Петербургский врач по собственному желанию на месяц перевелся из штатного отделения в ковид-реанимацию. Он описал свои насыщенные и очень сложные будни в грязной зоне.
Я мог не идти работать в ковид-зону: принудиловки никакой нет. В мае мое отделение закрылось по решению руководства: родовспомогающие учреждения планово каждый год «уходят» на проветривание на три недели, а сейчас это еще совпало с эпидобстановкой. У сотрудников был выбор: уйти в оплачиваемый отпуск или перевестись в грязную зону. Понятно, что желающих немного: никому особо не хочется работать в очаге. Из врачей моего отделения в ковид-реанимацию перевелся я один.
Ковид — это не чума, а вирусная инфекция. И я не боялся, а готовился: читал статьи, смотрел видео, ходил на учебные занятия. Все в свободном доступе: исследования, экспертные мнения, методические рекомендации, локальные нормативы, вебинары. Дополнительную информацию черпал из закрытых Телеграм-каналов врачей. В них порядка пятисот врачей Петербурга, которые занимаются коронавирусом, обсуждают обстановку, делятся статьями, собственным видением. Там же рассказывают про выплаты. С ними отдельная история: не всегда все четко и понятно. В моем трудовом договоре есть дополнительное соглашение и отдельная строка про надбавки. Объема надбавок я не знаю, договор подписан с пропусками, цифры впишутся позже. Что-то заплатят, но не как в Москве, где врач-анестезиолог получает 300 000. Туда реально ребята за деньгами поехали, это их выбор. А тут люди не из-за денег работают, а по этическим причинам.
Смены в ковид-зоне короче, чем в обычной реанимации, но тяжелее. Длительность сократили, во-первых, из соображений безопасности — большая концентрация вируса. Находиться в очаге, где очень большая вирусная нагрузка, где много пациентов, которые, если они еще дышат сами, кашляют, чихают — повышенная опасность заражения. Плюс, конечно, выматывает невозможность спокойно поесть, сходить в туалет. Приходится думать: «Нельзя выпить чаю, чтобы через два часа не описаться». Ну, либо памперс.
Я прихожу за полчаса до начала работы, чтобы одеться в СИЗ — костюм называется тайвек. Я переживал, как в нем будет, но он прекрасный: в нем не преешь, нет аллергических реакций. Надеваю его на голое тело, вместо трусов использую памперс: на физиологию в грязной зоне нет возможности отвлекаться. Медсестры в жару надевают костюм на купальники. Чтобы облачиться в СИЗ, нужно минут двадцать-тридцать. Иногда минут на пять опаздываю в реанимацию — никак не могу приноровиться и точно время рассчитать. Дискомфорт доставляют маска и респиратор. Есть лайфхаки, с помощью которых можно уменьшить давление на переносицу: специальные пластыри с подушечкой, женские ежедневные прокладки, тейпы на подбородок и нос. Я наклеиваю пластырь на переносицу.
Когда одет и готов, через много разных кабинетов поднимаюсь в реанимацию. Мы с коллегами вшестером-всемером обходим пациента за пациентом, быстро отмечаем на планшетах, что нужно сделать. В масках и щитках слышно гулко и плохо, иногда приходится кричать или просто громко говорить.
Конкретного лекарства против этого вируса нет, чтобы человеку его дал — и он вылечился. По одним данным, срабатывают определенные препараты, по другим — такое лечение приносит больше вреда, чем пользы, из-за побочных эффектов. Такая «терапия отчаяния»: используем, что есть.
Самая частая экстренная ситуация — сердце останавливается или начинает биться неправильно. Делаем сердечно-легочную реанимацию. Вторая распространенная манипуляция — пронирование, переворачивание пациента на живот. Реанимация — командная работа. Если нет команды, сплоченности, общей идеи, реанимация мертва. Пронирование — еще и чисто физически тяжелая командная работа: перевернуть на живот сто пятьдесят килограммов, подержать, подтянуть, пеленки подложить под таз и под грудь: «Раз, два, три, взяли!». Потом следующего.
