- У меня нет никаких ощущений вторичности. Каждый из нас занимается своим делом. Отец, конечно, более раскрученный бренд, чем я. Но это естественно, ведь он и старше меня.
(Действительно, многим детям известных родителей приходится всю жизнь быть в их тени и доказывать окружающим собственную профессиональную состоятельность и заслуженность признания. Это комплекс вторичности, от которого человек порой не в состоянии избавиться всю жизнь. По словам моего пациента, он не страдает этим комплексом. Но так ли это на самом деле? - Прим. Рамиля Гарифуллина.)
- Я почувствовал определенную дистанцию между отцом и вами. Это мое заблуждение?
- Дело не в дистанции. Просто мы самовыражаемся в разных направлениях. Ему ближе жанровое кино, мне интереснее покопаться в человеческой душе, потому что это действительно самое неизведанное и удивительное в мире. Как говорил Кант: «Две вещи поражают мое воображение: звездное небо над головой и нравственные законы во мне». Во времена, когда душа была для творческого человека самой интересной темой, все виды искусства были значительно выше по своему содержанию, чем сейчас.
К сожалению.
(Это психологическая защита интеллектуализацией.)
- Я смотрю на вас и невольно думаю о вашем отце, та же основательность, медлительность, трубка. Дух Станислава Говорухина витает здесь? Или это мне кажется?
- Мы с отцом практически не жили вместе. Конечно, я наблюдал со стороны его настоящие мужские поступки. Но не надо делать из отца архангела Михаила. Мое воспитание - это меньшая из его заслуг в этой жизни.
(Это защита отрицанием. Согласно психоанализу, пациент в большинстве случаев не осознает роль отца в формировании своей психики, но именно в этом заключается основная работа психоаналитика по выявлению конфликта и конкуренции между отцом и сыном в любви к матери. На данном сеансе задачи по выявлению эдипова комплекса не стояло. Он раскрывается только в процессе большого количества сеансов.)
В моей судьбе ему должно быть отведено последнее место. Поэтому так долго муссировать его личность нет никакой необходимости. Меня воспитала умная, интеллигентная, замечательная мама.
(Мой пациент достаточно эмоционально отрицает действительно существенную роль отца в своей карьере и судьбе. Более того, я почувствовал тревогу и некоторое недовольство по поводу развития этой темы.)
- Тогда скажите, чем вы кардинально отличаетесь от своего отца?
- Разница в том, что он режиссер игрового кино, а я документального. Если моя картина удается, то мой бренд сразу взлетает на несколько ступеней выше, чем его. Я не горжусь. В области киноискусства во всем мире документальное и игровое кино одинаково важны. Я своим фильмом «Прокляты и забыты» в 1998 году побил все рейтинговые рекорды. Картина прошла по всему миру и сделала меня известным.
(Я почувствовал некое противоречивое чувство. Перед началом сеанса мой пациент достаточно скромно оценивал себя и отказывался от диалога со мной, считая себя личностью, пока не достойной внимания СМИ.)
- Вы сказали, что всем хорошим, что в вас есть, вы обязаны матери. Вы сейчас находитесь в диалоге с мамой?
- Да. Но сейчас это более сложный диалог, чем в детстве и юности. Моя мама Юнона Кареева - мастер курса Казанского театрального училища. Она, без преувеличения, выдающийся режиссер-педагог. Самый талантливый режиссер в нашей до оскомины режиссерской семье. Она первый друг и учитель на всю жизнь. Одним словом, мама...
- Но мысленный диалог с матерью есть?
- Наверное, нет. По внутреннему самоощущению я уже старше и ее, и своего папы, причем намного. Потому что у меня была другая жизнь.
(Мой пациент проявил достаточно высокую самооценку. Ведь главным парадоксом психологии является то, что мы никогда не сможем почувствовать то, что чувствуют другие. Хотя известно, что за этапом зрелости личности часто идет этап регрессии и возвращения в детство, который наблюдается в старческом возрасте. Видимо, на это и намекнул мой пациент.)
- Вы ощущаете, что вы старше своих родителей?
