Минздрав уверяет россиян, что от оптимизации и сокращения финансирования российское здравоохранение только выиграет. И без конца напоминает о возросшей на пару лет средней продолжительности жизни, которая с медициной, может быть, и не связана: народ, например, стал активнее следить за своим здоровьем, по сравнению с 1990-ми в стране меньше наркомании, криминала и военных конфликтов. Расслоение российских регионов от оптимизации только усилилось: где-то работают медицинские центры на уровне передовых стран, а где-то на 200-тысячный район нет ни одного онколога. Здоровье и жизнь людей привычно зависят не от грамотной системы, а от адекватности начальства. Россияне ежегодно тратят миллиарды рублей на лечение за границей, часто не зная возможностей всё ещё мощного отечественного здравоохранения. А властям лень даже вести разъяснительную работу, чтобы эти миллиарды вливались в свою медицину, а не в чужую.
Свои и чужие
Татьяна Ермакова семь лет руководит в Петербурге некоммерческой организацией «Онколига». За это время здесь помогли примерно 100 тысячам пациентов с онкологией: все консультации и помощь бесплатны. У самой Ермаковой диагностировали рак 27 лет назад, она в диагнозе родила второго ребёнка, потом онкологию выявили у мужа – и начался новый виток хождения по мукам. Узнав о раке всё возможное, Ермакова уверена, что любую форму болезни можно лечить в России, а за границу пациенты уезжают от отсутствия информации и чисто чиновничьих барьеров.
– Мы тоже первым делом поехали в Израиль. Там развели руками и сказали, что помочь нам может только… профессор Певцов в Петербурге. Потратив кучу денег, мы вернулись домой и успешно пролечились бесплатно по ОМС, платили только за дополнительные услуги, – рассказывает Татьяна Ермакова. – Часто слышу, что наши врачи безразличны к пациенту, а на Западе все так и мечтают ему помочь. Однако в реальности всё наоборот: за границей вы не получите ни одной бесплатной услуги. День в реанимации в израильской клинике стоит 1600 долларов, курс лечения рака может выйти от двух миллионов рублей до бесконечности. А у себя в Питере я вижу, что ведущие онкологи, сильно загруженные по работе, находят время приходить к нам в группы и консультировать людей бесплатно. Помню случай, когда 31 декабря в онкологический центр в Песочном везли из Вологды девушку с раком яичника, а один из руководителей дожидался её на рабочем месте, хотя у него дома уже шампанское в холодильнике замёрзло. Персонально для девочки из Иркутска в НИИ имени Петрова сделали лекарство на её собственных клетках, хотя в диагнозе была саркома 4-й стадии, её нигде не брали. Сегодня прогресс в технологиях лечения таков, что уже четвёртая стадия – не приговор. Даже в хосписах люди выздоравливают.
В НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова на всех этажах висят уведомления от имени главврача Алексея Беляева: мол, если у вас кто-то за что-то попросил деньги, зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет. Недавно уволили посудомойку, которая обещала знакомым блат, с врачами подобных конфузов давно уже не происходило. Самого Беляева в обед можно встретить в столовой в одной очереди с пациентами – стоит, как простой смертный. За годы оптимизации в больницах Петербурга не закрыто ни одного онкологического отделения – только новые открывают. Правда, Питер – богатый регион, и здесь исторически концентрировались лучшие кадры. К сожалению, в большинстве субъектов ситуация с онкологией оставляет желать лучшего.
В Карелии 2016 г. число умерших превысило число родившихся в 1, 2 раза. Согласно докладу республиканского министра здравоохранения Ольги Лазаревич, уровень поражения злокачественными образованиями только за 2016 г. увеличился на 7, 4%. Карельские показатели по онкологии аж на 15% превышают общероссийские. Как ни цинично звучит, Лазаревич видит в этом и позитивный момент: значит, стали лучше выявлять рак на ранних стадиях, когда болезнь неплохо поддаётся лечению. Правда, лечить часто некому и негде.
