- Что вас больше всего тревожит в последнее время?
– Какие-то неожиданные события. Например, очень взволновала смерть Любови Полищук. Я вдруг остро осознал, что мы не умеем ценить живущих. Только когда ее не стало, все начали рассуждать, какая она замечательная и талантливая. Хотя об этом нужно было говорить раньше. Любовь Полищук была редкая актриса, яркая личность, прекрасный человек.
(Согласно психоанализу, как бы мы ни говорили о других, мы всегда говорим о себе. Поэтому когда мы хороним других, то всегда немножечко хороним и себя.– Прим. Рамиля Гарифуллина.)
Мы все настолько замкнулись в себе, настолько оградились друг от друга. Конечно, хорошо, что теперь можно общаться на огромных расстояниях по телефону или через Интернет. Но, с другой стороны, это очень грустно. Мы не слышим стук сердца, не смотрим друг другу в глаза. Мы до такой степени разучились доверять друг другу, что даже в самых красивых, добрых чувствах и поступках ищем изъян.
(Мой пациент, по-видимому, это чувствует и в себе.)
Я артист и странствую по странам, городам, поэтому все это подмечаю. Во что человечество превращается? Мне стало грустно.
(Эта грусть – следствие осознания не только собственных, но и чужих грехов, как узнавание себя в других.)
– Вы производите впечатление человека сердечного и весьма восприимчивого…
– Да. У меня всегда был такой характер. Я никогда этого не скрывал.
(В моем пациенте есть духовная глубина, чистота. В его душе идет конфликт духовного и бездуховного. А грусть – это его результат.)
– Наверное, поэтому у вас в душе и возникает конфликт. С одной стороны – прагматичный мир, с другой – сердечный Борис, которому нужно выжить в этом мире?
– Этот конфликт делает меня как личность, которая заявляет о себе в этом обществе политиков, актеров, людей улицы, людей гламурных, хороших и плохих. Мы все разные, но каждый в душе просит окружающих: будьте чуть-чуть теплее, станьте мягче. Богатые, поделитесь с бедными!
(Мой пациент находит в себе силы сопротивляться грешному миру, но испытывает большое напряжение.)
- Откуда у вас такая чувствительность? Может быть, из детства?
– От обиды, которую я никому не пожелаю испытать. Но из-за этой обиды я не стал убийцей, хамом…
(По-видимому, мой пациент в детстве вытеснил свой конфликт в подсознание. Но так же остро ощущает его, хотя и не осознает. Может быть, он помнит этот конфликт и защищается от него игрой в забывчивость?)
– Обида у вас была в глубоком детстве?
– Я не стал из-за нее вонючим предметом общества.
(В речи моего пациента часто сквозит страх психологической, а может, и физической вонючести. Не в этом ли одна из причин страха приближения другого человека, а также одиночества?)
– Я знаю, что такое обида, но не ношу ее в себе, как кошелку грязного белья.
(Мой пациент болезненно и аллергически говорит о грязном, вонючем. По-видимому, он весьма требователен к чистоте.)
– Надо уметь прощать людям обиды. Я с детства от мамы узнал одно правило: «Жизнь как бумеранг: как запустил, так и обратно получишь, кем бы ты ни был».
– Ваша сердечность, видимо, от матери?
– Конечно. И от близких родственников, друзей, учителей. Я не озлобился. А зачем? Идти в бой – значит идти против своего сердца. Я достиг великого права смотреть на этот мир чистыми глазами. Хочу трогать цветы чистыми руками. Я знал, что моя жизнь будет несладкой, потому что веду себя не так, как все. Но я такой же человек, со своими проблемами, со своей энергетикой. И мне неприятно, когда кто-то берется решать, достоин ли я этого или другого общества. Недостойны те, кто позорил родину, семью. А все, кто принес людям, стране, дому хоть немного блага, сострадания, настоящей правды в глазах, – достойны
того общества, в котором я сегодня живу. Моя страна, мой театр, моя профессия – это территория моей любви к людям.
