Миграцию и демографию невозможно рассматривать отдельно друг от друга. Именно этого подхода придерживается учёный с дальних рубежей русского мира Игорь БЕЛОБОРОДОВ – кандидат социологических наук, руководитель Днестровско-Прутского информационно-аналитического центра (Тирасполь, Приднестровская Молдавская Республика). Он смотрит на Россию как извне, так и изнутри.
– ПО ИТОГАМ 2018 года можно говорить о присутствии 17 миллионов иммигрантов – как временных, так и постоянных. Они обильно представлены во всех городах с населением от 700 тысяч человек. Около 40% иностранных граждан приходится на Среднюю Азию, около 15% – на Закавказье, около 35% – на Украину, Белоруссию и Молдавию и около 10% – на другие страны.
– Согласно официальным данным, Россия – третья страна в мире по валовому объёму иммиграции после США и Германии (и это без учёта нелегальной иммиграции). Идёт восстановление показателей после снижения, произошедшего на фоне санкций, и это хороший экономический признак. Но к досанкционному уровню (23 миллиона) показатели не вернулись – и не факт, что вернутся.
– Рост иммиграции, как вы говорите, – хороший экономический признак, но хороший ли это признак миграционной политики? Разве в стране нет свободных рабочих рук, своих рук?
– По данным правительства, у нас нет глобальной безработицы, как в былые времена. В прошлом году зафиксирован исторический минимум – 4, 8% незанятого трудоспособного населения, то есть от 3, 5 до 4 миллионов граждан (есть, конечно, и латентные безработные, но есть и латентная занятость). Однако и такую безработицу стоило бы ликвидировать, и это возможно, если сосредоточиться на внутренних трудовых ресурсах и отказаться от мигрантов. Думаю, не стоит разъяснять, что при использовании отечественной – то есть более дорогой – рабочей силы российский бизнес не перестанет быть доходным, он лишь потеряет часть сверхприбыли.
– Мы можем заменить 17 миллионов мигрантов с помощью 3, 5–4 миллионов россиян? Интересная математика!
– Не просто можем – мы обязаны это сделать. Во-первых, далеко не все мигранты приезжают сюда на работу. Кто-то из них – члены семей, а кто-то добывает здесь деньги преступным путём. Сколько мигрантов действительно работают – никто вам не скажет, но это в лучшем случае половина от их численности, а то и треть.
Во-вторых, требуемое количество рабочих рук зависит от экономического подхода: для очистки снега можно использовать сотню выходцев из Средней Азии, а можно – снегоуборочную машину. Таким образом, дешёвая иностранная рабсила стопорит развитие страны, формирует архаическую экономику вместо инновационной. Совместное же использование среднеазиатского мигранта и чувствительной техники часто плохо заканчивается для последней. Это, конечно, не обезьяна с гранатой, но всё же.
В-третьих, у нас есть студенты и пенсионеры, желающие работать, а также трудоустроенные люди, готовые на дополнительную занятость по совместительству.
В-четвёртых, если речь идёт об использовании иностранной рабсилы на производствах, то можно вынести их в Среднюю Азию, как Европа вынесла свои производства в Китай. Тем самым мы снизим риски социально-экономической нестабильности в среднеазиатских странах, которой нас пугают (мол, при отказе России от мигрантов из этих государств там произойдёт коллапс, и они превратятся в аналог Афганистана, что опасно для самой России). Добавлю: нет прецедентов, чтобы Европа лишилась своих производств в Китае, не стоит и нам ждать этого от государств Средней Азии. Hyundai, например, уже строит завод в Узбекистане.
– Получается, вы не против использования труда среднеазиатских мигрантов как такового – вы против их присутствия в России.
– Я был бы не против массовой иммиграции одиноких женщин: они бы ассимилировались, интегрировались в нашу культуру.
– Полагаете, среднеазиатские женщины могли бы пользоваться популярностью у русских мужчин?
– Конечно, могли бы. Почему нет? Что, они ущербные, что ли? Напротив, они дадут фору многим русским женщинам в хозяйственности и понимании семейной иерархии. Но, увы, происходит наоборот: если кто кого и ассимилировал, то среднеазиатские мужчины – русских женщин. Преимущественно мужской характер миграции чреват также изнасилованиями: около 70% из них совершают в Москве мигранты (в действительности, по-видимому, даже больше, поскольку далеко не все женщины заявляют в полицию о случившемся). Удивляться нечему, это южные молодые мужчины без пары – соответственно, с определёнными физиологическими потребностями. Да и вообще чисто мужская среда более агрессивна. Впрочем, возможные последствия миграции гораздо глобальнее.
– А именно?
– На больной в демографическом плане российский народ (не только русский) накладывается более пассионарный компонент – инокультурный. Процесс очень похож на замещение коренного населения пришлым. Это чревато не только потерей самобытности, но и сломом этноконфессионального баланса. Как результат, возможны социальные потрясения – вплоть до распада России.
– Хотите сказать, Россия возможна лишь до тех пор, пока русский народ остаётся в качестве государствообразующего?
– У меня к вам встречный вопрос: можно ли говорить о едином итальянском, или французском, или немецком государстве без государствообразующей роли соответственно итальянского, французского и немецкого народа? Разумеется, невозможно. Не спорю, Россия – страна многонациональная, но доминирующий этнос – русские, культурное поле страны – русское, государственная атрибутика и система образования – соответствующие. И снижение потенциала русскости, вне сомнения, опасно.
