Донбасская война – не просто война Украины и народных республик, а столкновение цивилизаций. Так считает Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ – кандидат философских наук, начальник научного отдела Донецкого военного училища. Имея в Российской Федерации учёную степень и преподавательские должности в вузах, тридцатилетний философ перебрался на постоянное место жительства в столицу ДНР. Из-под его пера вышло несколько книг, и одна из них – «Философ и война. О русской военной философии».
– Андрей, о патриотических мотивах твоего отъезда спрашивать не буду, с этим всё понятно. А есть ли мотивы профессиональные, исследовательские?
– Конечно. Философ как таковой (русский, немецкий, древнегреческий – неважно) имеет профессиональный интерес к войне. Она приближена к одному из важнейших предметов философии – к смерти, идёт с ней рука об руку. Отец Сергий Булгаков отмечал, что война даёт откровение смерти, возвращает её в наше бытие. Мы не хотим помнить о своей смертности («смерть – это то, что бывает с другими», говоря словами Бродского) и забываем про свою ограниченность в земном времени. Как результат – многое теряем от себя как от человека, потому что осознание смертности толкает к деланью. Мой учитель философ В. Варава называет современную культуру эвтаназийной. Смерть изгнана в темноту больничной палаты, умирают неудачники. Мыслить о смерти не принято. Если в приличном обществе заговорить о ней, тебя не поймут.
А война возвращает смерть в горизонт нашего существования. Помогает личности состояться как существу, достойному называться человеком. Взгляни одновременно на историю войн и на историю философии и увидишь, что любая война для философа – повод философствовать о чём-то крайне важном. А иной раз и самому принять участие в боевых действиях. Многие наши мыслители воевали: философ-одиночка П. Чаадаев, основоположник славянофильства А. Хомяков, философ Серебряного века Ф. Степун, советские философы М. Лифшиц, Э. Ильенков, А. Зиновьев. Список можно продолжить.
– Особенно любопытно узнать это про Чаадаева, которому часто приписывают непатриотичное отношение к Отечеству.
– И правда, не столь многие слышали, что он боевой офицер, участвовавший в Отечественной войне 1812 года и в том числе в Бородинском сражении. Современные западники, для которых Чаадаев – культовая фигура, больше наслышаны о том, что он отрицал смысл русской истории и ругал русский национальный характер. Но мысль Чаадаева здесь вовсе не остановилась. Позднее он, например, писал, что у русского народа, непохожего на западные, есть что-то своё и это своё должно получить развитие. О том же впоследствии говорили консервативные философы Н. Данилевский, К. Леонтьев, Ф. Достоевский. «Есть великие народы, – как и великие личности, которые таинственно определяет верховная логика Провидения: таков именно наш народ», – написал Чаадаев. Если рассматривать его целостно, то никакой он не западник, конечно же.
– Раз уж мы сказали о Чаадаеве, считающемся родоначальником западничества, спрошу о родоначальнике славянофильства. Хомяков был не только философ, но и поэт, и вот что он написал о священном долге России освободить православных братьев от турок: «О, недостойная избранья, / Ты избрана! Скорей омой / Себя водою покаянья, / Да гром двойного наказанья / Не грянет над твоей главой!» Нет ли здесь посыла «и нашим и вашим»? Вроде и назвал Россию избранной, а вроде и от шовинизма дистанцировался, потому что назвал её недостойной избранья. Если недостойна – почему же избрана?
– Я вижу здесь глубокое христианское смирение. Хомяков – прежде всего религиозный мыслитель, а в христианской картине мира ни один избранник не сочтёт себя достойным избрания. Но и противиться не будет. Скажет: «Господи, да будет воля не моя, но Твоя». Речь идёт об избрании не на господство, а на служение. Ну а почему Россия «недостойна избранья» – тоже понятно. Славянофилы нередко «огребали» от государства. Ярчайший пример – один из отцов славянофильства Иван Аксаков. Он многое сделал для освобождения балканских славян: успешно занимался сбором средств и, как сказали бы сегодня, финансировал сепаратистов. В результате Аксакова лишили права голоса в печати, закрыв его газету и выслав из Москвы. Слишком уж настойчиво критиковал он прогерманскую партию, крепко засевшую, как он считал, в правительстве и в том числе в министерстве обороны, чем и объяснял Аксаков недостаточную решительность властей в тогдашней Русско-турецкой войне. Словом, славянофилы прекрасно видели, что Россия как государство имеет множество недостатков, отсюда и слова про «недостойную избранья». Однако это не мешало им верить в Россию, воевать за неё.
– Считая войну за освобождение славян необходимой, славянофил Хомяков вовсе не романтизировал войну как феномен. «Мерзость, сопряжённая с очаровательным величием и соблазном себялюбивой славы», – написал он. Наверняка отъезд в Донбасс положительно повлиял на твою самооценку. Положа руку на сердце, это ли не «соблазн себялюбивой славы»?
