Неофициальные детали
Немалую часть документального фонда музея-заповедника «Сталинградская битва» составляют воспоминания ветеранов. Однако большинство из них не содержит описаний каждодневных проявлений войны. В большинстве своем они строятся по одной и той же схеме: дается короткое описание события, почерпнутое из научной монографии, либо из ранее изданных мемуаров видных военачальников со стандартной припиской: «И я тоже участвовал в этих боях».
К числу мемуаров, составляющих счастливое исключение, относятся записки Льва Ивановича Жданова, в 1942 году - рядового 114-го стрелкового полка 37-й стрелковой дивизии. В них - огромное количество деталей, которых не найдешь в официальных документах.
Во время сталинградских боев Жданов был восемнадцатилетним пареньком, недавним выпускником одной из московских школ. Из-за слабого зрения Лева не подлежал призыву в действующую армию, но из эвакуации он добровольно ушел на фронт: «Мне горько и стыдно от того, что меня не берут в армию. Что я – совсем, что ли, инвалид?..»
Дневники Льва Ивановича состоят из пяти тетрадей, разбитых на десятки глав. Это своеобразное повествование с частыми отступлениями в довоенное прошлое. Основой для дневников послужили фронтовые записи 1942— 1943 гг.
Этот метод - восстановление по одному штриху целостной картины напоминает попытки известного естествоиспытателя Кювье воссоздать образ ископаемого животного. Но в данном случае аналогия поверхностна. Разница в том, что автор все видел сам, а главная деталь, определившая последующее повествование, была им обозначена еще во время войны.
Копаться в анатомии
На войне все проходят через первый бой, первое ранение, первую увиденную смерть. Натурам впечатлительным, эмоциональным все эти моменты достаются ценой дополнительных переживаний.
Первая смерть, которую увидел юный боец, это смерть его товарища. «До пояса почти угадывается человек, и запах потный, человечий, смешанный с пылью и дымом. А потом - ничего нет... А в стороне валяется винтовка с развороченным прикладом... Осторожно обхожу, и никак не могу оторвать глаза... Вот оно, настоящее ужасное зрелище войны!»
После передачи командиру своей роты пакета с донесением и доклада об увиденном, автор, неожиданно для самого себя, вызывается ночью идти на место гибели товарища и похоронить его. И тут спохватывается: «А как же я в темноте буду там копаться в только что виденной «анатомии» и искать его документы? Хорошо бы не разрешил — боюсь, очень боюсь. Не знаю, как выдержу это». В этом откровении автора куда больше правды, чем в иных мемуарах, где война представляется сплошной цепью геройства, отваги, а кровь и смерть досадными исключениями.
В бою вражеская пуля угодила молодому солдату в левую стопу. С огромным трудом добравшись до медсанбата, Лева терпеливо ожидает помощи. Но то, что предшествовало операции, ошеломило бойца. Обработав рану, врач взял линеечку и тщательно замерил входное отверстие. «Зачем это?» - не мог понять солдат. Наверняка читатель и сам догадался – калибр советской винтовки заметно меньше немецкого автомата. Видимо хирург решил подстраховаться – не «самострел» ли перед ним. Ведь виновных в этом после излечения направляли совсем по другим «инстанциям»...
«Не могу… Пристрелите!»
