Борис Карасёв в годы Великой Отечественной совершил 509 боевых вылетов, провел 85 воздушных боев и сбил 21 самолет противника. В далеком детстве будущий Герой России и не подозревал, что его увлеченность самолетами приведет к тяжелейшим воздушным сражениям, проверке настоящей дружбы и… тройному воскрешению из мертвых.
- Борис Иванович, что привело Вас в авиацию?
– В Тульской области, где я родился и вырос, над нашим деревенским домом частенько пролетали почтовые самолеты. Всякий раз я выбегал как ошпаренный и махал им рукой. С детства в душу запало, что хочу быть летчиком. Я грезил о небе. В 1934-м поехал в Москву поступать в аэроклуб. Но не подошел по возрасту: мне было всего пятнадцать. Пришлось идти в столичное ФЗУ. Когда через три года я узнал, что в Новомосковске, у меня на родине, открылся аэроклуб, тотчас помчался туда и поступил учиться на летчика. Так начался мой путь к мечте.
– К началу войны Вы уже были летчиком?
– Да, в 1941 году я командовал звеном под Винницей. Бои начались для нас с первыми военными днями. Прикрывали подступы к городу и крупную железнодорожную станцию Жмеринка. В июле мне поручили делать особо ответственные разведки по территории Румынии, в районах Липканы, Штафанешти и вдоль реки Прут. Нужно было определять скопления немецких войск и места их переправ через границу. На этом задании много погибло летчиков. Я старался выше 15 метров не подниматься: быстро на бреющем полете проскакивал, и немцы не успевали стрелять. Потом на моем маршруте расставили зенитные пулеметы. К счастью, мне удалось уничтожить их раньше, чем они сбили бы меня. Сев на аэродром для дозаправки, я увидел, что элерон – устройство для выполнения разворотов – на правом крыле в двух точках отломан. Лететь было нельзя, а послать в бой одного ведомого, с которым мы парой летали, опасно. Я решил рискнуть: закрепил элерон проволокой и вперед! На обратном пути после удачной разведки наткнулся на большое скопление немцев. Машины, офицеры, солдат уйма... Пользуясь внезапностью, атаковал. Но мой самолет получил 27 пробоин от их зениток.
– С такими повреждениями Вам удалось посадить самолет?
– Да, мне повезло.Главное, много немцевудалось уничтожить! Кое-как дотянул до того ближайшего аэродрома, где попросил техников закрепить элерон и заделать пробоины в бензобаке деревянными пробками. Потом долетел обратно до Винницы. За выполнение этого задания меня наградили именными часами. Очень почетная награда тогда! Но забрать их нам так и неудалось: началось отступление, и часы остались где-то в штабе дивизии.
– Я думаю, главной наградой для Вас была жизнь, которую несколько раз считали прерванной!
– Да, по сравнению с этим часы – чепуха! В 1941 году в бою с группой «мессершмитов» под Каменец-Подольским моему И-16 отбили плоскость. Самолет вошел в штопор и начал падать. Я выпрыгнул примерно на 800 метрах, а парашют не раскрывался... Таких случаев бывает очень мало: меня спас глубокий овраг, парашют раскрылся почти в момент приземления. Пока летел, вся моя жизнь с самого детства, как пленка, прокрутилась перед глазами. Думал, всё. Трое солдат, которые пришли мой труп подбирать, тоже так думали. Товарищи после этого говорили: «Теперь долго будешь жить, до Победы точно дотянешь!» И действительно, мне везло: за всю войну ни разу не ранило, только контузия была сильная. Как раз когда меня второй раз «похоронили». Я вел бой с двенадцатью «мессерами» под Барвенковым 9 марта 1942-го. Долгий был бой, тяжелый. Почти полчаса длился. Я устал жутко: много «крутился», никак не мог вырваться, чтобы лететь обратно на аэродром. Спустился на расстояние метров пяти от земли: так они не могли меня сбить. В этом бою мне удалось уничтожить двух «мессершмитов», а третий сам зацепился за дерево и сгорел. Но мне перебили управление, и самолет воткнулся носом в землю. Улетел я метров на восемьдесят – сто, только мотор докатился. Меня подобрали наши артиллеристы и отвезли в село. Когда я очнулся, ноги и руки не двигались. Кое-как повер нув голову, увидел в дверях маленького седого дедушку. Он смотрел-смотрел на меня и вдруг заплакал. Оказалось, он видел мой бой и кричал: «Спасите нашего летчика!», а потом потерял сознание. Когда его привели в чувства и сказали, что я жив, не поверил. Тогда привели ко мне.
– Вот это люди!
– На фронте мы всегда приходили друг другу на помощь. В одном из своих выступлений Сталин, говоря о важности товарищеской взаимовыручки, в качестве примера приводил меня. Как это было приятно! Под Мелитополем я прикрывал своего ведомого Василия Батяева. Васин самолет был изрешечен пулями и едва держался в воздухе. Он еле летел на аэродром, и тут я увидел готовящуюся к нападению пятерку «Хесийнкелей-113». Пришлось идти в лобовую! Три самолета удалось уничтожить, еще два предпочли ретироваться. Под Ростовом, в 1941-м, я едва не погиб, прикрывая своего друга Василия Князева. Он ранен был в голову и не мог вести бой. Пришлось драться с шестеркой «мессершмитов», двух сбил. Вспоминаю Александра Покрышкина, трижды Героя Советского Союза, моего близкого друга. Саша был замечательный человек, отличный летчик. И меня очень любил!
Мы служили в одной дивизии, в разных полках. Мечтали летать вместе. Как сегодня помню, в 44-м он опять зарулил в мою эскадрилью, уже командир дивизии, на груди две звезды Героя. Спешит обняться, а потом отступает на шаг и с удивлением спрашивает: «Как, ты только капитан?! И не Герой?! Перелетай ко мне!» Но я не имел права бросать свою эскадрилью. Хотя там из-за конфликта с начальством меня долго обходили наградами. Даже командуя дивизией, при всех своих «титулах», Саша никогда не прятался: все время летал. Молодец был! И я горжусь такими товарищами и их поддержкой! Поэтому сам всегда помогал ребятам в бою и никогда не бросал своих.
В апреле 44-го, выполняя разведку, мы попали в жуткий туман. Кончалось топливо.Где-то под Уманью мой ведомый Миша Арсеньев на своем самолете ударился носом в землю, перевернулся и повредил позвоночник. Я произвел посадку возле него: вытащил из самолета и несколько километров тащил на себе до госпиталя. На аэродром прибыли только на пятый день, где нас считали погибшими. Уже и похоронку отправили матери и любимой девушке, она воевала в женском авиаполку ночных бомбардировщиков. Я вдогонку письмо послал им, что жив-здоров и умирать не собираюсь...
* * *
Боль мою бередить и не надо,
Благодарен за каждый
рассвет.
Эта жизнь мне досталась
в награду,
Словно ей окончания нет...
И, короткими днями
несытый,
Волю пробуя, как тетиву,
Дважды раненный, трижды
убитый,
Я четвертою жизнью живу.
Потрясенное пламя
Над кровью и стонами.
Обоженная память
бессонная,
Полыхает, как пламя,
Страданьем пронзенная,
Обнаженная память
бессонная…
Кровь мою, что мерцала
на стали,
Что, прощаясь, стучала
в виски,
Санитары и ливни смывали,
Засыпали снега и пески.
Но земля полыхала и стыла,
Обмирала, как будто зола.
И душа ничего не забыла,
И простить ничего не могла.
Б. ДУБРОВИН