Знаменитый роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», написанный в конце 40-х годов, был едва не уничтожен в 60-х и воскрес для читателя в эпоху перестройки. Нашел он и свое театральное воплощение в Малом драматическом театре - театре Европы (Санкт-Петербург) - у режиссера Льва Додина.
Поначалу спектакль был задуман как дипломная работа студентов мастерской Льва Додина. Они трудились над постижением непостижимой советской истории три года, в русле традиций «натуральной школы». Посещали непосредственно места, о которых шла речь в романе, - сталинские и немецкие концлагеря. Незадолго до выпуска спектакля Додин, оставив нескольких студентов, ввел в него и своих «взрослых» актеров. В результате репертуар МДТ обогатился новой единицей, новым серьезным произведением.
Театр Додина вообще предельно серьезен, поразительно серьезен, серьезен сверхъестественно. Здесь нет места юмору, легкокрылым актерским шалостям, иронии и насмешке. Здесь сам воздух жесток и труден, партитура всех ролей рассчитана посекундно, и действие выстроено властной рукой тотальной режиссуры. Жестокость судьбы героев романа Гроссмана и жестокость самой режиссуры Додина находятся, собственно, в странном, отдаленном, но несомненном родстве.
Как все советские эпопеи, книга Василия Гроссмана вышла из «Войны и мира» Льва Толстого. Советские прозаики всерьез хотели справиться с ужасами ХХ века с помощью добротных приемов письма века ХIХ. Личные впечатления подгонялись под известные толстовские схемы, отчего выходил явный диссонанс. Возможно ли рассказывать о беспределе Отечественной войны 1941-1945 годов с такой же рассудительной обстоятельностью, с какой Толстой повествует о добропорядочной, даже местами благородной войне 1812 года? Возможно ли изобразить теми же художественными средствами русское дворянство и гвардейцев Наполеона - и бестий Гитлера вкупе со сталинской элитой? Думаю, вряд ли. Как же поступил театр, взявшись за книгу, в которой реальная материя истории так противоречит способу рассказа?
Автор инсценировки, сам Додин, взял за основу одну сюжетную линию - судьбу семьи Штрум. Анна Семеновна (Татьяна Шестакова), глазной врач, оказывается в фашистской оккупации, лишается жилья и работы, идет в гетто и все события своей чудовищной судьбы излагает в воображаемом длинном письме к сыну. Маленькая, тихая женщина в скромном платье время от времени появляется на сцене со своими монологами, которые Шестакова читает с единой интонацией сдержанного рыдания и деликатного страдания. У народной артистки Шестаковой даже не русская, а старорежимно-русская внешность земской учительницы из-под Вологды. Она не вызывает никаких ассоциаций с образами трагедии еврейского народа. Они и не нужны: главное тут - чудовищный контраст между чистой, самоотверженной жизнью маленькой порядочной женщины и ее ужасной судьбой. Так и у всех персонажей. За редким исключением, это прекрасные люди с ужасной судьбой. И объяснений этому нет - таков исторический рок. Фатум.
Сын Анны Семеновны, Виктор Штрум (Сергей Курышев) - выдающийся ученый-физик. Он возвращается в военную Москву вместе с женой и дочерью и начинает борьбу за науку с местной бюрократией. Этот сильный, привлекательный мужчина, несомненно, и очень хороший человек. Но логика судьбы требует от него стать каким-то небывалым героем, пойти наперекор целой адской системе. А он не может, он сам уже заражен адом. А после дружественного звонка товарища Сталина впадает в бурный экстаз, хватает в объятия свою погасшую жену. Он чувствует, что высочайшей волей к нему возвращается не только работа, но даже и мужская сила! Что ж, это так - все попадались на эту удочку, самые лучшие - и Булгаков, и Пастернак…
Эпизоды мирной жизни чередуются с массовыми сценами в двух лагерях - сталинском и фашистском. Причем персонажи, закончив эпизод, еще задерживаются на две-три минуты, отчего возникает постоянное взаимопроникновение миров. Влюбленные (красавица Елизавета Боярская, красавец Данила Козловский), застыв в эффектно вылепленных объятиях на старой железной кровати, оказываются среди зэков, берущих баланду и спорящих об идеологии фашизма или коммунизма. Граница миров зыбка - сегодня ты ученый, завтра лагерная пыль. Там, за решеткой (по диагонали сцены протянута металлическая сетка наподобие волейбольной) могут быть мужья, братья, любимые. В немецком лагере зэки запевают «Серенаду» Шуберта на языке Гете, в советском - на языке Пушкина, вся разница. И евреем человека называют только для того, чтобы его проще было истребить…
Места для вольной игры у актеров немного, они строго отрабатывают заданный рисунок роли, но все равно видно, что труппа очень хороша. У всех артистов МДТ великолепная дикция и отлично поставленная сценическая речь (это просто оазис какой-то на фоне всеобщего безобразия со сценречью!). Об этом печется уже много лет специальный профессор Валерий Галендеев. Спектакль идет в едином четком темпе и по своему общему стилю сильно напоминает эмоциональное «иглоукалывание» Юрия Любимова, хорошие времена Таганки. В семидесятых годах был бы сенсацией. Сегодня - добротный, серьезный в высшей степени, ретро-театр.