Однажды, когда Россия вела тяжёлую войну, к власти путём переворота пришла партия, открыто желавшая ей поражения, и развязала террор против офицерства. Этот террор имел не классовый характер, а мировоззренческий (около 70% российских офицеров, произведённых в годы Первой мировой, были отнюдь не аристократами, а крестьянами). Элита русской армии испытала страшнейший удар. 20 лет назад, в 2004 г., страна отказалась от празднования дня 7 ноября. Гость «АН» – доктор исторических наук Сергей ВОЛКОВ, автор книг «На углях великого пожара», «Русский офицерский корпус», «Трагедия русского офицерства» и многих других.
– СКЛАДЫВАЕТСЯ впечатление, что либеральная историография, утвердившаяся в девяностые годы, придаёт огромное значение сталинским репрессиям и совсем незначительное – красному террору, который был официально провозглашён советской властью 5 сентября 1918 года декретом «О красном терроре».
– Абсолютно верно. Почти всегда, когда ведут речь о терроре, имеют в виду тридцатые годы. В действительности же понятия «террор» и «массовые репрессии» не равнозначны, «террор» означает действия, направленные на запугивание противника (или потенциального противника) и принуждение его к определённому поведению. Соответственно, события 1937–1938 годов террором не являлись: власть не пыталась запугать какую-либо социальную группу, никто не имел оснований опасаться за свою жизнь лишь потому, что принадлежал к какой-либо из них. И напротив, в годину революционного красного террора демонстрировалось намерение истребить конкретные социальные группы, которые рассматривались большевиками как враждебные.
– Почему красный террор не так интересен историкам, как сталинские репрессии?
– Есть причины объективные и субъективные. Объективные заключаются в том, что события 1917–1922 годов гораздо хуже задокументированы.
– А субъективные причины?
– По отношению к теме тридцатых годов ядром интересантов выступили дети и прочие родственники партноменклатуры, попавшей под сталинские репрессии. И наоборот, нет такого же организованного сообщества, которому были бы важны популяризация и разработка темы красного террора.
Опубликованию в книгах памяти подлежат фамилии тех репрессированных, кто реабилитирован. При этом, согласно Закону 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий», реабилитировать можно только тех, кого репрессировали в соответствии с официальным решением органов власти. Соответственно, даже если мы достоверно, по документам, знаем о факте расстрела, но официальное решение о расстреле отсутствует, то и реабилитации этот расстрелянный не подлежит! А подобные расправы, то есть без официальных решений, совершались в первые годы советской власти сплошь и рядом. В результате мы имеем, к примеру, публикацию в большевистской газете о расстреле конкретных людей (большевики сами же публиковали эти сведения в целях устрашения), но не можем их реабилитировать.
Красный террор обычно связывают с чрезвычайными комиссиями, но на первом этапе (а начался этот этап ещё до декрета «О красном терроре» и продолжался с конца 1917 до середины 1918 г.) расправы в основном осуществляли местные военно-революционные комитеты, создававшиеся на базе ячеек большевистской партии. А также беспартийные «активисты».
– Кто пострадал от террора в наибольшей степени?
– Если в процентном, то образованные слои. А если в абсолютном исчислении, то рабочие и особенно крестьяне, убитые в основном после подавления антибольшевистских восстаний. Согласно книге «Красный террор в России» историка-белоэмигранта Сергея Мельгунова (книга впервые издана в 1923 году, опирается на большевистскую прессу и прочие вывезенные белыми документы и не претендует на исчерпывающий подсчёт жертв. – Прим. «АН»), среди 1, 7–1, 8 миллиона расстрелянных большевиками лишь 22% приходятся на образованные слои. К слову, в ходе Французской революции XVIII века имела место похожая картина: на дворян пришлись лишь 8–10% жертв революционного террора.
Ну а самой главной мишенью для большевиков были, конечно же, офицеры. Когда они возвращались зимой 1918-го с разваливающегося фронта, на них устроили настоящую охоту в поездах и на станциях – расстреливали на месте. При распаде фронта и особенно по дороге и по прибытии домой погибло около 130 тысяч офицеров.
– Почему именно офицеры стали главным объектом красного террора? Они ведь не выступили против свержения большевиками Временного правительства.
– Да, не выступили, потому что натерпелись от этого Временного правительства – так называемого правительства революционной демократии. Оно одной рукой продолжало войну с Германией, а другой рукой указывало на офицерство как на реакционную силу (в частности, поддержало изданный социалистическим Петросоветом «Приказ №1» о неподчинении солдат офицерам в вопросах политических выступлений и передаче оружия в солдатское распоряжение. – Прим. «АН»).
Впоследствии большинство офицеров выступили против большевизма, но это произошло уже после заключения Брестского мира. Именно он оказался главным побудительным мотивом для создания белых армий: большевики стали рассматриваться ими как немецкая агентура.
Советская власть, конечно же, неслучайно начала террор против офицеров сразу же после октябрьского переворота: она понимала, что офицерство в массе своей не примет большевистскую позицию по отношению к войне («Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству. Это – аксиома… – писал Ленин в 1915 году. – А революционные действия во время войны против своего правительства, несомненно, неоспоримо означают не только желание поражения ему, но на деле и содействие такому поражению»). Да, несколько сотен офицеров были членами революционных партий, в том числе большевистской, но зачастую офицер независимо от своего социального происхождения – элемент максимально патриотичный. А значит – наиболее враждебный большевикам вследствие их пораженческой позиции.
