Вышло в свет новое сочинение писателя Евгения Водолазкина (премия «Большая книга» за роман «Лавр») – называется «Авиатор» и повествует об интеллигенте Иннокентии, замороженном в начале 20-х годов и размороженном в конце 90-х. Всё это, конечно, неспроста…
Для описания приключений тех, кому повезло/не повезло свалиться из своего времени в другое, в массовой культуре есть целый жанр – «попаданцы». Авторам «попаданцев», разумеется, никакие солидные премии не светят – они за пределами условной «большой литературы» и пишут исключительно для своего удовольствия.
Евгений Водолазкин же – филолог, сотрудник Пушкинского дома и как раз фигурант условной «большой литературы». Где у авторов «попаданцев» игра на развлечение, у него – притча и поучение. Кроме того, искусственность ситуации всячески маскируется выпуклыми художественными деталями.
Мы застаём героя в больнице, мало что помнящим, ведущим дневник и беседующим только с врачом Гейгером и медсестрой Валентиной. Всплывают отдельные картинки: берег Финского залива, кузен Сева, комары на даче в Сиверской, Петроградская сторона, прекрасная девица Анастасия, зима, голод, тупой сосед по коммуналке… Это 1921 год. Иннокентий – ровесник века, рода своих занятий не помнит, а вот полёты авиаторов в начале века на Комендантском аэродроме запечатлелись в голове рельефно. Сосед Иннокентия, работник колбасной фабрики Зарецкий (гм-гм, а были ли в 1921 году в Петрограде колбасные фабрики?), выносящий колбасу в собственных штанах, доносит на отца возлюбленной Анастасии, профессора Воронина, и того расстреливает ГПУ. Но и сам Воронин погибает на берегу реки Ждановки при невыясненных обстоятельствах. Иннокентий попадает на Соловки, откуда его и забирает профессор Муромцев, проводящий (приказ Сталина) опыты по замораживанию живых людей.
И вот на дворе 1999 год. Ровеснику века почти сто лет, он выглядит на тридцать, чувствует себя поначалу превосходно, пытается воссоздать свою жизнь методом записывания всяких подробностей. Радость: возлюбленная Анастасия жива. Горе: ей 93 года, она умирает. Радость: у неё обнаруживается внучка, тоже Анастасия, очень на неё похожа. Горе: не успел герой оплодотворить эту новую Анастасию, клетки его мозга начинают ускоренно погибать…
Конечно, трудно не сочувствовать человеку, который победил смерть и вот опять умирает, но для чего, собственно, воскрес наш интеллигент Иннокентий, для какой художественной необходимости?
Версия 1. Конец века поверяется началом века, сталкиваются разные времена и разные состояния людей. Интеллигент Иннокентий тут – проводник художественного опыта, своего рода «невинный», который может острее и резче почувствовать извилины «русского пути».
В ходе чтения версия 1 не подтверждается. А именно: в отличие от 1921 года, от которого у героя остались жгучие чувственные впечатления, 1999 год – что-то абсолютно неинтересное. Никакого впечатления на Иннокентия не произвели ни телевизор, ни метро, ни новый облик городов, ни возвращение частной собственности, ни реанимация религии, ничего. Да и врач его Гейгер, хоть и не лежал 75 лет в жидком азоте, на вопрос о том, «что сейчас в России, хотя бы в общих чертах?», отвечает так: «Диктатура сменилась хаосом. Воруют, как никогда прежде. У власти человек, злоупотребляющий алкоголем». И всё?
Хоть бы сказал: «В прошлом году «Сибирский цирюльник» вышел», всё-таки посмешнее бы получилось. Тем более, к слову замечу, в 1885 году (время действия «Цирюльника»), у власти тоже был человек, злоупотреблявший алкоголем. А так – всё хорошее осталось в активе начала века: дачные места, пение Вяльцевой, проезд пожарной команды по Невскому… в конце века уже, по-видимому, ни дач, ни певиц, ни вообще милой частной жизни не осталось. Сплошь жуликоватые депутаты и пошлые телевизионщики.
Версия 2. «Авиатор» Водолазкина рассказывает прежде всего о бессмертном чувстве любви. Иннокентий, как рыцарь бедный, служит своей прекрасной даме Анастасии, и его чувство – исключительное, потрясающее своей силой и красотой, на которую конец века уже не способен.
В ходе чтения версия 2 тоже не подтверждается. Герой очень ловко и быстро перебросил былое чувство к престарелой уже Анастасии Ворониной – на её молодую внучку. Кроме того, ещё будучи в амнезии, Иннокентий откровенно клеился к медсестре Валентине. То есть основной инстинкт у нашего интеллигента в полном порядке, и возбуждают его не отвлечённые образы, а юная живая плоть. Так что тут он нисколько не оригинален и ничуть не является укором от начала века – концу века.
Версия 3. «Авиатор» Водолазкина – это художественно оснащённое рассуждение о смысле жизни. У героя были детство и юность, далее жизнь оборвалась и в полной мере восстановиться не смогла. Но наш Иннокентий что-то всё-таки о ней понял.
Эта версия наиболее вероятна. Однако герой что-то меня не убедил глубиной своего познания жизни. Довольно бесцветный, ещё не сформировавшийся юноша, от редкого общения с людьми и чтения книг умнее и оригинальнее не стал. Всё, что он говорит про историю России, банально и скучно (вроде того, что в людях накапливается дерьмо и оттого и происходят исторические бедствия, Сталин – тот, кого и ждала Россия). Описания злоключений героя на Соловках и того хуже – в последнее время Соловки художественно освоены с ударным перевыполнением плана, и Водолазкин тут не в первых рядах. Нет, ум интеллигента Иннокентия – не самое сильное место. Он напрочь лишён умения громоздить горы концепций насчёт России и яростно бороться за свои галлюцинации. Но!
Иннокентий из «Авиатора» страстно чувствует мелкие подробности частной жизни, которые и составляют её прелесть. В этом он силён – то есть автор силён. Это главное – твои личные, собственные воспоминания о чувственных впечатлениях бытия, запахи, звуки, краски. И осмыслять их не надо, они сами по себе хороши. Правда, впечатления Иннокентия автор придумал, но ведь придумал неплохо.
Так что пафос «Авиатора» – строго аполитичный и антиобщественный. Миссия русского интеллигента закончена. Хватит мучиться химерами. Все на дачу, к речке, пить чай из самовара, читать внукам «Робинзона Крузо», а на ночь записывать в дневнике, что было днём интересного – например, удалось прихлопнуть десять комаров.
С таким пафосом я и спорить не собираюсь!