Отношение к Америке в нашей стране зачастую настороженное или враждебное, и неспроста. Однако радоваться пожару в доме недружелюбного соседа опрометчиво: подул сильный ветер – и вот уже сам горишь. Речь, конечно, не о том, что американские меньшинства пересекут Берингов пролив и устроят у нас беспорядки. А о том, что Америка сегодня – поле боя между двумя мировоззрениями: традиционным и леволиберальным. Сейчас леволиберальные идеи в России непопулярны, но уже нарастили мясцо в некоторых образовательных и медийных кругах. И обязательно будут пробивать себе дорогу с боем. Об этом предупреждает политолог, социолог, философ Леонид ИОНИН, доктор философских наук, профессор Высшей школы экономики, автор книг «Политкорректность: дивный новый мир», «Апдейт консерватизма» и многих других.
– НЕМЕЦКИЙ философ Н. Больц констатирует: марксизм на Западе потерпел поражение как экономическая идеология, однако победил как идеология культурная, идеология меньшинств. В России политический термин «левые» до сих пор понимается скорее экономически (да ещё и сопрягается с национально‑патриотической идеологией в случае КПРФ), но мы будем говорить о левых исключительно в современном западном понимании. Это противники национального государства, борцы за мультикультурализм и позитивную дискриминацию всевозможных меньшинств, то есть за дискриминацию большинства. Часто это сочетается со словами в поддержку бедных.
– Под культурным марксизмом обычно понимают идеи Франкфуртской школы (Институт социальных исследований в Франкфурте‑на‑Майне (Германия), основанный в 1923 году и переведённый в состав Колумбийского университета США в 1933 году из‑за победы нацизма. – Прим. «АН»). Но я бы не сказал, что она сама по себе сдвинула «духовные континенты». Её взлёт стал последствием событий 1960‑х и 1970‑х: это война во Вьетнаме, Мартин Лютер Кинг, зарождение современного (именно современного, радикального) феминизма, борьба за права меньшинств, в том числе ЛГБТ. Тогда‑то «франкфуртцы» и стали духовными вождями, завоевали университеты, обрели авторитет и материальную обеспеченность. Разумеется, популяризация левых идей не обошлась тогда и не обходится сейчас без спонсорства. За Демократической партией, продвигающей их сегодня, стоят как старые семьи миллиардеров, так и глобальные корпорации. Своих экономических интересов, то есть овладения миром, они хотят достичь за счёт идейного господства. Левизна удобна для этого: она апеллирует к лучшим человеческим чувствам. Негодование против богачей развязывается самими же богачами – таков способ манипуляции массами.
То, что происходит сегодня в США, – никак не борьба бедных с богатыми. Это борьба культур, борьба между тенденциями глобального капитала и почвенной, традиционной Америкой, которая воплотилась в фигуре Трампа. Воплотилась невероятно сильно – даже трудно поверить, что сегодня возможны настолько символичные фигуры, так чётко выраженные.
– И правда. Казалось, марксистская культурная революция победила в США бесповоротно.
– Культурная революция… Её символ веры, согласно упомянутому вами Больцу, сводится к нескольким тезисам. Кто против политики уравнивания, позитивной дискриминации, тот расист, ксенофоб и сексист. Ни одна религия и ни одна культура не превосходят друг друга. Не гомосексуалисты больны, а те, кто осуждает гомосексуализм. Ясно, что воспринять это всё в полном объёме всерьёз невозможно, но признаться в этом нельзя, если не хочешь быть заклеймённым. В политкорректность вмонтирован теоретический механизм, благодаря которому не только отвергается заранее любая критика, но и сам критик оказывается обвинённым – именно из‑за самого факта критики. Терпимость в политкорректном обществе предписана только одной стороне. Поэтому «мультикультурность» на практике означает «все культуры минус одна». И эта одна – европейская «культура белого человека».
– Но каким образом левые смогли предписать что‑либо остальным?
– Есть такой механизм – спираль молчания, как назвала этот феномен немецкий социолог Э. Ноэль‑Нойман. Выражая левые политкорректные мнения, «ценностные» элиты выступают как бы от имени всего общества. Люди, разделяющие иную точку зрения, не высказывают её публично. Думая, что пребывают в меньшинстве, не хотят считаться кем‑то вроде диссидентов. И поскольку они молчат, говорящие всё сильнее ощущают себя большинством, а молчащие – всё сильнее ощущают себя меньшинством. Спираль молчания закручивается: большинство людей обманывается насчёт точки зрения большинства людей. Из страха перед изоляцией, присущего нам на антропологическом уровне, человек следит за общественным мнением. А оно, в свою очередь, называется общественным именно потому, что может быть высказано публично.