того общества, в котором я сегодня живу. Моя страна, мой театр, моя профессия – это территория моей любви к людям.
(Мой пациент, по-видимому, часто слышал негативные оценки своего творчества и страдает от этого.)
– Сколько вам было лет, когда погибла ваша мама?
– Ой, мне было за тридцатник. Я уже работал за границей, в Америке.
– А отец воспитывал вас своим примером, как мужчина, как отец семейства?
– Ну, начинается: отец, матец... Не люблю эти темы. Отец. Ну и что – отец? Ну кто-то сделал меня? Конечно, есть отец.
(Мой пациент рос без отца, и у него не было достойного примера для подражания. Не было модели нормальной семьи. И это сказалось на его будущем.)
– Мамы уже 20 лет нет на белом свете. Знаете, когда ее убили глухонемые, я не ожесточился против общества и против этих людей. А отец? У меня не было отца. Где он, кто знает? Мама унесла эту тайну с собой. Да мне это и неинтересно. Меня воспитали мать и общество, в котором я живу сегодня.
– Вы одиноки?
– Не могу сказать, что я одинок. У меня много друзей. Правда, среди них мало моих коллег.
(Приятельские отношения – это прекрасно. Но знаменитой личности всегда необходимо делать поправку на то, как тебя видят и… используют твои приятели.)
– А человек, который все время рядом с вами, у вас есть?
– Нету. Мне никто не нужен рядом. Это мне мешает. Возле меня только домработница. Я даже часто готовлю сам.
(Это защита изоляцией. Ее истоки в глубоком детстве, по-видимому, в страхе приближения к другому человеку, страхе предательства близким человеком.)
- То есть вы не можете принять другого?
– (Кричит.) Конечно! И не хочу! А то рухнет тот фундамент, на котором я стою. Я сам отрекаюсь от этого.
– Как отрекаетесь?
– Не ради моей карьеры. Карьеру и себя я сделал сам. А ради моей молодости, ради моей жизни. Я могу делать людям добро, но не для себя.
– А эксперименты по принятию другого человека были, но оказались негативными?
– Никаких экспериментов.
– Ну, кто-то ведь все равно ходил рядом?
– Нет, никто не ходил. Возле меня все время моя профессия. Вот я и «парюсь»: каким сделать финал выступления, как спеть и сыграть это или то?
(Защита изоляцией.)
– Тогда можно предположить, что у вас есть страх приближения другого?
– Да. Я боюсь отношений, избегаю их.
– Может быть, в детстве кто-то вас сначала приручил и приблизил, а потом изменил, обманул? Поэтому вы не приближаетесь теперь никогда и ни к кому?
– Да что теперь об этом говорить. Просто я всю жизнь всех на хрен посылаю, потому что для меня важно мое будущее, мое здоровье. Я сука, а не они. Вот это честное признание в первый раз даю. Не меня предали, а я сука.
(Это архетип тени. Мой пациент ненавидит в других то, что в себе ненавидит. С другой стороны, истоки его одиночества – в чрезмерной ответственности. Он ответственный настолько, что не берется отвечать за других.)
– То есть, вы один раз предали и больше не хотите этого делать, чтобы не обижать другого?
– Я предал? Что я предал? Вы с ума сошли?! Я просто не хочу быть преданным.
(Защита дезориентацией. Мой пациент запутался или это игра в запутывающегося. Пациент начинает проявлять манипулятивность и способность играть с собеседником.)
– В детстве вас кто-то предал, и вы сейчас испытываете страх?
– Да, кто-то предал. И что?
– Вы не помните кто? Вам это больно вспоминать?ъ
– А зачем мне об этом говорить?
– Но, может быть, это тот самый отец? Или вы забыли про это?