- Какие-то папины поступки для меня уже просто не понятны. Я порой думаю: «Мои родители все еще в этом живут! Странные детские забавы, переходящие в странные старческие забавы». Но с матерью мы всю жизнь были друзьями. Между нами не было никакой дистанции. Ее бесконечно вызывали в школу по поводу моей успеваемости, но она не ходила. Мама никогда не читала мне нотаций, чтобы я хорошо учился. А я вообще не учился, потому что было неинтересно. И она это понимала.
Я сам построил свою жизнь, и все, что имею, тоже нажил сам. Я уверен, что родители и их влиятельные друзья не должны тянуть своих детей за уши, особенно сыновей. Потому что от этого сыновьям становится только хуже. Они вырастают инфантильными, ни на что не способными.
(Это защита интеллектуализацией. Благодаря архетипу тени пациенты, очень часто говоря о других, по сути, говорят о себе. Все мы проходим этапы инфантилизма и незрелости.)
У нас в доме всегда была театральная атмосфера, собиралось много друзей. У нас собирались актеры, молодые, энергичные, полные творческого задора. Это были времена «оттепели». Я испытал в детстве особую атмосферу 60-х годов, несмотря на то что в 61-м только родился. Тогда люди действительно хотели что-то изменить в этой жизни. Говорят, что мы сейчас переживаем очередную революцию. Но это все туфта. Просто всем развязали рот, дали возможность потявкать, вот они и тявкают. Но мое отношение к миру было заложено в те годы.
- Вы развивались сами по себе, без поддержки отца прошли через все трудности?
- Я еще раз повторяю: основная моя деятельность - литература. Это мне ближе, дороже.
(Я вновь почувствовал некое противоречие. Выше мой пациент явно переживал о своей роли в кинематографе, а не в литературе.)
- Могли бы рассказать какой-нибудь свой абсурдный сон?
- Меня много лет преследует один и тот же сон. Будто бы я не сдал какую-то курсовую, потом вторую, третью, четвертую, и мой курс ушел куда-то. Я знаю, что никогда его не догоню, ничего не сдам и не закончу институт.
(Это сон о хронической несвободе моего пациента, вызванный противоречивостью и двойственностью его натуры. С одной стороны, в моем пациенте есть сущность, которая не связана с той профессией, которую он выбрал, а с другой - страх подвести режиссерскую династию. Это сновидение о нагрузке, которая моему пациенту всегда была не по зубам. Но в силу определенных причин он всегда выпутывался из ситуации.)
- Может быть, вы что-то должны сделать, какой-то проект? Вы же все время находитесь в цейтноте, оказываетесь в долгу перед своими заказчиками, что-то, естественно, не успеваете. И это символически перенеслось в сны об экзаменах.
- Нет, как раз такого нет. Я, скорее, в долгу перед самим собой. Я испытываю ощущение долга перед своими близкими. Оно возникает, потому что часто тратишь массу времени на то, что можно было бы не делать. Знаете, вот возьмешь ежедневник, перечеркнешь 10 дней, уедешь куда-нибудь, а потом выяснится, что ничего страшного в твое отсутствие не произошло. И то, что думалось просто необходимым сделать завтра, оказывается, можно сделать и через месяц. Только на это надо решиться.
(Мой пациент в последнее время учился отделять суету от настоящего. Именно поэтому долгое время откладывал беседу со мной, оценив общение со СМИ суетой, и лишь узнав, что я психоаналитик, согласился на эту встречу.)
- А запомнился какой-нибудь хороший сон?
- Однажды в детстве мне приснился замечательный сон, который, видимо, оккупировал мое подсознание, и в конечном итоге я стал режиссером. Хотя никогда этого делать не собирался.
Когда я вернулся с войны, то написал сценарий к своему первому фильму «Прокляты и забыты». Потом оглянулся в поисках режиссера, которому мог бы доверить этот материал. Но такого мастера не оказалось. Та же история повторилась и со следующей картиной.