Исключение может быть сделано для миграции из культурно и ментально близких нам стран – Украины, Белоруссии и Молдавии (эти мигранты предсказуемы, легко ассимилируемы, менее склонны к правонарушениям). Но опять-таки происходит наоборот: например, за последний год были приняты в натурализацию (имеются в виду и разрешение на временное проживание, и вид на жительство, и выдача гражданства) 130 тысяч граждан Узбекистана… и лишь 15 тысяч граждан Украины. Многим другим гражданам Украины тоже хотелось бы натурализоваться в России, но гостям из Средней Азии и Закавказья это гораздо проще: приходит на помощь клановость. Для них работают целые институты этнического лоббирования – общественные организации, юридические фирмы, существуют десятки схем, как находить лазейки в законе о гражданстве. А у мигрантов из ментально близких нам стран инстинкт национальной солидарности намного скромнее, поэтому такой взаимопомощи у них зачастую нет.
– Вы сказали – инокультурный компонент накладывается на демографически больную Россию…
– Очень больную. Только за первый квартал этого года мы потеряли 150 тысяч человек. Ситуация возвращается к траектории 1990-х, когда в год вымирало от 600 тысяч до миллиона человек. Мы – демографические аутсайдеры. Меры материального стимулирования рождаемости, безусловно, необходимые, дали лишь временный результат, как это всегда бывает во всём мире. В России эти меры лучше всего сработали в национальных регионах – северокавказских и буддийских, то есть в тех, которые и так были демографическими лидерами в стране, в которых репродуктивные установки и так высоки. А в самых демографически неблагополучных регионах – например, в Пскове, Смоленске, Иваново – ситуация как была, так и осталась катастрофической.
Факторы высокой рождаемости – это малоэтажная застройка (в идеале – собственная земля под ногами) и прежде всего религиозность. Православные приходы демонстрируют – даже в депрессивных регионах – ещё большую рождаемость, чем Северный Кавказ. В свою очередь, атеистическое общество показывает по всему миру неспособность к размножению: вслед за многодетностью приходит бездетность, феномен чайлдфри. К концу века мир будет принципиально другим: атеисты вымрут, останутся только люди религиозные – и весь вопрос в том, каким будет соотношение конфессий. Борьбу за рождаемость в России нужно начинать с информационного, ценностного звена.
– Многодетность сопровождается негативными ассоциациями: бедность, неустроенность. Взять хотя бы Африку.
– Как раз Африка и опровергает исключительность материальных факторов. Если они живут бедно, но при этом активно рожают, то это и указывает на первичность духовных ценностей в демографии.
– Игорь, представлять Африку как образец – это, мягко говоря, сомнительный ход. Впечатление такое, что люди там рожают не благодаря духовным ценностям, а скорее наоборот – из-за низкой социальной ответственности.
– Ошибаетесь, ценности там очень крепкие, и преуспевающие африканцы тоже имеют многодетные семьи. Вам нужен западный пример? Пожалуйста – католическая Ирландия. До недавних пор, пока четыре года назад там не узаконили аборты и однополые «браки», она показывала воспроизводство коренного населения, оставаясь последним оплотом Европы. Показывала потому, что в стране на уровне СМИ и официальной идеологии культивировались семейные ценности, многодетность. Там существует государственная институция, полностью сосредоточенная на профилактике разводов, и не удивительно, что показатель разводов в Ирландии самый низкий в Европе. Замечу: изменения, направленные на подрыв традиционных ценностей, произошли в этой стране под внешним давлением.
Фонд народонаселения ООН осуществляет глобальную демографическую диверсию. В 70-е годы в США был принят меморандум о национальной безопасности: рост населения в других странах угрожает интересам американцев. Кроме того, здесь кроется многомиллиардная прибыль. Бизнес, связанный с абортами, опережает по доходности проституцию и торговлю оружием. Стволовые клетки, получаемые из абортивного материала, очень дороги. Контрацептивная индустрия тоже весьма прибыльна.
– Высказываться против контрацептивов в условиях российской эпидемии ВИЧ – это крайне оригинально…
– Не высказываюсь. Разумеется, и в семьях, и в школах нужно рассказывать о болезнях, передаваемых половым путём, и о возможностях избежать их. Вопрос в том, как это преподносить. Есть две стратегии: либеральная, которая исходит от ООН и внушает подход «надевай презерватив и делай что хочешь», и противоположная, которая успешно апробирована в африканской Уганде. Она называется «AВС»: abstinence – воздержание, be faithful – сохраняй верность, и только третьим пунктом – condoms. Уганда сократила распространение ВИЧ в три раза за несколько лет, тогда как в соседней Ботсване, применяющей либеральный подход ООН, этот показатель вырос (пять защищённых контактов равнозначны одному незащищённому, отмечают специалисты). Если африканский пример вам опять не подходит, то стратегия «АВС» также применяется… Где бы вы думали? В США. Уровень подростковой беременности стал там минимальным за последние 90 лет. Кстати, представители нетрадиционной ориентации вовсе не задают в США тон, как может показаться со стороны.
У нас часто говорят о необходимости равняться на американцев. Кое в чём это действительно необходимо.