Мы редко, и то лишь в опосредованном виде, найдем в записках Жданова описание жестоких боев. Автор повествует о том, чему он сам был свидетелем. Но разве война от этого перестает быть страшнее и непригляднее? Ее каждодневная тягота, многодневные пешие марши, недоедание и недосыпание, рытье окопов — тоже часть жестокого, кровавого образа. Автор не проявляет сожаления по этому поводу, он просто излагает эти и другие моменты великого социального потрясения. Перед нашими глазами переход гвардейцев 37-й дивизии в ночь на 15 августа 1942 г. в районе Качалино: «Куда мы идем? Почему такое ощущение, что по проселку уже шли?.. Когда кто-нибудь из нас, заснув на ходу, сходит с дороги, и идет по обочине, то ему вслед негромко покрикивают: «Коли его! Коли его!». При этом кто-нибудь толкнет пальцами в бок. Заснувший просыпается и смеется, удивляясь, как это так — заснуть на ходу?.. Я сам очнулся, споткнувшись в стороне от проселка»
Во время одного из таких маршей Жданов проходит через брошенные советские позиции, где только что прорвались немецкие танки. Воздух оглашает слабый крик из окопа: «Братцы! Не могу... Пристрелите...» И на глазах у всех помощник командира взвода подбежал к окопу и увидел нечто такое, от чего вздрогнули его губы. Лишь когда он вернулся в строй, вытерев свою финку о шинель солдата, навсегда оставшегося в окопе, все поняли, что произошло... Эта сцена может показаться невероятной не только по жестокости, но и абсурдности. Командир сознательно обрывает жизнь, едва теплящуюся в этом страшном обрубке человека. Вправе ли он это делать? Вот вопрос, на который трудно дать однозначный ответ. Сознавая это, Л. И. Жданов добавляет: «Я открываю этот эпизод спустя десятилетия после умолчания. Не вправе уносить его в могилу... Помкомвзвода исполнил акт милосердия, требующий большого мужества: помог умирающему бойцу окончить жизненный путь, не мучиться от страшных болей... Это добрая братская помощь, а не жестокость, как может быть она воспринята с эмоциями и без размышлений».
Рисовать бойцу не положено
Характерны описания подробностей военного быта. Они точны, выразительны, и на многие вещи, казавшиеся у других авторов устоявшимися, позволяют смотреть не в русле прежних взглядов. Вот после очередного привала взводный подает команду: «Подъем! Примкнуть штыки». А... штык почему-то не хочет надеваться на ствол... Я знаю, почему он заедает: на стволе и внутри штыка - кольца расточки и шрамы от резца... Конечно, понятно, что ижевцам-оружейникам сейчас не до шлифовки — надо больше оружия давать фронту... штык заедает не только у меня. Но мне труднее всех, потому что руки слабые».
От внимательного взгляда автора ничего не ускользает. Вот он с друзьями занял оборону на лугу. Грунт влажный, и падающая немецкая мина взрывает глубокие воронки, звук от разрыва глуше, и осколки летят в основном вверх, не так, как на утрамбованной дороге. И все эти впечатления жадно впитывала не только его память, но и затертые листочки солдатского блокнота, где он ухитрялся делать наброски.
Этот блокнот - его личное имущество. Небольшой, кожаный с застежкой и карандашом в петельке, «Люблю рисовать, и поэтому, собравшись в «Большой поход», заготовил его. Правда, рисовать мне, бойцу, не положено, но я незаметно пытаюсь делать маленькие зарисовки».
Субъективная объективность записок солдата
Даже во фронтовых набросках Жданов старался передать характер человека, ключевые черты его личности, а не только достичь внешнего сходства. Многие из графических работ, хранящихся ныне в фондах музея-заповедника «Сталинградская битва», были творчески переработаны автором, подняты до вершины яркого, неповторимого обобщения. Но вместе с тем они точны как документ.
Война оставила на пехотинце Льве Жданове следы – ранения в голову и левую ногу, « наградив» его инвалидностью II группы.
Дневники рядового Жданова написаны много лет спустя после Сталинградской битвы, и поэтому неизбежно смещение оценок, перенос современного видения на давно ушедшие события. Но есть одна важная деталь: автор преподносит события со своей точки зрения, не попадая в плен мнений бывших военачальников. Это взгляд человека, словно сумевшего вернуться на некой машине времени в свою фронтовую юность, чтобы передать мысли и чувства тех, кто побывал в жерле огненного вулкана, имя которому «война».
Лев ЛАРИН
Афоризм: «...Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов». А. С. Пушкин
воевать и рисовать
Умение Льва Жданова рисовать пригодилось на войне самым неожиданным образом. Глядя на товарища, из-под огрызка карандаша которого как по волшебству возникают портреты его однополчан, многие из них проникались к нему, по его выражению, хилому и затюканному бойцу, невольным уважением. Автор откровенен: «Но я почему-то не могу всех рисовать. Какое-то неведомое чувство отталкивает некоторых». Он перебарывает эту неприязнь: «Ведь в бой пойдем. Может случиться, что только эта зарисовка на бумаге и останется от человека, совсем молодого парня». А заказчики, только что подтрунивавшие над неопытным бойцом, оставались довольными, зная, как дома обрадуются нежданному подарку — весточке с фронта, да еще с образом родного человека, защитника Отчизны.