– Сейчас меня это не «парит» совершенно. Я не хочу смотреть дальше ближайшего будущего. Не надо все время возвращаться в грустное. Кто предал, кто обидел, да хрен с ним. Надо идти дальше.
(Защита обратным чувством.)
– Но самое главное, что вы не одиноки, что у вас есть чувство единения.
– Да. У меня есть здоровье, профессия, понимание и т.д. А что еще надо?
– Давайте разыграем психодраму – сцену будущего. Кто будет плакать на вашей могиле? У вас есть такие люди, близкие, которых вы не приняли? Будет плакать эта толпа, которая вам рукоплещет сейчас?
– Нет, по мне будут плакать небеса. Обо мне будет плакать природа, будет плакать дождь. Это уже очень много. Будут плакать мои вещи, сувениры. Лучше пусть плачет природа, чем те, кто недостоин слез обо мне.
– Вы правы. Родственники, наоборот, часто ждут беды и злорадствуют. Не так ли?
– Конечно. Ждут, как раздолбить эту квартиру, поделить денежки. Зачем мне такой плач? Ушел и ушел.
– Вы оставили творчество, которое живет в душах других людей. Правильно?!
(В последних вопросах я пытаюсь встать на позицию пациента и поддержать ее.)
– Конечно! Я с вами говорю на честном, правильном пафосе. Лучше пусть небеса плачут. Это будет торжественный этап даже пускай совсем небольшой жизни. Я-то жить начал с 40 лет! Я так считаю.
– Вы в этом возрасте успех приобрели или стали богаче?
– До сорока лет не было ничего хорошего. Так, хождение по мукам. Скитания в темных квартирах, постоянное недоедание.
– И все-таки в вашем детстве действительно была какая-то психотравмирующая обида? Какие-то конфликты были?
– Я тоже хотел счастливого детства и нормальную квартиру, а не спать в одной кроватке с матерью. Мы жили в коммуналке, в доме, который построили когда-то пленные. Но я же не один так прожил. Все мое поколение послевоенных детей прошло через это.
– Получается, что вы все время росли в условиях какой-то неполноценности, недостатка. И это до сих пор давит на вас?
– Ничего на меня не давит, миленький мой, и никто на меня не давит. Я себе поклялся, что стану человеком, – и стал. Сделал себе карьеру, сделал себе историю. Я работаю в стране, которую уважаю и люблю.
– Наверное, вы еще поклялись себе, что будете жить не так скромно, не так бедно, как жили в детстве, и станете состоятельным?..
– У меня нет такого пафоса. Да, я страшно бедно жил. Мама сама вышивала мне трусики и тапочки для балетного училища. А сегодня я живу по-другому, потому что владею профессией и имею то, что достоин иметь. Мне ни одной копейки никто так просто не дал. Я благодарен многим людям за их внимание, опыт, школу. Это педагоги и в Москве, и в Вильнюсе, и в Петербурге. Важно, что я себя сделал. Нашел ту тропу, которая интересна народу. Я работаю в шоу-бизнесе, мне это важно.
– Вы ощущаете комплекс трудного детства и желание обогащаться, жить красиво?
– Есть же сказка о Золушке. Когда она не успела добежать до дома, карета стала тыквой, лошади – крысами. Я боюсь только этого, потому что и со мной это может быть. Пусть мои заработки и не измеряются миллионами долларов, но я знаю, что могу провести свою жизнь достойно. Главное – себя не потерять. Мозги, сила духа – вот что я считаю богатством.
– А страха нищеты у вас нет?
– Конечно, есть. У нас же страна такая. Всякое может быть. Кто знал, что в Америку прилетят какие-то самолеты и собьют эти башни? Кто-нибудь думал, что цунами Таиланд накроет, тысячи людей погибнут? Как можно в этом бешеном мире говорить, что все будет вечно?
- У вас были какие-то кризисы со здоровьем, и об этом писали. Не так ли?
