«Я буду за тебя смотреть»
ОЛЕСЯ стала слепнуть в семь лет. К третьему классу она уже не могла прочесть даже самый крупный шрифт школьных учебников. В глухой чувашской деревне, в окрестностях райцентра Канаш, где она жила, из медперсонала имелся только фельдшер. Родители отвезли Олесю в город, но и местные окулисты не то что лечить – диагноз не смогли поставить. В центре Святослава Федорова в Москве офтальмологи, и те не взялись оперировать. В общем, слепота прогрессировала. К пятнадцати годам Олеся едва различала смутные тени человеческих фигур, автомобилей и домов. Ничего более мелкого она уже не видела.
Для семьи и самой девочки это была настоящая трагедия. Красоты она была замечательной, но кому ж по жизни нужна слепая спутница? Она и себя-то обиходить могла с трудом.
Генка Шуканов, одноклассник и сосед, влюбился в нее еще в детстве. Про Генку все односельчане говорили с провинциальной прямотой: у него если и есть две извилины, то и те – параллельные. Олесины родители придерживались общего мнения. Но деваться некуда – не век же девке одной куковать.
– Ты не переживай, что не видишь ни фига, – топорно утешал любимую Генка. – Я буду за тебя смотреть.
Справили свадьбу, как только молодым стукнуло восемнадцать.
С того дня Генка стал ее глазами, Олеся – его умом.
Мама, не горюй!
ГЕНКИН армейский друг как-то заехал летом на неделю порыбачить. И, посмотрев на их жизнь деревенскую, посоветовал Генке перебраться в Нижний Новгород. Пойдешь, мол, на «ГАЗ», чем тут торчать без всякой перспективы. Молодые посоветовались и – поехали.
Генка встал к «газовскому» конвейеру. Пригляделся вокруг: а народ-то, оказывается, несет с завода все мало-мальски ценное! Чем я хуже? Спрятал однажды под куртку какую-то там запчасть и попер, дурень, прямиком через проходную. Он же не знал, что прежде надо с контролером договориться. В общем, взяли Геннадия Шуканова с поличным.
Суд припаял ему два года «химии». Олесю из заводской общаги родня увезла в деревню. Отсидев, Генка вернулся за ней, забрал обратно в Нижний.
– Все, лохом я больше не буду, – гордо заявил он жене. – Я теперь мужик реальный, буду конкретными делами заниматься.
Так он и сыпал блатными словечками, хвастался наколками, которых Олеся все равно увидеть не могла, при всем желании. С Генкиных слов выходило, что будет он теперь машины угонять. Развернул такие горизонты – мама, не горюй! Во-первых, дело прибыльное. Во-вторых, даже если и поймают, при умелой отмазке больше «двушника» все равно не дадут. В-третьих, пацаны толковые на примете есть, в бригаду пойдут. Ну, и так далее… Короче, скоро будем мы с тобой, жена, как семга в икре кататься.
Дела, однако, пошли не столь успешно: блатным сленгом и распальцовкой Генкиной машину не вскроешь. Дружки его новоявленные, из числа приезжих, мало чем от него отличались. Кража дорогих авто была им не по зубам – с противоугонной электроникой эта деревенщина управиться не могла. Так что «делать ноги» они стали машинам потрепанным, за которые хозяева особо не тряслись и оснащали примитивными механическими блокираторами. А то и вовсе закрывали на ключ, и все.
Не живи чужим умом?
ТОЛЬКО через год система более-менее отладилась. А до того приходилось ведь и голодными сидеть, не то что семгу икрой закусывать. В самые отчаянные дни эта гоп-компания из пяти человек шла на рынок, чтобы разжиться хоть какой-то провизией. Воровали с прилавков у зазевавшихся матрен овощи. Иной раз, если повезет – пару окорочков умыкнут. Этот вид воровства, нужно заметить, у них получался гораздо лучше, нежели автомобильный…
Угнанные авто они ставили во дворе кого-либо из участников «бригады». Если это была иномарка, пусть и старая, – пытались подделать документы через знакомых умельцев и продать ее куда-нибудь в соседний регион. «Железные кони» отечественного производства чаще всего шли в разборку на запчасти.