На днях мне приснился жуткий сон. Откуда он вообще спроецировался в моей голове? Действие разворачивается на кладбище, возле речки. Безумные вурдалаки, упыри и черти вылезают из могил. Кругом кресты. На берегу лежит мужик, а из живота у него фонтан льется. Я чуть инфаркт во сне не получил.
И вдруг это все заканчивается картинкой ночного кладбища, идут титры в полном их барабанном перечислении: сценарии, режиссер и т.д. Я проснулся совершенно умиротворенным. Как будто во сне кино посмотрел.
(Это сновидение о слабом физическом здоровье моего пациента и страхе не выдержать того напряжения, в котором он пребывает. Он сильно страдает, но в конце концов всегда достигает победы и желаемого результата, правда, ценой адских усилий и сопротивления.)
- Какой из ваших сценариев в большей степени о вас самом? Какой фильм самый автобиографический?
- Наверное, картина, которую я сейчас снимаю, максимально автобиографическая.
- По сути дела, это некий ваш монолог?
- Наверное.
О чем этот фильм? Помните замечательные слова Шварца из «Обыкновенного чуда»? «Счастливы влюбленные, отважившиеся любить, зная, что всему этому придет конец. Благословенны солдаты, которые умирали во имя любви к Родине.» Так вот, мой фильм о любви: к женщине, к Родине, к товарищам, к истине.
- Это фильм о дефиците любви в настоящее время?
- Да. Актрисы, которые заняты в этом фильме, безумно хотят у меня сниматься.
(От дефицита любви, которую восполнят в творческом процессе с моим пациентом?)
Вот тоже парадокс.
(Парадокс моего пациента?)
Я им всегда говорю: девочки, вы прибегаете ко мне все такие звездные, а потом готовы сниматься на любых условиях, за любые деньги. Потому что хотите сыграть то, чего вам не хватает в жизни, - любовь, не омраченную никакими финансовыми вопросами. А любовь вам мешает приобрести одно обстоятельство: за романтическим образом вашего героя, прекрасного рыцаря в длинной тунике, должно непременно стоять финансовое состояние. Но так ведь не бывает. Либо человек зарабатывает деньги, либо он остается художником и человеком. Это две разные субстанции.
- Может быть, в какой-то степени это ваше переживание, потому что и вы испытали дефицит настоящей любви?
- Нет, все в порядке.
(Защита отрицанием. У моих пациентов на первом сеансе всегда все в порядке.)
- В этой картине отразились переживания не за себя, а за других людей, у которых нет любви?
- Вы все пытаетесь разложить по полочкам. А я так не работаю.
(Мои пациенты часто, дабы уйти от истины о себе, начинают корректировать и оценивать мою работу. Это психологическая защита дезориентацией.)
Когда я сажусь писать, то не думаю о том, как осчастливить человечество. Просто пишу о том, что мне интересно, ни за кого не переживая. Правда, в моей картине есть по-настоящему больная для меня тема: отношения Отечества с его гражданами, солдаты, которых убивают. А полюбит ли после моего фильма актриса Мария Миронова, исполняющая у меня главную роль, слесаря-подвижника, мне совершенно безразлично.
- Но все-таки интересно, какое ваше личное определение любви?
(Задаю этот вопрос, рассчитывая услышать о личных переживаниях любви моим пациентом в настоящее время.)
- Любовь - величина непостоянная. Мы восхищаемся образом мыслей, внешностью человека, но, к сожалению, это проходит, как любое увлечение. Я считаю, что благословенны те, кто не заметил, что ушла любовь, но они успели прирасти друг к другу корнями. Вот что самое важное. Даже в браке. Мою жену я знаю наизусть. Мы уже до такой степени успели прирасти друг к другу, что нас, как сиамских близнецов, разлучить очень сложно. Сегодня вот встретил Леонида Куравлева. Он 44 года любит свою жену. Как можно любить 44 года?
(Мой пациент, говоря о другом, по-видимому, говорит о себе. Как можно любить того человека, к которому прирос? Он же часть тебя? Потому и любим, как часть себя. Любим себя в других. Это любовь по Юнгу. По Фрейду, любим потому, что нашли в них близких детства: мать, отца, сестру, брата и т.п.)
