интересны как взрослым, так и детям. Чтобы они смотрелись зрителем легко и с интересом. Для меня это очень важно. В этом фильме во многом запечатлена моя личная история. И в ней нет ни капли фальши или выдумки. Всё правда. Сценарий построен на реальных событиях. Меня примерно так же, как и бойца в нашем фильме, выписывали из госпиталя после ранения. И он выжил. И я выжил. И меня почти так же встречали на крыльце госпиталя близкие люди. И радовались, что хирурги меня каким-то чудом спасли…
— Я знаю, что вы ветеран боевых действий и были тяжело ранены в Чечне.
— Это случилось 26 декабря 2000 года, в последний день Уразы, священного праздника мусульман. Мы ехали в горное село, где должен был состояться большой сход его жителей. И нам удалось договориться со старейшиной села, что этот день будет действительно днем примирения. Что хватит убивать друг друга. Дело в том, что Ураза — это удивительное время, когда благие дела приумножаются многократно. И мы очень хотели договориться. Но по дороге мой уазик был подорван управляемым фугасом. Заряд взорвался с моей стороны, прямо под передним колесом. И вся правая часть моего тела приняла на себя взрывную волну и осколки. Хорошо еще, что я был в зимней шапке. День был морозный, и я был очень тепло одет. Целый день предстояло провести на улице. И это меня спасло…
— Я помню эту историю. И то, что боевики вас тогда не добили только потому, что приняли за мертвого. Но в вашем фильме есть сцена, где врач хирург передает при выписке раненному бойцу металлический осколок. И мне показалось, что он нереально большой. Такой осколок, попав в человеческое тело, его просто разорвал бы в клочья. И поменьше размером металлические осколки убивают и калечат людей…
— Вы знаете, что интересно. Для достоверности я принес на съемку тот самый осколок, который разворотил мне правое бедро. Во мне их тогда было несколько. Меня оперировали в палатке на окраине Грозного, на базе федеральных войск в Ханкале. Раневой канал уже успел загноиться. В результате мне разрезали ногу посередине, вытащили самый большой осколок и вставили медицинскую резиновую перчатку для дренажа – чтобы гной выходил. Другие осколки извлекали уже в Москве, в больнице Федеральной службы безопасности.
Осколок из документального фильма
— Кто не был на войне, тот плохо себе представляет, что такое возвращение домой. Когда я летел домой с первой чеченской, то всю дорогу старался уснуть, чтоб сократить к родному дому расстояние. Но мне это не удалось, конечно же. За рамками вашего фильма, Владимир Аркадьевич, остались кровавые сцены эвакуации вертолетом еле живого воина с поля боя, операция в жутких полевых условиях, перебрасывание из госпиталя в госпиталь. Первый нелегальный звонок домой с телефона-автомата в холле госпитальной базы. И рассказ матери о том, что остался жив…
— Оперировали меня действительно в палатке, под местной анестезией. Было больно. Помню, что было еще и холодно. Возможности дать полноценный наркоз не было. Меня, скорее всего, просто не вывели бы из него. На соседнем столе парню делали операцию после ранения в живот, и ему было гораздо больнее, чем мне. Я это хорошо видел. Ночевал после операции зимой в обычной палатке. И там тоже было холодно, хотя солдатик топил две небольшие печки. Но дрова были явно сырые и горели плохо. Он из шприца всю ночь прыскал в печки солярку. Но дыма было больше, чем огня. Ночью меня покормили и перевязали. И я поел основательно, потому, что не знал, что будет дальше, про запас. Ночь была бессонная. Рядом на кровати лежал раненый боевик, его тоже только что прооперировали, и особисты его подробно допрашивали.
— И что было дальше?
— Утром меня эвакуировали в госпиталь города Моздок в Осетии. Вещей у меня не было. Только осколок, который мне подарил хирург. Он лежал на кровати рядом со мной. Медсестричка, собиравшая меня в дорогу, спросила удивленно, что это за железяка? И когда я ей объяснил, она не сдержалась… Видели бы вы ее глаза. Она сказала вслух все, что об этом думает. Дальше это все повторялось, когда меня переправляли в госпиталь в Ростов и в Москву. Девочки тоже не могли поверить, что такое могли вытащить из чудом выжившего человека. И точно теми же словами сказали все, что думают о войне.
Меня, конечно же, при выписке встречали немножко не так, как героя моего фильма. Но мне очень хотелось бы, чтобы это было так. Очень хотелось.
— И мне тоже хотелось…