Что Москве помогло стать Третьим Римом

К середине XVII столетия юго-восток современной России был Диким полем. Здесь сходились рубежи Российского царства, Речи Посполитой и Крымского ханства. На этой территории без твёрдой государственной власти искали убежища беглые люди из разных мест, называвшие себя казаками, или запорожцами (то есть живущими за порогами Днепра). И русские, и поляки частенько нанимали казаков для превентивных ударов по степнякам, но нередко и сами становились мишенью для запорожских набегов. Ведь именно от крепостного гнёта в обеих монархиях народ и бежал за днепровские пороги.

В июле 1653 г. царь Алексей Михайлович издаёт указ: «Войско Запорожское с городами их и с землями принять под свою государскую высокую руку. И чтоб не отпустить их в подданство турскому салтану и крымскому хану». А через полгода состоялась знаменитая Переяславская рада. Похоже, казацкая знать пыталась понизить статус мероприятия, решив договариваться не в древнем Киеве, а в полковом Переяславе. Дескать, не такой уж и вечный этот союз. Принимавший присягу московский боярин Василий Бутурлин отказался давать от имени царя какие-либо обещания казакам, как это делали обычно польские короли.

Ещё за пару лет до Переяславской рады стало понятно, что польские владения к югу и западу от Москвы крайне важны для формирующейся империи, а Киев стоит Казани и Астрахани, вместе взятых. Москва не могла предложить населению этих территорий ни денег, ни особых прав, которыми в XIX веке российский престол наделил Финляндию и Прибалтику. Зато Москва смогла предложить нечто большее – правильную веру.

Значительная часть казаков после «воссоединения» быстро разочаровалась в московских порядках, стеснивших их привычные вольности. Наметилось стремление уйти из-под диктата Москвы».

Но имперские амбиции России возросли именно после Переяславской рады. В Москве осознали, что Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Витебск, Минск открывали перед ней широкие перспективы развития в качестве Третьего Рима. Знаменитому тезису инока Филофея исполнилось уже более ста лет, он по-настоящему пророс в головах российских элит. Чем мы не новый Константинополь? Что мешает нам стать центром притяжения для всех православных Европы? Русское государство окрепло, расширилось на восток, преодолело смуты и стало достаточно серьёзной силой в военном отношении.

Православных жителей Речи Посполитой влекло к Москве именно религиозное единство, а не национальное. И поскольку ни вольностей, ни богатств Москва своим новым подданным предоставлять не стремилась, требовалось иметь хотя бы качественное православие, не вызывавшее сомнений у людей, сформировавшихся под воздействием греческой веры.

Церковная реформа, известная как Раскол, началась за несколько лет до Переяславской рады. Патриарх Никон занялся внесением изменений в богослужебные книги и некоторые обряды в целях их унификации с «классическими» греческими. Царь Алексей Михайлович реформу всячески поддерживал, равно как и ряд греческих православных иерархов. Противники реформы, продолжавшие креститься двумя перстами, были названы старообрядцами, объявлены еретиками и преданы анафеме.

Так бывает: цели объединения близких по крови народов соседствовали с ужасающим внутренним расколом. Старообрядцев травят, как собак, в лесах полыхают «гари». Царская армия четыре года штурмует Соловецкий монастырь и вешает на его стенах 500 православных монахов, держащихся прежнего канона. Разумеется, не все готовы умирать за веру: многие горожане на людях крестятся «кукишем», а дома двумя перстами. Количество старообрядческих сект (согласий) не поддаётся учёту. В стране, по сути, нет аристократии, которая могла бы организовать фронду.

Подробнее читайте в свежем номере «Аргументов недели».