– У меня был и есть кризис внутри: зачем я все это делаю? Зачем так много работаю? Иногда я спрашиваю себя: «Что, тебе не хватает денег, чтобы поехать отдохнуть в Арабские Эмираты? Ну, в чем проблема?» Просто когда ты чувствуешь, что зал заполнен аплодисментами, публикой, – понимаешь, что у тебя все в порядке, хотя еле стоишь на ногах. А больных много. Были же попытки плеснуть мне в лицо кислотой! И пугали меня, и нападали на меня. Все было.
– Да, есть такие психопаты.
– А я жив-здоров. У меня есть только одна мысль: общество должно отвечать за свои действия, и никто не вправе кого-то обижать. Потому что Господь Бог дал жизнь многим миллиардам разных людей. И никто не вправе предъявлять счеты. Я говорю вам, что дико переживал смерть Любови Полищук. Не было грязи в человеке – и вдруг она ушла. Чего и я боюсь. Вдруг – оно же тяжелое, ВДРУГ – представляете, да? Оно, как камень.
(Мой пациент, по-видимому, говорит о себе.)
– Ну хватает же сил желать всему миру здоровья, силы, добра и хорошего секса. Этим я заканчиваю свой спектакль. Это искренне. Я хочу, чтобы люди желали того же и мне. А то говорят: «Вот ты бедный был, а сейчас богатый». Да какой я, на хрен, богатый? По сравнению с кем я богатый? Вы считаете, что я имею колхозы, дороги, поля, леса? Я имею только право на труд, на свою профессию, на свой жанр и пользуюсь им. И, как показывает практика, народ меня любит, хочет. Почему? Потому, что во мне есть эта сладкая искренность, не озлобленность, то, что мы, к сожалению, теряем. Надеюсь, и далее я буду удивительно интересным. А если буду интересным, то буду получать денежки, а если буду получать денежки, то пойду в хороший косметический кабинет, в хороший спортзал или у себя дома его построю. Для чего? Для того, чтобы достойно выглядеть в свои годы и показать людям всего меня. У меня нет живота, у меня не висят шесть подбородков. У меня чистое, красивое, мужское, немножко обдутое временем лицо и фигура. Вот и все.
– Часто встречаются на вашем пути люди, которые кидаются на улице, проклинают вас?
– Не часто. Разве что кому-то стукнет в голову моча. Ну это нечасто. Это меняет отношение, становишься терпимее. Смотрите, сейчас зима на дворе, а у нас ни одной снежинки! Вспомните прошлый год, у нас уши у всех замерзали! Такой холод был, помните?
– Да, да, конечно!
– Человек ко всему привыкает. Но почему вы ко мне так относитесь? Я что, не природа? Почему же мы за природу будем убивать кого-то? Потому, что не похож на других? Но вы же не вырубаете деревья? Почему же хотите подрубить меня, за что? Что я, вред приношу обществу? Наоборот, отдаю свое тепло, внимание, трепет душевный. И всегда это буду делать, до конца жизни.
(По-видимому, мой пациент переживает за плохое отношение к людям с нетрадиционным восприятием мира.)
– Расскажите сновидение с каким-нибудь абсурдным сюжетом?
– Сегодня я видел огромное поле цветов. Там собрались все люди, развели костры и встречали Новый год. Цветочное поле, праздник.
– Какие ощущения были во время сна?
– Праздника.
– Этот сон вам как награда?
– За терпение. Есть добрые люди, много добра в этом мире.
И все-таки, внутренний психический конфликт и психотравма детства, вытесненные в подсознание, были. Мой пациент болезненно относится к этим воспоминаниям, защищаясь отрицанием, регрессией, аскетизмом, подавлением, обратным чувством, изоляцией. Именно эти защиты и наполняют его жизнь. Он этого не осознает. Но именно благодаря этим защитам мы видим творчество этого неординарного и яркого артиста.