По словам уполномоченного по правам человека в Карелии Александра Шарапова, в республике проблемы с куда более простыми вещами, чем онкология. В 27 посёлках люди не могут купить какие-либо лекарства. А пациенты Сортавальской ЦРБ попросили помочь с ремонтом томографа президента Путина – больше, видать, некого. Томографы нуждаются в ремонте и в Пудоже, и в Костомукше.
– Никто из врачей в Кеми не реагировал на жалобы моей мамы на боли в спине. Пришлось самостоятельно возить её на МРТ спинного отдела, показавшего метастатическое поражение позвоночника, – рассказывает Алексей Комиссаров. – Но даже после этого нас отказались принимать в онкодиспансере, лечащий врач твердил, чтобы мы пришли к нему на приём через полгода! Когда нам выписали для обезболивания морфин, врачи его не выдали – якобы его нет на складе. Я поехал в Петрозаводск и выяснил, что проблем с наличием нет: видимо, в Кеми не хотели лишний раз отчитываться за наркотический препарат. Даже группу инвалидности маме отказались поменять.
К слову, для обезболивания онкобольных в Карелии используют трамадол и пенталгин. Это примерно то же, как перед удалением зуба пожевать головку чеснока. А чтобы бесплатно пройти ФГДС (обследование желудка и слизистой 12-перстной кишки, в том числе при подозрении на рак), надо подождать всего-то 8 месяцев.
– Мы с мамой встретили в онкодиспансере женщину из Питкяранты, которая именно столько ждала талона на обследование, – рассказывает петрозаводчанин Константин Сергеев, чья история наделала в Карелии шуму. – Когда у мамы на колоноскопии обнаружили опухоль, нас отправили к онкологу. Но оказалось, что попасть к нему нельзя без направления от терапевта из Сегежи – это город в 270 км от Петрозаводска, где живёт мама. Разумеется, пришлось за всё платить, чтобы не терять время. Но даже с диагнозом «рак прямой кишки 4-й стадии с метастазами в печени» нас отказались госпитализировать, а отправили к химиотерапевту, который должен назначить лечение. Тут выяснилось, что химиотерапевтов в Карелии, которая по площади больше Австрии и Швейцарии, вместе взятых, двое: один ушёл в отпуск, а второй платно услуги не оказывает. И к нему можно записаться на приём через несколько месяцев. Мы поехали в Питер, но в онкоцентр в Песочном тоже оказалась большая очередь. Тем более мы из другого региона. В итоге снова попытались лечь в карельский диспансер и даже записались к химиотерапевту. До его консультации мама не дожила.
В Костромском онкологическом диспансере всего 140 коек, в очереди маются десятки пациентов. Банально не хватает помещений, действующее оборудование установлено с нарушением норм СанПиН. При этом заморожено строительство нового диспансера, на который жители Костромской области ещё 15 лет собрали 72 млн рублей. Этого хватило на 3-этажную «коробку», на завершение строительства нужно ещё 300 миллионов. Но проект явно не в приоритете у областного начальства. То ли дело дворцы, где обосновались суд или Пенсионный фонд.
В Розинском поселении (Челябинская область) в целях экономии решили закрыть онкологию в местной больнице. Это при том, что в Розу и так приезжают лечиться жители Увельского, Еткульского, Октябрьского, Еманжелинского и Коркинского районов, где ситуация с уровнем заболевания раком выше среднего из-за плохой экологии. Как написали жители губернатору, «из-за ядовитого тумана от угольного разреза порой невозможно дышать. Живём в руинах, рядом с заросшими травой пустырями. Снесли весь центр посёлка, библиотеки, баню, здания, где были крупные магазины. Единственное, что у нас осталось, – больница и хорошие врачи». А то губер не в курсе! Но на пациентах можно сэкономить сумму, которая потом без следа растворится в дорожных фондах или ремонте чиновничьих офисов. А по московским меркам этих денег не хватит даже на десяток цветочных клумб на Тверской.
