Новую книгу – сборник рассказов и эссе известной писательницы и телеведущей «Школы злословия» Татьяны Толстой «Лёгкие миры» смело можно брать в дорогу, так весело и живо она написана и читается. Однако картина авторского мировоззрения не проста. В ней мы находим явные следы большой драмы…
Татьяна Толстая – писатель с незаурядным аппетитом к жизни и «автоматически» талантливым пером. Собственно говоря, этого совершенно достаточно для читателя: пишет ли автор о студне, салате «Мимоза», свекольнике и шёлковой кофточке, вспоминает ли детство в огромной дружной семье или повествует о том, как сдуру купила домик в Америке и боролась с ядовитыми лианами, – всё красочно, звонко, высечено из жизни могучим и безошибочным ударом. Многие определения Толстой верны просто-таки математически. Вот она рассуждает о современных чиновниках. «Слова его зыбки и неопределённы, он не любит ни вопросов, ни фактов, ни жёсткой логики, ни точности; ответы его лежат в особом, вероятностном пространстве: спроси, например, чиновника: когда? – ответом его будет «своевременно или несколько позже». Это неопровержимо!
Нутряная простодушная страсть к жизни, изливаясь в отточенной литературной форме, радует силой и красотой русской речи. Но ведь писателю положено, кроме мироощущения, иметь ещё и мировоззрение. Тут и начинаются муки Толстой. В беседе с глуповатым корреспондентом безликого журнала (она включена в сборник «Лёгкие миры») писательница пытается рассуждать о России «вообще», и в сравнении с её художественными текстами это выходит слабо, блёкло, неоригинально. Когда идут личные впечатления – всё великолепно, когда начинаются обобщения – огонь творчества меркнет. В чём дело?
Ответ можно сыскать как раз в повести «Лёгкие миры», где Толстая живописует свой американский домик. Около десяти лет писательница прожила в США, преподавала в колледже и пыталась обустроить своё жилище, принёсшее ей и радости обладания (радость обладания – одно из главных удовольствий автора), и страдания всё того же обладания. И я думаю, что это не ядовитые лианы наползали тогда на её участок – а это в светлую голову внучки Алексея Толстого вползал чужой культурный миф.
Любя русскую культуру страстной, можно сказать, плотской любовью, Татьяна Толстая почувствовала, что в её идиллию с Россией (взятой в измерении культуры) вторгается что-то абсолютно вражеское. Начинаются мысли, что Россия какая-то не такая, неправильная, нехорошая страна, что любить её – извращение, а гордиться ею и вовсе невозможно. Согласиться с чужим вторжением означало разрушить собственную личность, и Татьяна Толстая сбежала из Америки, от благополучной сытой жизни. Но она бежала – а чужой миф полз за ней и угрожающе шипел. И создаётся впечатление, что писательнице приходится время от времени бросать ему какие-то куски, чтоб он хоть на миг отвязался и позволил ей предаться своей бесхитростной и простодушной любви к родине.
Ведь, по сути, Татьяна Толстая – своего рода сестра Никиты Михалкова.Они оба отличаются завидным здоровьем, несокрушимым аппетитом, лёгким имморализмом, творческим могуществом, обаятельным демократизмом в общении «с народом» (то есть с обслугой) – и даже к Богу обращаются каким-то интимным, горячим голосом, как к любимому родственнику. Такое внятное ощущение себя, конечно, уходит корнями в счастливое дворянское детство. Родина и вообще принципиально благосклонна к ним, но Н.С. Михалков отвечает ей взаимностью безоговорочно, а Т.Н. Толстая – с постоянными оговорками.
Она мучительно борется с собственной природой, требующей в первую очередь свободного излияния чувств, и пытается погрузиться в скучный либеральный бубнёж – но природа побеждает. Толстая изворачивается в шутку, в блеск иронии, в каламбур – и убегает от навязанной роли «борца» за… Американские годы как будто что-то надломили в таланте писательницы (её ранние рассказы сверкают красотой чистой художественности), вставили какую-то сиплую скучную «дудочку». Я даже вздрогнула, когда увидела в текстах Толстой выражения «френдлента», «оффлайн» и «журналист Олег Кашин». О нет, только не это! Как было бы чудесно, если бы Татьяна Толстая писала сказки, воспоминания, летучие заметки о покупках сумочек и кофточек, но забыла всех этих «Кашиных» навсегда, рассталась с ними вечным расставанием… Люди, запомните: фейсбук, навигаторы и водка – это три главных врага интеллекта!
Ведь стоит Толстой хоть немного отвлечься от «френдленты», как исчезают все кошмары про «неправильную страну». И начинается органическая жизнь талантливой русской девочки в том мире, которого она прекрасная частица. Толстая моментально погружается в глубины языка, творит дивные (хотя и не такие уж «лёгкие») миры, свободно изливает жизнь души, смеётся, ненавидит, но главным образом – любит. И пусть в ней проглядывает барыня-генеральша (особенно в рассказах о походах на рынок), это наша барыня, родная, природная, которую «народ» сразу опознаёт и даже радуется – давно не видали, прям соскучились…
В последнем эссе сборника, «Волчок», Толстая пишет про свою детскую игрушку, которая когда-то пела «Боже, царя храни», но взрослые в испуге сломали звук. Однако волчок все времена пережил и даже не потускнел. «И если его починить – снова стерженёк вставить, – он опять запоёт. Я про что? Наверное, про то, что все эти нынешние запреты, затыкание ртов, законодательные попытки борьбы с матом, с «боржоми» и разговорами о суициде – вся эта советская власть плюс варваризация всей страны – это всё схлынет и пройдёт.
Ничего нам не сделается».
Да, да, да!