Поначалу все были вроде как равны в их «бригаде». Но постепенно штабом у них стала однокомнатная квартира в «хрущевке», которую снимал Генка. На ежевечерних «толковищах» Олеся, по всем понятиям, присутствовать не могла, потому что – женщина. Подала на стол, и убирайся. Так уж, типа, у бандитов заведено. А эти приятели до смешного пытались копировать нравы крутых «романтиков с большой дороги». Хотя сами были обыкновенными «бивнями» – тупыми исполнителями примитивных поручений, низшим звеном уголовного мира. Олеся сидела на кухне и слушала их разговоры – слух у нее, слепой, был исключительный. Потом, когда все расходились, давала мужу дельные советы.
Например, зачем же, Гена, ждать вечера, чтобы всем вместе толкануть угнанную машину заказчику, если можно днем это сделать самому? И взять себе денег не пятую часть, а побольше. Или, скажем, зачем «работать» со многими покупателями? Не лучше ли договориться с Колькой-Хрипатым и отдавать ему все машины? Пусть это и будет чуть дешевле, зато безопаснее! По советам Олеси Гена всегда и действовал.
Скоро и пацаны заметили, что Шуканов не только толковые мысли по совместному «бизнесу» стал выдавать, но и говорить каким-то не своим языком. Больно уж умным, не блатным. Наконец дошло до того, что Гена загреб все дела под себя и поставил вопрос ребром:
– Все, мужики. Либо будете работать подо мной, либо я себе других найду.
Мужики, конечно, побузили. Деньги-то будут другие, явно поменьше. Но в итоге бурного разговора вынуждены были признать: действительно, дела пошли хорошо благодаря Генкиным идеям, и только им. Впрочем, в запале того горячего спора прозвучало – не твои это идеи, а Олеськины! Ты, Гена, не только ее словами говоришь, но и ее мозгами живешь!
Гена в ответ самодовольно усмехнулся. Потому что с некоторых пор стал думать иначе.
Так и не поверил
ПОСТЕПЕННО он стал ощущать себя действительно крутым и башковитым мужиком, настоящим бандитом. Жизнь открывалась для Гены Шуканова другой стороной: деньги, кабаки, приличные шмотки. Слепая жена постепенно стала раздражать, казалась уже не помощницей, а обузой. Олеся не могла ничего приготовить. Даже простецкий бутерброд. Не могла постирать, помыть пол и протереть пыль. Словом, хозяйка никакая. Только до поры Гена с этим мирился, а став «крутым», взъерепенился. Принялся шпынять ее по всякому поводу. Сначала словами, потом и поколачивать стал, если под горячую руку подвернется… С обычным присловием:
– Сидела бы в деревне, в навозе, если б не я. Сейчас и одета, как королева, и жрешь, как в ресторане.
Вразумить его Леське не удавалось. Незаметно от любви они, через недовольство друг другом, перешли к открытой ненависти. Долго это продолжаться не могло. Позже, на допросах, Олеся Шуканова призналась следователю, что ясно чувствовала: если она не уйдет от мужа, он проделает с ней, беспомощной женщиной, нечто страшное. Известно ведь, интуиция у слепого человека – безошибочная… Но уйти просто так, не поставив Гену на место, Олеся уже не могла. Жажда мести не дала уйти.
Она просто позвонила в «02» и «сдала» мужа. Прибывший наряд обнаружил во дворе, как и ожидалось, угнанную на днях «девятку». Едва Гена сел за руль, чтобы перегнать ее Хрипатому, из засады выскочили оперативники...
На суде, когда звучали казенные слова «свидетеля Шукановой О.А.», Гена опускал глаза в пол и вжимал голову в плечи. Он так и не поверил до конца в предательство Олеси и даже сказал об этом в своем последнем слове.
– Вы ее оговариваете!
Олеся на судебные заседания не явилась ни разу.
P.S. На вопрос деревенских подружек, не боится ли она возвращения мужа, Олеся спокойно и искренне отвечает: «Мне теперь все равно». Многочисленные дядья и другие родственники мужского пола за Олесю готовы Шуканова по макушку в землю вбить. Пусть только припрется после отсидки – через четыре года.