– А что насчёт офицеров, пошедших на службу к большевикам?
– Когда началась мобилизация в Красную армию, Троцкий вывел значительную часть офицеров из-под террора, потому что требовались кадры (впрочем, многие мобилизованные в Красную армию офицеры потом всё равно были расстреляны большевиками по подозрению в нелояльности). Именно мобилизованные составили основную часть офицерства, служившего у красных, – около 80%. Да и вообще числа несопоставимы: в рядах красноармейцев служили 50 тысяч офицеров русской армии, а в рядах белогвардейцев – 170 тысяч. Кстати, типичный офицер белых армий имел не дворянское происхождение, а крестьянское или мещанское. Большевики прекрасно знали, с кем воевали в Гражданскую: помещики и капиталисты убежали, а сражались офицеры или, говоря шире, интеллигенция.
– Вы оставляете право на патриотизм только за белыми. С вашей точки зрения, красные сражались не за Россию?
– Представления, что красные в Гражданскую сражались за Россию, возникли позже. Взгляните на тогдашние лозунги красных – там ничего нет про Родину, целью была мировая революция. Патриотизм считался реакционным мировоззрением, некоторых даже расстреливали с таким вердиктом: «Расстрелян как патриот».
– А как же ленинский декрет от 18 февраля 1918 года «Социалистическое отечество в опасности!», ставший ответом на немецкое наступление?
– В нём идёт речь не об отечестве россиян, а об отечестве социализма: Россия, мол, породила социализм и должна способствовать его распространению по всему миру, а сейчас он под угрозой. Обратите внимание на текст декрета: «Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности. До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии». Речь идёт не о том, чтобы рабочие и крестьяне России защищали Россию, а о том, чтобы они защищали республику Советов, которая при содействии пролетариата Германии должна стать всемирной. («Победа пролетарской революции во всём мире обеспечена. Грядёт основание международной Советской республики», – заявил Ленин в 1919 году. – Прим. «АН».)
– Возможно ли сопоставить численность жертв красных репрессий и белых репрессий?
– Это в любом случае умозрительно, поскольку в ходе подавления восстаний красные и белые не вели точного учёта жертв. Но против белых крестьяне не поднимали таких массовых восстаний, как Тамбовское и Западно-Сибирское, – соответственно, и жертв было несопоставимо меньше.
– 12 июля 2021 года президент Путин опубликовал статью «Об историческом единстве русских и украинцев», где кроме прочего заметил: «Современная Украина – целиком и полностью детище советской эпохи. Мы знаем и помним, что в значительной степени она создавалась за счёт исторической России. Достаточно сравнить, какие земли воссоединились с Российским государством в XVII веке и с какими территориями УССР вышла из состава Советского Союза. Большевики относились к русскому народу как неисчерпаемому материалу для социальных экспериментов. Они грезили мировой революцией, которая, по их мнению, вообще отменит национальные государства. Поэтому произвольно нарезали границы, раздавали щедрые территориальные «подарки»… Россия фактически была ограблена». Как это вяжется с восстановлением большевистских названий и памятников на освобождённых территориях?
– Сочетание несочетаемого. Все нынешние проблемы, из-за которых пришлось начать СВО, возникли оттого, что большевики расчленили страну и создали все эти «украины». Сказано, что мы отвоёвываем исконно российские территории. Сказано, что большевики разрушили историческую Россию. Сказано, что мы не обязаны считаться с прочерченными ими границами. И в то же время городу, который со дня основания в XVIII веке и до 1924 года назывался Бахмут, после освобождения в 2023-м присвоено название Артёмовск, хотя товарищ Артём был одним из главных украинизаторов Донбасса.
Едва ли из Кремля приходят директивы по восстановлению подобных названий и памятников. Дело скорее в предпочтениях местного населения: власть Москвы здесь ассоциируется с Советским Союзом. Украинские националисты отняли у людей эту идентичность, а они хотят вернуть её. Кстати, любопытно, что 80–90% белых офицеров, уничтоженных большевиками в Крыму, были родом из Мариуполя, Бердянска, Волчанска и т.д. – именно эта территория в 1919 году дала больше всего белых добровольцев.
– А вот недавние необольшевистские откровения иноагента-релоканта В. Иноземцева*: «Программа новой эмиграции, которая стремится вернуться в Россию, а не состариться на чужбине, – это программа государственного переворота… Для его подготовки необходима программа, которая сочетала бы некоторые элементы большевистского движения… Важным предложением могло бы стать чётко артикулируемое обещание роспуска современной имперской «федерации»… Для любой революции нужно чёткое указание на тот класс, который в ходе этой революции будет ликвидирован. И таковым должно стать «новое дворянство» – силовики...» Офицеры снова под прицелом революционеров.
– С его стороны это логично. Силовик, как правило, – человек патриотического начала. Кому чужда идея государственности, тот не пойдёт ни в армию, ни в правоохранительные органы. Соответственно, силовики рассматриваются революционерами как государственники и, значит, как враги. А прежде всего враги для них те, кто сражается на фронте.
В случае если к власти придут политики вроде условного Иноземцева*, из армии обязательно уберут наиболее активных энтузиастов СВО. Возможно, они даже будут репрессированы, судимы. И вообще армию сильно сократят: у слабого государства не может быть сильной армии.
Впрочем, сейчас нет предпосылок к такому развитию событий. Единственное, что могло бы привести нас к этому, – военное поражение.
* Признан в РФ лицом, выполняющим функции иноагента.