Разумеется, в столицах с лечением рака тоже не всё гладко. Директор Центра паллиативной медицины Москвы Нюта Федермессер привела статистику: в Первопрестольной в опиоидных обезболивающих препаратах нуждались 20 698 человек, в Петербурге – 10 754. В Москве помощь получили 14 150 человек, а в Петербурге – 2100 человек. В процентном отношении это 68% и 20% нуждающихся соответственно. Причём Петербург заказал на 2016 г. 4300 упаковок анальгетиков, а выкупил 2500. В некоторых районах паллиативная помощь существует лишь на бумаге, зато действует крепостная привязка человека по месту прописки.
Пока рак не свистнет
С онкологическими заболеваниями живут 3, 5 млн россиян. За последние 20 лет их стало больше на 40%. Уровень смертности от рака в России по-прежнему выше, чем в странах Западной Европы, – 124, 4 на 100 тысяч населения в России против 108, 1. Из доклада вице-премьера Ольги Голодец в июле 2017 г. мы узнали, что «борьба с раковыми заболеваниями – один из самых приоритетных для нас вопросов». Назвать приоритетом не абстрактную «борьбу», а реальную помощь мучительно умирающим в очередях людям в правительстве не решились. Ведь тогда встанет вопрос, почему в 2014 г. не продлили национальную онкологическую программу? Если ничего не изменилось, откуда взялись перебои с поставками обезболивающих в 2015-м, ставшие причиной самоубийства контр-адмирала Апанасенко и десятков других раковых больных?
Онкологическая программа реализовывалась в 2009–2014 гг., на неё потратили 47 млрд рублей из федерального бюджета. Тратили, видать, не очень эффективно: чего стоит знаменитая история о закупках 330 томографов, на которые жахнули 7, 5 млрд рублей. Согласно отчётам Счётной палаты, переплачивали при этом в 2–3 раза. Кроме того, оборудование покупалось без обслуживания, без запчастей. Даже работающая техника простаивала годами, поскольку не потрудились подготовить специалистов, способных её обслуживать.
Но, даже несмотря на то что в онкологической программе участвовали только 64 субъекта Федерации из 83, закупки помогли совершить прорыв. По данным Минздрава, всего было приобретено 400 единиц «тяжёлой» медтехники, которой в регионах отродясь не видали. По мировым стандартам был лишь частично выполнен минимум насыщения отрасли на уровне развивающихся стран. И хотя резко выросла выявляемость рака на начальных стадиях, которые госпожа Голодец, сегодня называет «основной задачей», программу свернули. Официальная причина «неэффективности» предприятия анекдотична: смертность от рака по стране снизилась всего на 1%. Но быстро, как известно, только кошки рожают.
Зато после закрытия программы всё встало на свои места: в 15 регионах России сократить смертность не удалось, а в 38 количество умерших от рака и вовсе выросло. Если в 2011 г. врачи выявили почти 875, 9 тыс. злокачественных новообразований, то 2016-м их стало на треть больше – 1 млн 170 тысяч. При этом в 2016 г. Минздрав заявил, что «основные цели программы оказания медпомощи онкобольным достигнуты»: количество пациентов, состоящих на учёте более пяти лет, составляет 53, 3% при «плане» в 52, 8%. А количество одногодичной смертности уменьшилось до 23, 2%, хотя «план» требовал 24, 6%.
Из отчётов о заседаниях верхушки медико-социального блока мы знаем, что предельный срок постановки верифицированного диагноза с первого подозрения на онкологию должен составлять 30 рабочих дней. Пациент должен лежать в стационаре максимум через 14 календарных дней с момента установления диагноза. Пусть расскажут это пациентам в Карелии! По словам председателя исполнительного комитета МОД «Движение против рака» Николая Дронова, тарифы ОМС на проведение медицинских манипуляций не повышают, и операция, за которую бюджет платит 100 тыс. рублей, больнице обходится в 130–150 тысяч.
– Оптимизация – это извращённое Минздравом страны толкование «майских указов» 2011 года: бюджетников выгоднее сокращать, чем повышать им зарплаты, – говорит юрист АНО «Онколига» Дмитрий Мачнев. – В Питере, Москве и нескольких богатых регионах пациенты могли и не почувствовать окончания федеральной онкологической программы, потому что падающее знамя подхватили программы местные. Зачастую они даже более толковые, предметные, их составители лучше федералов знают реальное положение дел в своём субъекте. Но дефицит финансирования чувствуется: в областной больнице заведующая отделением рассказывала нам, что на пяти (!) ставках зарабатывает 40 тысяч рублей. Загадочным министром Скворцовой запущен процесс, который выдавливает из медицинской системы профессионалов. Вспомним ту же курортологию. Тем не менее наше здравоохранение сохранило кадровый костяк и могло бы решать серьёзные задачи.
