Степан Дмитриевич Эрьзя – величайший скульптор XX столетия. Мордовский народ подарил миру такую глыбу таланта, которая до конца не оценена и по сей день. Жизнь художника была нелегкой, но как бы его ни мотало по миру, он всегда искренне хотел жить и работать на родине – в России.
Командировка на Урал
После встречи с наркомом А. Луначарским в январе 1921 г. пребывание скульптора в Екатеринбурге было признано нецелесообразным. В это время в Москве при Дворце искусств создается секция художников и скульпторов. Эрьзе предлагают устроить выставки его работ. Для чего командируют скульптора обратно на Урал с ордером на получение товарного вагона для перевозки его вещей.
Вернувшись в Москву, Эрьзя застает секцию распущенной. Выставки аннулированы. Жить негде, а вагон требуют разгрузить… В апреле, после очередного обращения к А. Луначарскому, Эрьзя вместе с вагоном отбывает на Кавказ.
За недолгое время пребывания на Урале мастер успел сделать немало: большой бюст Карла Маркса, памятники парижским коммунарам, погибшим коммунарам Екатеринбурга, памятник труду... Была задумана еще одна большая работа – памятник «Свобода». По замыслу, он должен был представлять группу из 21 фигуры. Но была закончена лишь одна – центральная – «Освобожденный человек». (К сожалению, ни один из этих памятников не дожил до наших дней.)
…на Кавказ
Но вернемся к поездке на Кавказ. Конечным ее пунктом стал Баку. Но до этого были Ростов-на-Дону, Геленджик, Новороссийск, Батуми. И везде Эрьзю сопровождала нужда.
Из письма Г. Сутееву (январь 1922 г., Новороссийск):
«...Очутился без гроша, настроение отвратительное… Мы с Леной за все брались: делали куклы, игрушки, дудки, выгружали пароходы... Но из этого ни черта не вышло».
В июле 1923 г. Эрьзя, который тогда прозябал в Батуми, получает телеграмму из Баку: «НАРКОМПРОС ПРИГЛАШАЕТ (В) ХУДОЖЕСТВЕННУЮ ШКОЛУ (НА) НОРМАЛЬНЫЙ ОКЛАД ПРОФЕССОРА. ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ (О) СОГЛАСИИ».
Мастеру обещают переезд из Батуми за счет Наркомпроса, помещение для жилья, возможность крупных правительственных заказов. Но вместо мастерской его ждал большой необорудованный сарай, вместо комнаты – кухня. Что же касается «крупных правительственных заказов», то это были в основном скульптуры бакинских нефтяников.
В конце 1925 г. Эрьзя покидает Баку и возвращается в Москву. На следующий год он принимает участие в выставке, организованной Обществом русских скульпторов. Эта выставка получает неоднозначную оценку и «скоропостижно» закрывается.
Благодаря тому, что среди разных оценок был и положительный отзыв наркома просвещения А. Луначарского, опубликованный не где-нибудь, а в «Правде», Эрьзя получает возможность поехать в Париж со своими работами – представлять советское искусство.
Кебрачо
Памятуя о своем удачном дебюте, Эрьзя не торопился с возвращением в СССР. Он хотел поработать в Европе, но Европа не спешила принять Эрьзю: сказывалась его принадлежность к советской России.
Именно тогда он принимает решение переехать в Аргентину. Она в те годы принадлежала к числу самых цивилизованных стран Нового Света. Более того, это решение имело свою предысторию: еще в 1913 году тогдашний посол Аргентины во Франции приглашал Эрьзю за океан. Теперь посол стал президентом страны, и странно было бы отказаться от такого предложения...
Аргентинский период стал для скульптора «золотым веком». Во-первых, закончилась его «полосатая» жизнь. У него свой дом на тихой улочке Ла Ибаре Плата в Буэнос-Айресе, одна за другой проходят выставки его работ. Но главное – здесь он открыл для себя и для мира уникальную древесину кебрачо.
Если верить легенде, Эрьзя нашел во дворе своего дома кучу причудливых коряг. Под слоем коры он обнаружил красно-розовую древесину, твердую как камень. Это и было кебрачо (в переводе с испанского «сломай топор») – дерево, которое до тех пор использовалось только в строительстве.
Экспериментировать с деревом Эрьзя начал еще на Кавказе, используя местные породы дуба и ореха. Однако именно кебрачо стало «визитной карточкой» скульптора. Эрьзя был первым, кто решился попробовать его как скульптурный материал. Однако резцы и молоток тут не помогали – кебрачо давало сколы, нужна была специальная техника. Ей стала... бормашина.
Первой работой из кебрачо стала «Голова Юлии». (Юлия Кун – ученица и очередная любовница Эрьзи. Вместе с ним она уехала сначала в Париж, а затем в Аргентину.) Вслед за этим были созданы «Парижанка», «Портрет Льва Толстого», «Моисей» (которого сравнивали с одноименной работой Микеланджело) и одна из самых замечательных скульптур – «Обнаженная».
Все те годы, что Эрьзя находился за рубежом, он оставался гражданином СССР. В 1946 году Советский Союз установил дипломатические отношения с Аргентинской Республикой. И тогда скульптору (хотя и не без скандала) восстановили просроченный советский паспорт. И начались и переговоры о возвращении Эрьзи на родину. Посредником в них стал посол СССР в Аргентине Михаил Сергеев. Позже, когда М. Сергеева отозвали в Москву, переговоры о возвращении вел атташе посольства Юрий Папоров.
«Я его обманул!»
Эрьзя выдвинул три условия для своего возвращения: музей в Москве, где поместят его работы, мастерская и фильм о его творчестве. Ему это пообещали. Правда, позже М. Сергеев признался:
— Я обманул Эрьзю и сказал, что все договоренности есть. Обманул ради того, чтобы страна не потеряла величайшего скульптора и его шедевры.
Но в СССР не спешили встречать мастера. Ожидание длилось без малого четыре года. Все решила телеграмма Папорова: «СИТУАЦИЯ С ЭРЬЗЕЙ ПОДРЫВАЕТ АВТОРИТЕТ СОВЕТСКОГО СОЮЗА». Ответ приходит незамедлительно: высылать скульптора как можно быстрее.
На деньги, присланные Москвой, арендуется пароход: Румыния, Одесса, оттуда по железной дороге в Москву... Тут-то и выясняется, что его здесь не ждали. Ни музея, ни нормальной мастерской, ни фильма...
Из «Автобиографии»: «Записался на прием к председателю Комитета по делам искусств. Первая встреча с председателем вместо приветствия ограничилась заявлением: «Я три года добивался, чтобы вас не пустили в СССР, и как вы смогли сюда заявиться?» Спрашиваю: «Почему?»
— Ваши работы несоветские».
«...Я привез 250 скульптур, машины, инструменты и даже 2 вагона материалов. Я хочу показать молодежи, как нужно работать по-новому.
Когда я ехал в СССР, то думал, что скульпторы ищут новых путей, но, к сожалению, работают по старинке, как и 200 лет назад, – молотками, да еще пунктиром, как копировщики, а не художники-творцы».
В 1959 году мастер умер. Его похоронили не в Москве, а в Саранске, где позже открыли музей его имени.