Певец, гитарист и автор песен Евгений МАРГУЛИС три года назад ушёл из «Машины времени» в свободное плавание. Наилучшим образом Маргулиса описывает строчка из его же песни: «Круче всех вокруг он один играет блюз».
Вскормлённые в неволе
– Рок-музыку воспринимают как протестное явление, но она, наоборот, появилась у нас в 60-е как музыка золотой молодёжи – детей больших начальников.
– Конечно. К ним поступала хоть какая-то информация из-за рубежа. Люди, имевшие возможность слушать рок-н-ролл, захотели его играть. Это была кавер-культура – культура перепевок иностранных композиций. До появления в рок-музыке русскоязычных песен власти не обращали на неё внимания. Она была просто танцевальной музыкой, исполнялась на вечеринках и на танцах. Затем появились русские тексты, они разительно отличались от того, что звучало по радио и телевидению. Существовало только три типа песен: о любви к партии, к рабочей профессии и просто о любви. И тут вдруг появилось нечто другое, что невозможно подогнать под шаблоны, – песни о сложном внутреннем мире человека. Люди, следившие за художественной самодеятельностью, были клиническими идиотами и находили в этих песнях даже не второй, а третий смысл.
– Довольно трудно составить однозначную картину той эпохи. С одной стороны, после оттепели и до перестройки рок находился в подполье. С другой – в Прибалтике в 70-е проходили рок-фестивали, где участвовала «Машина времени».
– Но это же Прибалтика. Будучи близко к Финляндии, прибалты с помощью нехитрых приспособлений ловили финское телевидение. Чтобы прибалтийская молодёжь не бесилась, местные власти давали ей возможность выразить себя, выпустить пар. Я хорошо помню: в середине 70-х эстонские и латвийские коллективы играли в СССР лучше всех. Они учились на видеоматериале, а мы – только на слух.
С началом 80-х власти с новой силой стали закручивать гайки. Всё зависело от того, кто возглавлял местное отделение культуры и насколько он ненавидел эту музыку. Году в 81-м в одном сибирском городе первый секретарь сказал нам открытым текстом: «Я в вашей музыке ни хрена не понимаю. Приду с дочкой. Если ей понравится, будет хвалебная статья в прессе, а если нет, то разгромная».
– Чем рисковали люди, игравшие рок?
– Они не соответствовали своим видом честным советским людям. И сразу начинались проблемы, всегда приводящие к исключениям из учебных заведений, увольнениям с работы. И светила статья за тунеядство, поскольку в отделах кадров не очень желали брать на службу волосатую образину, играющую чёрт знает что.
– Константин Кинчев поёт: «Рок тогда граничил с тюрьмой». Как считаете, не преувеличивает?
– Нет. Каждому своё. Участников группы «Трубный зов» посадили на несколько лет за христианские тексты (формально – за попытку перехода границы СССР, задержав музыкантов на пути в Мурманск. –Ред.). Алексея Романова и Александра Арутюнова из группы «Воскресение» посадили на полтора года за сыгранный ими концерт. Мотивация была простая: нет музыкального образования – значит, самодеятельность, не имеешь права брать деньги! А взял деньги – это уже хищение госсредств и далее – тюрьма!
– Насколько справедливо мнение, что русский рок сокрушил советскую цензуру?
– Это миф. Советский Союз – огромная страна, в масштабе которой рок-музыка ничего не значила. Информации было мало, записи толком не расходились. На что мы могли повлиять? Я скорее соглашусь с теми, кто говорит, что советская элита использовала рок-н-ролл, чтобы переформатировать страну и всё приватизировать. Когда сверху спустили гласность, появилось множество протестных групп. Почему они раньше молчали? Боязно было.
– Не совестно ли вам от того, что вас использовали?
– Лично меня не использовали. Я в рок-клубах не состоял и на «Мелодии» не записывался.
Из святых в буржуа
– «Нас назначили в святые, хоть сейчас в иконостас», – поёте вы. Из рокеров 80-х делают рок-героев, этаких мудрецов, чуть ли не совестью нации.
– Мы многое видели и многое на себе испытали. Нам не так повезло, как нынешней молодёжи, которая может слушать, смотреть и читать что угодно. Мы были первопроходцами – отчего же нас не уважать за это? С другой стороны, есть хорошее высказывание о рок-н-ролльной журналистике: люди, которые не умеют писать, берут интервью у тех, кто не умеет говорить, для тех, кто не умеет читать (смеётся).
– Ещё вы поёте: «Кто-то учит, но в знаниях явный пробел, за собою ведёт в никуда». Это относится к вашим коллегам по рок-цеху?
– Ты знаешь, давай будем считать это просто краской, художественным высказыванием.
– А вы не учите?
– Избави Господь. Я не политик, а блюзовый музыкант. Если хочешь заниматься политикой, то сначала выучи историю мира, чтобы понимать, откуда растут ноги. Своё мнение – это дело хорошее, но только когда оно подкреплено знаниями предмета.
– Социальные темы вам неинтересны?