Опухоль на солнце
Рак активно прогрессирует, а число онкологов за последние 5 лет увеличилось всего на 677 человек. При этом радиологов и радиотерапевтов стало меньше на 263 сотрудника. Очень часто эти специалисты уезжают на заработки за границу: их охотно принимают в клиниках Германии и Израиля, куда пациенты из России возят собранные всем миром деньги. Иногда один больной, которому дали возможность по-человечески умереть, оставляет в зарубежной клинике 50 млн рублей – годовой бюджет целого онкологического отделения в России. Он бы, может, и рад лечиться дома, но здесь его замордуют сбором справок, очередями, перебоями с квотами и необходимыми лекарствами. Система, где могут отказаться лечить ребёнка, потому что «закончилась квота», – больная на голову система.
По словам директора Онкологического научного центра им. Н.Н. Блохина Михаила Давыдова, в России на миллион человек приходится только один линейный ускоритель, служащий для удаления опухолей, а в США – один на 80 тысяч. Наши 55% выявляемости рака на I–II стадиях уступают американским 85%.По данным Минздрава, к 2015 г. в России насчитывалось 240 единиц техники для лучевой терапии вместо 500, положенных по нормам ВОЗ для развивающихся стран. Почувствуйте разницу: в Германии существует 40 отделений радионуклидной терапии с открытыми источниками, а у нас – только Медицинский радиологический научный центр им. А.Ф. Цыба в Обнинске.
И самое главное – нет ощущения, что целью Минздрава является живущий без боли и унижения россиянин. Похоже, Скворцовой хочется лишь отчитаться и избежать скандалов. Ведь борьба с онкологией – это не только выявить и вырезать опухоль. Для начала федеральным чиновникам хорошо бы реально озаботиться экологией городов и качеством продуктов питания, для которых отменены ГОСТы. Потом реабилитация: чтобы человек захотел победить рак, ему надо оставить шанс на счастливую жизнь. Он должен знать, что из 10 разрешённых ему продуктов можно сделать вкуснейшие блюда. А зажечь напоследок в Таиланде – не всегда лучший выход. Хотя и понятный каждому, кто посещал онколога в российской глубинке.
Таблетка от жадности
Из отчётов Минздрава мы знаем, что успехов у нашей медицины полно. Однако в лечении основных заболеваний мы проигрываем не только Западу, но и Индии с Бразилией, которым в советские времена оказывали гуманитарную помощь. Похоже, показатели делает частичное приобщение к чужим прорывам в медицине, а в реальности правят бал ведомственные и корыстные интересы.
Сахарный диабет. По числу заболевших мы на 4-м месте в мире после Индии, Китая и США – больны 9, 6 млн человек, или 6% россиян. В целом по планете диабетиков – 7%. Вроде бы и по расходам Минздрав не поскупился: на диабет тратится до 30% бюджета на здравоохранение. Однако 90% этих денег уходит на всевозможные осложнения, потребление инсулина на душу населения у нас минимальное – 39 единиц. Для сравнения: в Германии – 200, в Швеции – 257.
Инфаркт. Согласно докладу учёных из Лозаннского университета для ВОЗ, Россия – мировой лидер по числу инфарктов за период с 1972 года. Ещё в бытность главой Минздрава Татьяны Голиковой были озвучены ужасающие цифры смертности: 2, 4 млн сердечников за 2 года, каждый пятый – в трудоспособном возрасте. По данным ВОЗ, Россия недосчиталась в своём ВВП 8 трлн рублей из-за преждевременных смертей от больного сердца. Из 100 тыс. россиян только от инфаркта миокарда у нас ежегодно умирают 330 мужчин и 154 женщины.
