Закрываются на лето театры, время поговорить о прошедшем сезоне. Юбилейный – 25-й сезон завершился в Московском театре Et cetera, что под руководством А.А. Калягина, народного артиста России и председателя Союза театральных деятелей. Актёры в Москве – больше чем актёры: многие из них руководятЧто же происходит на сцене театра, названного нарочито легкомысленно (et cetera по-французски – всего лишь «и так далее…»)?
У ТЕАТРА Калягина – обширный и пёстрый репертуар, но, думаю, многие зрители выбирают спектакль, руководствуясь одним критерием: играет «сам» или нет. Это фатально. Это неизбежно. Александр Калягин – один из немногих сегодня актёров, на которых, что называется, ходят. Тот, кто делает кассу. В огромной Москве таких единицы: Доронина, Меньшиков, Е. Миронов, Безруков, Ширвиндт, Неёлова, Домогаров, М. Ефремов, ещё, может, человек пять. Вот до чего довела театр режиссёрская диктатура!Но не может ведь Александр Александрович выходить, при его-то занятости, каждый день на сцену, да и не для того он собирал труппу и создавал свой театр. Я выбрала для размышления три спектакля Et cetera.
Странное Возрождение непонятной любви
Спектакль «Декамерон. Любовь во время чумы» – премьера юбилейного, 25‑го сезона театра. Поставил композицию по мотивам классического сочинения Д. Боккаччо известный режиссёр Александр Морфов, много сотрудничавший с Et cetera (Калягин в спектакле не занят). У Морфова есть удивительная способность, резко выделяющая его из корпуса современных режиссёров: он владеет искусством мизансцены. Он с поразительной красотой и элегантностью располагает фигуры артистов в пространстве, занимая все измерения сцены: и длину, и высоту, и глубину. И когда в его руках оказалось итальянское Возрождение, с его соборами, садами, дворцами, статуями et cetera, он так развернулся, что живописность мизансцен доводит зрителя до восторга. Первые полчаса.
«Декамерон» – не злосчастный заезженный режиссёрами «Дядя Ваня», его и сдававшие в университетах курс зарубежной литературы успели подзабыть. Вроде бы там были истории о любви, рассказанные в компании молодых людей, укрывшихся от чумы? Когда из сумрака соборов мы переносимся в монастырский сад, одна история нам действительно рассказана. Как в монастырь пробрался ловкий здоровый парень (очаровательный Амаду Мамадаков) и составил счастье всех его обитательниц, включая настоятельницу. Зритель, замученный духовностью, с радостью воспринимает лихую раскованность Возрождения в этом вопросе. И ждёт такого же остроумного продолжения. Но не тут-то было. В действие вмешивается элемент бреда, и вместо историй идёт сумбурное эксцентричное шоу, где следы Боккаччо уже слабо различимы.
Появляется пара комиков, Франческо и Франческа, трещащие текст в духе «Камеди клаб», но неясно о чём, зачумлённый парень с клеткой (там белая мышь), рассуждающий о смысле жизни, какой-то символический мясник (типа Бога-отца?), поучающий своего слабака сына… Мизансцены по-прежнему выразительные. Но ритмы потеряны, нить рассказа рассыпается, смыслы растаяли. Наступила обычная модная режиссёрская невнятица – поведать миру «обо всём и ни о чём».
Загадочное инкогнито из Петербурга
Ещё одна премьера театра – спектакль «Ревизор. Версия» в постановке Р. Стуруа. Александр Калягин играет здесь роль… Хлестакова. Это, знаете, такая версия, что мир ещё не видел таких версий. В ней есть два героя: Хлестаков и все остальные. Все остальные – довольно безликий отряд унылых чиновников, уже совершенно лишённых густого гоголевского колорита. Такая вполне современная свора одинаковых лицемеров и прохиндеев в скучных костюмчиках. И свора эта сталкивается с загадкой. С жутковатым фантомом – Хлестаковым, который никакой не юноша, а дьявольский хитрец с седым хохолком на голове и лукавыми глазами, для пущего кошмара сидящий в кресле-каталке. Гоголь Калягину на роду написан, и он в мире Гоголя мог бы сыграть буквально всё. Он и играет – не Хлестакова, конечно, а чёртову куклу. Его принцип – заморачивать мир и, что называется, «отводить глаза», как это умеет нечистая сила. Чиновники со своей глупой коррупцией попросту не видят его реального облика! А он знай себе куражится. И немножко скучает. Давно он на этой чёртовой должности, не всегда удаётся себя как следует развлечь. Вот финал комедии по-прежнему доставляет удовольствие этой чёртовой кукле – явиться к ворам в облике настоящего грозного ревизора… Так неожиданно и парадоксально, что даже интересно. Но, конечно, без Хлестакова–Калягина на сцене всё тускнеет. Может, лучше было бы сделать для выдающегося артиста такой вольный моноспектакль по Гоголю? Может быть, а труппа? Труппу занимать надо, это вам не шутка – артисты без работы.
То, что видел президент
Ну вот, добрались. Спектакль «Лица» по маленьким рассказам Чехова – это то, что видел В.В. Путин. И понятно почему: «Лица» – универсальное представление, для любого, для каждого, для всех. Тут невозможно чего-то «не понять» и не надо вежливо и внимательно пытаться пристроиться умом к зрелищу. Миниатюры Чехова разыгрывают два обаятельнейших лицедея, прирождённые комедианты, давние властители зала, Александр Калягин и Владимир Симонов. Пять рассказов, час двадцать минут без перерыва. Сидишь и думаешь вместе с залом – хоть бы это не кончалось… Эти негодяи отрываются от души, в полную силу, они сверкают и переливаются на сцене, как река на солнце. Однако в игровых мелочах нисколько не погребён смысл чеховского текста. Вот рассказ «На чужбине», где скучающий русский помещик, фальшивый «патриот» (Калягин), издевается над учителем-французом (Симонов). И смешно, и остро, и горько. На «Психопатах» зал стонет от смеха, но картина того, как мирные обыватели буквально сходят с ума, читая газеты, глубока и точна… Двое актёров, стол, стулья. Минимум реквизита. Театр!
Что ж, не без удовольствия я провела три вечера в нарядном зале Et cetera. Театр работает, старается, пробует найти свой репертуар, установить свои отношения между актёрской вольницей и режиссёрским диктатом. В его природе – склонность к комедиантству, озорству, яркой выпуклой форме. Он тоже, как многие театры, ищет «новые формы». Но не зря же «Лица» идут на аншлагах двадцать лет. Поскольку, приучая зрителя к «новым формам», можно его потерять, а потерять зрителя для театра – значит потерять всё.
А потому Калягину судьба вот так вот вертеться, балансировать «на грани» – и от моды не отставать, и публику не отпугивать. И самому выходить на сцену, для которой он, разумеется, создан.