Невозможно по определению, потому что люди на определенном этапе становятся друзьями, единомышленниками, родственниками... Это, наверное, и есть настоящая любовь.
А сегодня можно увидеть на телевидении представителя нетрадиционной сексуальной ориентации, который рассказывает о любви... Раньше это было осуждаемо, за это была статья. Теперь стало модно. В том мире традиционная ориентация уже считается неправильной. Но мы должны оградить общество от этой «новизны» как от ненормального явления. Это тяжелое, порочное заболевание, заражающее огромное количество творческих людей: актеров и режиссеров. Оно прет отовсюду. В образах, которые они создают, в спектаклях, в фильмах. Мне отвратительно. Наверное, с точки зрения высокоразвитого демократического общества, это имеет право на существование. А в нашем обществе дикарей, хотим мы этого или нет, права на жизнь не имеет. Проблема нетрадиционной ориентации уже и в армию просочилась. Это же какой вред - иметь таких офицеров! Как они заканчивают военное училище, непонятно. Потом вдруг выясняется в процессе службы, что он склонен мальчиками-солдатишками пользоваться. Именно поэтому вся надежда на настоящее - на настоящую любовь, на настоящих мужчин, на настоящий характер.
(Именно это беспокойство по поводу утери нами настоящего сейчас вызывает расстройство моего пациента, что и явилось главной причиной создания им последней картины.)
-Поделитесь своими сегодняшними творческими переживаниями?
- Сейчас снимаю 3-ю картину, она же является моей первой мировой картиной. На сегодняшний день отснято где-то 85% материала. Впереди еще съемки, монтаж и т.д.
Это фильм по моей же повести «Никто кроме нас». Она вышла в числе других рассказов и повестей в «Молодой гвардии» в 2004 г. Эта повесть о любви, о нравственных выборах, о взаимоотношениях двух людей. Военный корреспондент на каком-то этапе оставляет свою любимую, уезжает на войну. Финал открытый, то есть зритель сам решает, остается он в живых или нет. Фильм получается преимущественно о любви, к женщине, к Родине. Сейчас говорить о любви к Родине сложно. Особенно тем, кто воюет. На сегодняшний день за спиной армии, образно говоря, Москвы нет и отступать есть куда. Вот примерно этим живу и возглавляю продюсерские центры, которые собственно снимают эту картину при поддержке Госкино, частных инвестиций и фондов ветеранов вооруженных конфликтов.
- Немногие художники бывали на войне. Вы прошли через это. Какой след, какую травму оставила война в вашей психике?
- Я, как человек, побывавший в пограничных ситуациях, в пяти войнах, имеющий ранения, говорю вам, что для меня ощущение нравственных законов в мирной жизни важнее, чем их ощущение на войне. Потому что там все проще и понятнее. Там труднее стать подонком. Сама война, экстремальная ситуация фильтрует людей. Подонки туда попадают, конечно, но их гораздо меньше, чем среди мирного населения.
Раньше творческие люди считали своим долгом быть рядом со своей армией, со своим народом. Сейчас про ту же пресловутую Чечню ставят десятки фильмов в год, но при этом никто не знает ситуацию изнутри, никто не может позволить себе такую роскошь - хотя бы на месяц отправиться туда и посмотреть, чем там дышат, как живут люди, чтобы потом не снимать всякую туфту, не смешить людей и не позориться самому.
(Мой пациент не захотел вспоминать о своем пребывании на войне. Люди, испытавшие посттравматический стресс, неохотно идут на такие процедуры, дабы не вызвать в себе болезненные воспоминания.)
Мне не удалось глубоко прочувствовать личность моего пациента. Он оставил во мне некое противоречивое чувство. И это естественно. Ведь он был для меня прежде всего пациентом, а не художником, с творчеством которого я не настолько хорошо знаком. Одно я могу сказать определенно: у моего пациента обостренно развито чувство реальности, настоящего, ответственности. У меня сложилось впечатление, что передо мной личность, которая отвечает за свои слова, за свое искусство. А последнего в нашей жизни так мало.