Существует европейский путь борьбы с инфарктами: акцент на здоровый образ жизни, правильное питание, отказ от алкоголя и курения. Есть и американский – акцент на массовое употребление статинов, препятствующих образованию атеросклеротических бляшек. С точки зрения госполитики Россия – между двумя этими стульями.
Инсульт. По словам нынешнего руководителя Минздрава Вероники Скворцовой, за 10 лет смертность от болезней системы кровообращения сократилась на 27%. Однако она страшно высока для развитой страны – 175 смертей от инсульта на каждые 100 тысяч человек. В США среди всех смертей от инсульта менее 10% приходится на возраст до 65 лет, в то время как в России в этом возрасте умирают 30% больных. Дико запущена профилактика и реабилитация больных. Постинсультная инвалидизация занимает 1-е место среди всех причин инвалидности.
Болезнь Альцгеймера. В России эту напасть тоже предпочитают не замечать, хотя на Западе она занимает четвёртое место по смертности, а по признакам экономического ущерба обществу – третье. 50–75% родственников пациентов, ухаживающих за ними, приобретают разнообразные психические расстройства. В России принято считать «нормальным старением» изменения памяти, поведения и утрату практических навыков у пожилого человека: дескать, это склероз или маразм. И даже к врачу не обращаются, чему Минздрав только рад. А зря: выявленный на ранней стадии «Альцгеймер» позволяет затормозить развитие деменции на годы.
Туберкулёз. Согласно статистике ВОЗ, Россия входит в группу 22 стран, где ситуация с туберкулёзом наиболее тяжёлая – 89 заболеваний на 100 тысяч населения. Для сравнения: в Германии – 5, 8, в Италии – 5, 7, в США – 3, 3. В случае с туберкулёзом Минздрав любит манипулировать статистикой: якобы мы в разы улучшили ситуацию по сравнению с 1990-ми. На самом деле в советские годы заболеваемость в европейской части Союза составляла 34 случая на 100 тыс. человек. Потом случился провал до африканских показателей, и к 2014-му удалось улучшить цифры до 60 случаев на 100 тыс. человек. Как мы видим, и здесь экономия на медицине не прошла бесследно.
Имея 20-кратное отставание от передовых стран, Россия готовится отменить детские прививки Манту. С такой инициативой выступила детский омбудсмен Анна Кузнецова, известная своей религиозностью. В 2014 г. Кузнецова, называвшая Манту пережитком прошлого, писала в соцсетях: «Друзья, будьте внимательны, подставляя ручки своих малышей под прививки!!!! Уже Онищенко говорит против прививок!!!» В Тульской области заведующей детским садом, которая отказалась принимать детей без справок о здоровье, пришлось уволиться. А обязательная для школьников реакция Манту отменена ещё в сентябре 2016 года.
На смену знакомой каждому россиянину «пуговке» пришла новая разработка российских учёных – диаскинтест, который активно рекламирует Минздрав. Академик Маргарита Шилова из НИИ фтизиопульмонологии ММА им. И.М. Сеченова полагает, что диаскинтест не выявляет туберкулёз в период первичной инфекции, поэтому не может быть использован для массового скрининга. За те пять лет, что диаскинтест шагает по стране, общая заболеваемость туберкулёзом в стране снизилась почти на 30%, но заболеваемость детей почти не изменилась. По мнению Шиловой, всему виной неэффективность нового препарата. Закупки диаскинтеста могут составить около 2, 5 млрд рублей за год, а производитель у препарата всего один. И вот какое дело: диаскинтест по заказу этого производителя разрабатывала группа исследователей, в которую входила профессор Валентина Аксёнова – ныне главный фтизиатр России.
Свиной грипп. В 2010 г. на уровне правительства было решено проявить неслыханную щедрость – закупить на 4 млрд отечественных вакцин и начать вакцинацию населения. Вскоре парламентская ассамблея Совета Европы раскритиковала ВОЗ за действия, приведшие к растрате казённых денег и наведению паники. По мнению президента межрегионального Общества фармакоэкономических исследований Павла Воробьёва, свиной грипп – выдуманная болезнь.