Что за жизнь у белой суки?

В начале сентября в России вышла книга, которую критики и любители отечественной словесности однозначно расценивают как событие долгожданное и ожидаемое. Роман Дмитрия Лиханова «Bianca. Жизнь белой суки» по своей пронзительности и теплоте можно поставить в один ряд с такими лучшими образцами классической русской литературы, как «Записки охотника» и «Белый Бим Чёрное ухо». Сегодня писатель беседует с главным редактором «Аргументов недели» Андреем УГЛАНОВЫМ.

– ДМИТРИЙ, в литературе больше известно имя вашего отца Альберта Лиханова – одного из классиков советской юношеской литературы. Вы же всегда занимались журналистикой. Хорошо помню журналистские расследования, которые публиковались не только в российской печати, но и за рубежом. Почему вдруг литература?

– Да не вдруг, конечно. Пишу я давно. Однако всегда в малых формах. Впервые попробовал написать роман. Рад, что людям он нравится.

– Предисловие написал Андрей Сергеевич Кончаловский, призывая не листать, а смаковать роман, называя его «удивительным литературным явлением».

– Эти слова особенно приятны, потому что прежде я не был знаком с Андреем Сергеевичем. Наши отцы, конечно, общались, но я с ним разговаривал только по телефону. Так что всё это от чистого сердца, без всякой протекции. И это особенно ценно.

– Роман о собаке?

– О собачьей жизни во всех смыслах этого слова. И прежде всего, конечно о людях, которые окружают Бьянку. Об уничтожении человеческого начала. О духовной слепоте. О том, что собаки подчас ведут себя порядочнее людей. В основе романа – жизнь совершенно реальной[end_short_text] охотничьей лайки по имени Тайга, которую щенком привезли из Москвы в глухую архангельскую деревню. Да там и бросили. Мытарства, страдания, счастье и смерть, которые испытала на себе эта породистая сука, сродни человеческим. И тесно переплетаются с ними.

– Вы ведь человек городской, как я понимаю. Откуда такое глубокое познание деревенской жизни?

– Почти 20 лет езжу охотиться в деревню Верхопаденьга Шенкурского района Архангельской области. Живу в простой избе. Беседую, а прежде и самогонку пил с местными жителями. Наблюдаю за их житьём-бытьём. Учусь их неповторимому языку. Так что это они меня научили. Спасибо им за эту науку.

Знаете, русский человек за последние годы чудовищно изменился. Вижу это по своим, деревенским. Социализм там уже кончился. А капитализм, слава богу, так и не добрался. Живут в каком-то безвременье. У стариков – пенсии срамные. Для молодых работы нет никакой. Мужики промышляют лесом, дичью и рыбой. Бабы – ягодой и грибами, пока ещё дармовыми. Школу прикрыли. Так что ребята бегут отсюда опрометью. Хоть в интернат. Хоть в армию.

Но хуже того душевное состояние людей. Они как-то высохли, сердцем скукожились. Церковь православная, которая, быть может, людей ещё как-то взбодрила бы да придала духовный смысл их земному существованию, тоже сюда никак не доберётся. Люди сами на собственный кошт восстановили часовенку, собираются там в лучшем случае на Пасху да на Рождество. Самый грамотный дед отчитает что-нибудь, на его взгляд, подобающее такому случаю, и разойдутся. Священник приезжает редко – окрестить новых христиан. Только ни причащаться, ни исповедаться, ни отпеть, ни венчать уже недосуг. Вот и живут люди без евхаристического общения, будто язычники. Трудно живёт русский крестьянин. По сути дела, государству нашему на него начхать. Ну и ему начхать на государство. Эти чувства взаимны.

– Вы считаете, что это знаки только сегодняшнего времени? Или истоки таких взаимоотношений уходят дальше, в глубь веков?

– Безусловно, и глубже, и дальше. Если русская творческая интеллигенция ещё устраивала себе некое подобие Возрождения в конце XIX, начале и середине XX века, то крестьянство все эти оттепели успешно миновали. Мордовали его и при советской власти, и до неё, и после. Давили сердце русского народа. Столетиями! Вот оно и не бьётся. В 200 километрах от тех мест, которые я описываю в романе, находится космодром Плесецк. Взлетающие в космос ракеты можно наблюдать из покинутых людьми деревень. Это очень особый трагический взгляд.

С другой стороны, возможно, именно такая русская глухомань и спасёт в недалёком будущем наш народ от вырождения. Возможно, именно сюда будут мигрировать люди, спасаясь от тотального государственного, политического и финансового контроля. Жизнь без социальных сетей, поисковиков, вайфая, налогового контроля и тупой государственной пропаганды – возможно, та ценность, к которой будут стремиться люди через 10, 20 лет. И Русский Север для этих целей – надёжное убежище. Я встречал в здешней тайге и беглых каторжников, и скрывающихся от расправы убийц. Они живут тут годами ни в чём, кроме человеческого общения, не нуждаясь. Тайга человека завсегда прокормит и сохранит.

– Литературные критики отмечают восхитительный слог вашего романа. Интересно знать, откуда это? Кто ваши учителя?

– Великая русская литература, конечно. Бунин прежде всего. Набоков, которого я открыл для себя сравнительно недавно. Мне посчастливилось общаться и, конечно, читать, в том числе и в оригинале, Габриэля Гарсиа Маркеса. Мы познакомились с ним в 1985 году. А ещё раньше – с потрясающим по своей народной мудрости и стилю Виктором Петровичем Астафьевым. Словом, у меня были очень хорошие учителя.

– Над чем работаете сейчас?

– По договорённости с ЭКСМО, где вышла «Бьянка», я сижу с апреля над новым романом «Звезда и Крест». В его фундаменте – жизнь моего близкого товарища. Он офицер. Без ног. Прошёл войну. Стал Героем Советского Союза. Вернулся в строй. Стал помощником президента России. Баллотировался в губернаторы. А потом ушёл на два года в затвор. И стал монахом. Это будет роман о рае, в который идёшь из ада.

– Было принято считать, что попасть в политическую элиту страны – большая удача, гарантирующая тебе неограниченные финансовые и административные возможности.

– Это поверхностный взгляд. Важнее, какие возможности ты будешь иметь в вечной жизни, не в нынешней. Яхты, поместья, лимузины счастья не приносят. Одни удобства. А гроб дубовый, по сути, ничем не отличается от елового. Только первый гниёт дольше.