Дмитрий Быков написал новый роман под названием «Июнь». В XXI веке я приобрела вредную привычку читать многопишущих русских авторов – Пелевина, Лимонова, Прилепина, Быкова. Привыкла к ним, как привыкают к определённым сортам чая. Тем не менее «Июнь» меня удивил.
ДЕЙСТВИЕ трёх частей «Июня» происходит в 1939–1941 годах, и заканчивается каждая часть ровно 22 июня 1941 года, когда, собственно, заканчивается прежняя частная жизнь трёх героев, не знакомых между собой. Выгнанный из ИФЛИ (институт философии, литературы и истории) юный Миша Гвирцман, журналист Борис Гордон и редактор-чиновник, подвизающийся в кинематографе, Игнатий Крастышевский, имеют биографию и разные мнения о жизни. Но всё это обратится однажды в ничто перед роковым ликом войны. И это правильно. Только война может очистить мир от накопившейся грязи и дать возможность родиться новому миру.
Потому что мир отчаянно плох, а человеческий проект – он вообще провальный. Это Д. Быков утверждал неоднократно и постоянно привязывался к Г. Богу со своими грозными претензиями. «Творенье не годится никуда». Это, правда, сказал не Быков, а Мефистофель в «Фаусте» Гёте. Мефистофель, конечно, был в своём праве падшего ангела и располагал куда большим объёмом информации, чем автор романа «Июнь». А сатанинские настроения Быкова вызваны его недовольством положением дел в современной России, где он скучает и томится. Почему скучает и томится известный, энергичный и благополучный литератор, понять нелегко, но это факт. Поэтому Быков затевает игру с мысленным переселением в СССР 1939–1941‑х годов, где скучать людям не приходилось.
Вся тройка героев «Июня» живёт бурно, особенно Миша Гвирцман, у которого развиваются сложные отношения с двумя девицами – Лией и Валентиной. Лия совсем не вышла, какая-то неопределённо-загадочная красавица, а вот Валентина – отъявленная стерва и в этом качестве несколько оживает под авторским пером. Мелькают тени исторических прототипов – всё-таки взяты для декорации известные места, ИФЛИ, театральная студия Арбузова и Плучека, где коллективно сочиняется спектакль «Город на заре». Правда, в описании молодёжных посиделок упоминается «кислый рислинг», который пили студийцы, что бросает тень на достоверность исторических декораций – кислый рислинг в 1940 году? Впрочем, в основном детали точны, скажем, семья Цветаевой (в её дочь Алю влюблён Борис Гордон) изображена осторожными «достоверными» мазками. Не в том суть. Это же не исторический роман, а род авторской игры. Зачем же она затеяна? Не собирался же автор всерьёз осудить пакт Молотова – Риббентропа и поразмышлять о судьбе Польши. Какова цель сочинения?
Быков пишет грамотно, бойко, гладко, но при этом в памяти (говорю о своём восприятии) от его прозаических сочинений огромной протяжённости мало что остаётся. В биографиях серии ЖЗЛ его держит в рамках судьба героя, в поэзии – избранная форма стиха. А в прозе такого стержня у автора нет, и рассказ расплывается, впускает множество призрачных ненужных персонажей, и даже признанное оружие Быкова – его несомненное остроумие – куда-то исчезает. Тем не менее от иных романов Быкова у меня осталось некоторое впечатление (особенно от первого – «Оправдания»). А «Июнь» мгновенно рассыпался в уме. Непонятно, для чего пятьсот страниц терпеть жизнеописания крайне неприятных героев, озлобленных эгоцентриков. Автор утверждает, что Миша Гвирцман талантлив, но тому нет никаких подтверждений. Вот Пастернак своему доктору Живаго подарил собственные стихи. У Гвирцмана таких подарков от автора нет. А между тем ум или талант героя автору полагается доказывать. Когда Гвирцмана призвали в армию, а потом неожиданно освободили от призыва, тот долго рыдал от счастья. Мужчина называется!
Но особенно нехорош показался мне мистический элемент, который Быков постоянно впускает в свою прозу. В «Июне» главная часть, самая короткая, замыкает композицию и ведёт её безумец Крастышевский. Он чего, гадина, хочет? Он хочет, чтобы очистительная война обязательно началась, и для этого фокусирует в диких заклинаниях якобы магию творящей речи. И лезет на крышу со словами: «Ажгун! Гррахр! Шррруггр! Андадавр!» Тут я задумалась о проблеме «божественного глагола».
Наверное, не будет большой ошибкой предположить, что «божественный глагол» (сила, яркость, страсть слова) – дар Божий. И если перед нами стоит проповедник и вещает что-то правильное, но вялое и банальное, таких подарков ему не сделано. Во времена Толстого и Достоевского немало фигурировало разных иереев и даже протоиереев, говоривших много и писавших брошюры. Однако глагол был не у них, а у Достоевского и Толстого. Дмитрий Быков пишет книги, у которых вроде бы крупный замысел, немалый масштаб рассуждений. Он так смело оценивает многовековой исторический путь России. Судит и власти, и народ. Но трудно сыскать в этих сочинениях следы «божественного глагола». Может, был когда-то вручён, а потом Г. Бог рассердился на бесконечные быковские претензии к себе и отобрал свой «глагол» за непочтительность? Ну вот не показался ему наш автор похожим на многострадального Иова, которому позволили во время оно все свои претензии высказать…
И наш автор, так сказать, лезет на крышу подобно своему герою, и кричит оттуда: «Ажгун! Гррахр! Шррургр! Андадавр!», только длиною в 500 страниц. Такое впечатление, что он реально вознамерился силой слова вызвать очистительную бурю революции, войны, чего-нибудь эдакого, во славу Люцифера или Мефистофеля. Странное и удивительное намерение в умном литераторе.