– Когда совершаешь акт свободы, то, конечно, приподнимаешься духом и видишь себя в ином свете. Но дело не в самооценке. Убеждения, которые я приобрёл ещё до начала войны, логически вели меня сюда. А также, повторюсь, профессиональный интерес философа. Когда я говорю своим донецким сослуживцам, что пишу докторскую диссертацию по философии войны, они всегда спрашивают: «А сам-то ты воевал? Сам-то войну видел?» Какому-нибудь московскому философу, например из Высшей школы экономики, такой вопрос покажется неуместным, ведь философия в его понимании – лишь теория, но я со своей стороны считаю этот вопрос законным. Если говорить о войне как об экзистенциале (для философии экзистенциализма характерны идея преодоления собственной сущности и больший акцент на эмоциональную глубину. – Прим. «АН»), если говорить о войне, предельно приближённой к моему человеческому и философскому существу, то я должен увидеть её вблизи, максимально притулиться к ней и прочувствовать. Когда аспирантка моего учителя В. Варавы собралась писать диссертацию по философии детства, он сказал ей: «Сперва роди, чтобы понимать, о чём философствуешь» (смеётся).
– А стране-то будет прок от твоего философствования?
– Надеюсь. Сегодня, когда над нами навис большой и сложный конфликт, мы испытываем нужду в философской оптике. На Западе есть соответствующие популярные теории, в первую очередь – теория справедливой войны, и она работает. Любая война, которая развязывается коллективным Западом, имеет под собой мощную теоретическую подоплёку. Разбомбили Ливию, Ирак, Югославию, а взятки гладки, потому что есть теория, которая объясняет, что эти войны справедливы. Перед каждой такой войной тиражи работ, посвящённых данной теории, вырастают в разы. У нас же, несмотря на богатую традицию русской философии войны, структурированная и чётко прописанная теория отсутствует. Получается, философский интеллектуальный ресурс не задействован.
Я не призываю сделать «как у них», в том-то и дело, что мы принципиально отличаемся от Запада. Если они больше размышляют о праве на войну, то наши философы много писали о её смысле, метафизике, нравственных задачах (рекомендую, например, статью И. Ильина «Нравственный смысл войны»). Речь не о том, чтобы русская философия, подобно западной, стала служанкой политики, – нет, это недостойно философа. Но и то идеологическое дистанцирование, которое сейчас демонстрируют многие мои российские коллеги, я считаю неуместным.
– И каков же твой философский взгляд на донбасскую войну в первом приближении?
– Её нельзя свести к противостоянию Украины с непризнанными республиками или с Российской Федерацией. Это лишь микроуровень. В действительности же происходит столкновение цивилизаций. Природу таких столкновений американский политолог С. Хантингтон описал в своей знаменитой работе «Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка» (1996), суть которой в том, что современные войны происходят по линиям цивилизационных разломов. «Украина – это расколотая страна с двумя различными культурами. Линия разлома между цивилизациями, отделяющая Запад от православия, проходит прямо по её центру вот уже несколько столетий», – написал он.
Столкновение коллективного Запада и русской православной цивилизации, как назвал её философ А. Панарин, – вот что такое донбасская война. Западная Украина – хотим мы или не хотим – сделала свой цивилизационный выбор в пользу того, что называют европейскими ценностями. Историческая Новороссия (Донбасс, Харьков, Одесса) этот выбор не приняла.
– А в чём, собственно, заключается этот выбор? Не политически, а философски.
– Речь идёт о выборе между двумя проектами – проектами мира и человека. О выборе, каким должен быть человек. Западный человек «освобождается» от всего – от государства, от нации, от религии, а теперь и от пола. Конечным шагом будет «освобождение» от человеческой идентичности. Мировая философия, международное право стремились к общему пониманию, что такое человек, – теперь происходит отказ от этого. Западный проект – проект мира, теряющего свой онтологический статус (онтология – раздел философии, изучающий фундаментальные принципы бытия, его наиболее общие сущности и категории, структуру и закономерности. – Прим. «АН»). Проще говоря – проект мира, становящегося воображаемым, виртуальным. Русская же цивилизация, в свою очередь, говорит о реальности. О том, что помогает человеку оставаться человеком: о Боге, вере, Родине, народе, крови, почве, истине. Все эти реалии на Западе объявлены нереальными.
– Мы упомянули Русско-турецкую войну 1877–1878 годов, когда российская власть под давлением общественного мнения поддержала восстания православных славян против турецкого владычества и выиграла эту войну. Возлагаешь ли ты надежды на общественное мнение в сегодняшней России?
– Оно неоднородно. Есть прозападническое либеральное меньшинство, умеющее громко подать и распространить своё мнение. И есть большинство, готовое приветствовать возвращение Донбасса в лоно российской государственности. Подобно Достоевскому, я верю в свой народ. Верю в то, что он вовремя учует направление собственной судьбы.