– Почему же? Интересны. Но я обсуждаю их с людьми, которые погружены в материал, которые действительно в курсе происходящего вокруг. Мы все были в детстве бунтарями, нам хотелось совершенно другого, нежели нашим родителям: других книг, музыки, джинсов, гитар. Это жизнь, цикличность, против которой не попрёшь. Сейчас наши дети и внуки заняли наши места, и мы их тоже не особо понимаем. Мы превратились потихоньку в буржуа, поседели, пополнели, и выдернуть нас на какую-то откровенность становится просто нереальным. Леннон тоже стал буржуа – за это и был убит.
– И всё-таки что вас не устраивает в современной России?
– На эту тему есть прекрасный анекдот. Старый еврей ночью ходит по городу и тайком расклеивает листовки. Его, конечно, забирают, приводят в участок. И видят, что листовки – просто чистые листы. «Здесь же ничего не написано!» – восклицает начальник милиции. «А что писать? И так всё ясно», – отвечает задержанный.
– Что значит любить свою родину? Принимать её такой, какая она есть? Или, наоборот, не принимать и переделывать к лучшему?
– У Шевчука есть отличная песня про родину, и более точные слова сложно придумать. «Еду я на Родину. Пусть кричат «уродина», а она нам нравится – спящая красавица…» Россия поменяется тогда, когда сама этого захочет. Я здесь родился, и другой родины у меня нет, да уже и не будет.
– «Сколько нас уже пристало к берегу, и летят без боли, налегке, письма из Израиля в Америку на великом русском языке», – написали вы в 80-е. Эмиграция из России не прекращается, в том числе эмиграция лучших умов.
– А сколько людей возвращается! Многие из тех, о ком написана эта песня, приехали обратно, хотя прощались мы навсегда. До перестройки всё было беспросветно, а потом тучи несколько рассеялись.
– А сейчас светло или беспросветно?
– Если копнуть историю, то Россия с 30-х годов жила под санкциями, и ничего. Конечно, нет человека, которого бы не задела нынешняя ситуация. Но мы через столько всего уже прошли. Как сказал мой приятель, пережили невзгоды – переживём и изобилие.
– Общение с западными коллегами не усложнилось?
– Нисколько. Музыканты – отдельная нация со своим языком. Этот язык и зовётся музыкой.
Дорогу молодым
– Следите за отечественной музыкой?
– Слежу. Мне нравятся Juke box trio, Iowa, Иван Дорн.
– Исполнители не самых интересных текстов…
– Когда началось наше знакомство с музыкой, мы обращали внимание прежде всего на мелодику, а текст лишь дополнял её. Это уже потом текст в нашей стране вышел на первый план, компенсируя неумение играть. Сегодняшняя молодёжь играть научилась, потому-то и не нуждается в серьёзных текстах.
– Играть научилась, но вне России почти никому не интересна.
– Всё, что играют здесь, вторично по отношению к тому, что играют там. Однажды мы в течение года отслушали порядка четырёх тысяч команд. Нам понравился только один исполнитель. И дело не в недостатке таланта. Дело в том, что в России нет индустрии музыки, продюсирования. Некому заниматься группами, направлять их. У нас нет таких специалистов, поэтому нужно приглашать их в наши музыкальные училища из-за рубежа. На Западе огромная индустрия, заточенная под юные дарования: курсы, музыкальные учреждения. У них даже в общеобразовательных школах есть уроки вокально-инструментальной музыки. Вся система направлена на то, чтобы выявить талант. На то, чтобы прирождённый музыкант зарабатывал себе на жизнь музыкой и ни на что другое не отвлекался. А у нас музыкантам приходится заниматься чем-то ещё, чтобы с голоду не умереть.
– Пишут, что в детстве вы хотели стать не музыкантом, а космонавтом.
– Кем только я не мечтал стать! Сперва мы воспринимали музыку как хобби и были нацелены на получение профессии. Помню родительские наставления: освой профессию, а дальше хоть в дворники иди. Наше поколение рок-музыкантов Гребенщиков назвал «поколением дворников и сторожей». Мы умеем и яму выкопать, и диван перетянуть, и о физике поговорить.
– Не сожалеете, что ушли из медицинского училища?
– Нет. Чтобы стать хорошим медиком, нужно полностью погрузиться в эту профессию. А для меня в какой-то момент всё поменялось: хобби превратилось в профессию, а профессия – в хобби. Музыка перевесила.
– Не думаете, что принесли бы людям больше пользы, став врачом?
– Давай поставим вопрос по-другому. Музыкой я никому жизнь не испорчу, а плохим выполнением врачебных обязанностей – испорчу, и ещё как. Не навреди – вот главный принцип. Кстати, врачебный.
– Вы отмечали, что остаётесь с «Машиной времени» в дружеских отношениях и что покинули группу просто ради сольного творчества под брендом «Маргулис». То есть вы добровольно занялись менее прибыльным проектом?
– Да, потому что получаю от него больше удовольствия. К тому же не приходится тратить время на разбор полётов. Жизни осталось не так уж много, и хочется потратить её с наслаждением. Есть музыканты, предназначение которых – играть «у кого-то». А мы – придумщики.