Смены проходят по-разному. Бывает, работаешь, пациенты поступают или ухудшаются, их надо интенсивно лечить, и время проносится незаметно, не отвлекаешься на отдых или просто присесть. А иногда ждешь, когда все это уже закончится. Однажды ночью мне удалось час поспать, по будильнику, на массажном столе с дыркой под голову. Сил не прибавилось. Ближе к утру шатаешься и считаешь, сколько еще осталось и когда придут новые белые человечки и сменят тебя.
При этом колоссальная летальность. Ты лечил, ушел со смены, через день вернулся, человека нет. И еще одного нет. И еще. Да блин, кто-то выздоровеет вообще или нет? У меня есть знакомый в Петербурге, кто был на вентиляции легких с трахеостомой и выздоровел. Каждый день про него думаю: «Он выздоровел, значит, и у этой бабушки есть шанс! И у этого дедушки, и у этой женщины!».
Первое понимание, которое дал мне ковид, — в таком напряжении долго работать нельзя. А второе — что это реально. Да, я врач и вообще в теме: читаю медицинские статьи, знаю, что такое вирусы, смотрю онлайн-вебинары, но пока сам не попробуешь, не поймешь.
Когда пришел, понял, что все на самом деле так, как пишут. Люди ухудшаются, вот один орган отвалился, вот другой, вот вы все сделали по протоколу, а теперь ждем вентиляцию и молимся. Вот ты в СИЗе. Не ради гламурных картинок: у меня нет ни одной фотографии в нем, не хочу, у меня телефон на смене в авиарежиме.
И еще важно понимать: как бы нас сейчас ни называли героями, но у меня заведующая просматривает всю документацию и говорит: «А вы эту консультацию назначили? А вот это написали? Пишите точнее, ребята, внимательнее! Истории будут проверяться!». Чуть позже огромное количество клинических случаев будут тщательно изучать страховые компании и следственный комитет. История болезни пишется для прокурора. В любом состоянии, как бы ни натирало и ни запотевали очки, находишь время и силы, чтобы все четко записать. За двенадцать часов я оставляю минимум две подробные записи по каждому пациенту, каждые шесть часов.
И все равно родственники пациентов будут обращаться в суд и в прокуратуру: «Положили, не лечат, один кислород дали, лежит на животе, ни уколов, ничего!». А если лекарств нет никаких? И все, что нужно было вашему родственнику в тот момент, — это лежать на животе? А он не лежал, снял канюли, посинел, ухудшился, уехал в реанимацию, через неделю умер.
Однажды я приехал со смены домой, бил скамейку у подъезда кофтой и говорил: «Сидите, блин, все дома!». Но на людей я не злился. Не буду выяснять у каждого встречного на улице, куда он идет, — это не моя зона ответственности.
Есть громкие заявления, что уменьшается количество заражений. Но опять же, если судить по данным в закрытых чатах и по открытым публикациям в СМИ, читающий и думающий человек понимает: если поликлинику перепрофилируют под ковид-стационар, то, наверное, это не спад?
И ковид — это не просто с соплями и кашлем полежал семь-десять дней и выписался. Летит все! У пожилых пациентов утяжеляется течение хронических заболеваний, поражаются органы, которые были нездоровы до ковида. Проявляются почечная недостаточность, диабет, давление, тромбозы, бронхиальная астма. Вирус такой коварный, что поражает органы и ткани.
Сейчас период, когда я проживаю собственное бессилие. Делаешь, делаешь, делаешь, но видишь, что все равно человек ухудшается. У него отказывают почки, он перестает мочиться, низкое давление, сепсис. Пробуешь одно, другое, уходишь со смены, а когда возвращаешься — его уже нет. Но все равно стараешься, чтобы сейчас, в моменте, человеку было хорошо. А в длительной перспективе не получается.
Я ни разу в медицине не уставал так, как сейчас. Хотя работаю с 2009 года: санитаром, медбратом, врачом. Давно привык сутками работать, были бессонные ночи, было разное, но все равно по-другому. Не знаю, как долго все это может продлиться, люди не могут долго работать в таком напряжении. Это ненормально. И скорей бы это все закончилось.