Разумеется, роль СМИ здесь решающая. Пренебрегая определёнными точками зрения, медиа делают большинство молчащим и превращают мнение меньшинства – или меньшинств – в общественное мнение. Потому‑то победа Трампа на президентских выборах и стала неожиданностью: его сторонники скрывали свои симпатии.
– Интересный феномен. Он имеет место и у нас, так ведь? Не каждый захочет высказываться публично – или при разговоре с коллегами‑бюджетниками – против власти.
– Страх перед властью – это другое. А спираль молчания, то есть страх перед общественным мнением, распространяется в России на сторонников власти. Например, у нас в Высшей школе экономики высказываться в поддержку Путина не то что нельзя, но как‑то не принято, как и выражать консервативные взгляды. Это касается и студентов. Они в большинстве судят о настоящем и прошлом России преимущественно по западным лекалам – нетрудно догадаться, что это за суждения. Если привлекает критический взгляд на нашу недавнюю историю, почему бы не обратиться, скажем, к Солженицыну?
– Солженицын – русский националист. Неполиткорректно.
– По моим ощущениям, отрицание России – как современной, так и исторической – в некоторых российских кругах почти достигло тех страшных масштабов, которые имели место на заре советской власти. Глядя на своих студентов, вынужден предположить, что позиции левых в нашей стране со временем усилятся (левых – не в смысле КПРФ, а разного рода левацких радикалов, нынешних, если позволите, троцкистов и эсеров, выступающих в смычке с либеральными глобалистами). Впрочем, я не знаю студенческих настроений в других вузах.
– Каково влияние левой идеологии на мировую науку?
– Наука становится жертвой политкорректности. Изучение генетических детерминант и расовых особенностей поведения, врождённых половых ролей – все социобиологические исследования трактуются как нечто не совсем приличное. О том, истинны или неистинны суждения об открываемых в этих областях закономерностях, речь вообще не ведётся. Наука уже не считается главным источником знания. Она стала одним из многих возможных источников – наряду с вуду, например (вуду – религия многих американских негров на основе африканских верований. – Прим. «АН»). Возражать, что наука даёт объективное знание, которого не даёт вуду, бессмысленно. Обвинят в расизме, в презрении к культурам, воплощающим многотысячелетнюю мудрость человечества. Причём сделают это по телевизору или в Интернете, которые устроены явно не по правилам вуду.
Различие истинного и ложного перестаёт быть значимым. Полезность и бесполезность, красивое и безобразное в моде – эти и многие другие противоположности, определявшие ранее жизнь человека, исчезают. Истину – главный критерий не только научной, но и моральной правоты – политкорректность заменяет терпимостью. Но единственно нетерпимое в политкорректном обществе – это традиционные ценности: величие и доблесть, красота и сила, истина и разум, мужественность и женственность. Конечно, политкорректность не свалилась с неба, она плоть от плоти других европейских качеств: доброты и милосердия, любви и жалости, равенства и снисхождения. Но в рамках нынешнего западного общества, ставшего обществом меньшинств (в СМИ только меньшинства выглядят существующими и претендующими на права), ценности милосердия и жалости оказались противопоставлены вышеназванным ценностям. Будучи таким вот образом разделённой, европейская культура теряет свою идентичность. Она не может быть культурой меньшинств, а значит, не может быть политкорректной, не утрачивая самоё себя.
– Будет ли верным сказать, что в сегодняшнем внутриамериканском противостоянии решается судьба европейской цивилизации и в том числе наша?
– Любой американский президент окажется противником России – в этом смысле для нас ничто не меняется. Есть национальные императивы, и вопреки им ни один президент действовать не будет. Но если говорить об идеологии, то Трамп, конечно, нам ближе, поскольку олицетворяет опору на национальное государство, на собственные силы. В случае же победы Демократической партии экспорт левых идей непременно усилится, а у нас в стране немало разных меньшинств, которые при соответствующей обработке можно настроить против исторического большинства.
Кстати, Трамп ведёт себя очень грамотно: мог бы подавить эти дикие процессы, но сдерживается. Ждёт, что они сойдут на нет сами собой или же достигнут той стадии, когда необходимость применения силы против них станет очевидной для большинства. Невозможно откупиться от подобных сил, вняв их жалобам на бедность и трудную судьбу, – сделаешь только хуже. Вспоминается, как Европа закармливала палестинских борцов гуманитарной помощью и грантами. В результате они становились лишь сильнее и опаснее. Речь в конечном счёте не о еде, а о власти.