Солдат империи
О моей репутации
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Так писал Николай Гумилев. И наверное, моя репутация тянется за мной, как змея, сквозь годы, через каменья, войны и потрясения. И каждый раз эта репутация словно обновляется, меняет кожу.
Когда я был молодым писателем, в культуре господствовали два направления. Это были, условно, «деревенщики» и «горожане», писатели вроде Трифонова. А я в это время, не примыкая ни к тем, ни к другим, пел машины, пел заводы, пел города будущего, и меня тогда прозвали технократом, что произносилось с легким отторжением. Затем начались мои сканирования по горячим точкам мира, по региональным войнам. Я объездил Афганистан, Никарагуа, Юго-Восточную Азию, Ближний Восток. И тогда получил лестное прозвище советский Киплинг. Киплингом я стал потому, что каждую поездку оформлял в виде геополитического романа. Затем ситуация изменилась, власть стали наводнять либералы, и мое пристрастие к войне (а я в ту пору был, быть может, единственным писателем, который воспевал советскую военную мощь) сделало меня «соловьем Генштаба». В ту пору я летал над Арктикой на стратегических бомбардировщиках, ходил в лодках в автономное плавание, двигался с мобильными ракетными установками по тайге, наблюдал, а затем описал ядерный взрыв на полигоне в Семипалатинске.
А когда началась эта изумительная перестройка и грянул ГКЧП, то я, естественно, стал «путчистом». Александр Яковлев, помню, кричал по радио о Проханове как идеологе путча. Да я и не отрекаюсь от этого, я поддержал ГКЧП и был близок с его участниками.
Потом наступила пора, когда я был демонизирован либеральными СМИ, и многие знакомые отвернулись от меня. А после событий 1993 года меня стали называть «красно-коричневым» и «русским фашистом». «Русскими фашистами» в ту пору были и Валентин Распутин, и Юрий Бондарев... Потом, когда вся эта вакханалия кончилась и вопли либералов стали потихонечку затихать, после демонизации, после информационной блокады ко мне пришла широкая известность. И после публикации романа «Господин Гексоген» я вырвался на оперативный простор. А затем наступил период, когда я сформулировал концепцию «Пятой империи». И поскольку первым русским имперским идеологом был псковский старец Филофей, то меня сподвижники стали называть старец Филофей.
Некогда я написал роман, который называется «Последний солдат империи».
«Солдат империи» - это имя покрывает всю композицию странных, взаимоисключающих прозвищ. На этом я остановлюсь и, я думаю, с этим и уйду.
О государстве
Молодым, еще неопытным корреспондентом «Литературной газеты» я наблюдал бои на китайской границе. Я видел красную звезду на мохнатой шапке убитого китайца. Эту звезду я, внутренне ужасаясь, отвинтил себе на память. То была пора, когда красная звезда стреляла в красную звезду. Коммунисты стреляли в коммунистов. Я видел, как рыдали матери убитых русских пограничников. Так, захлебываясь слезами, оплакивали погибших на поле Куликовом. Я тогда понял, что «государство» - понятие более важное, чем та или иная социальная идея. Идеология может меняться, а государство остается или гибнет окончательно со страной. Я помню, как мы вместе с нашим особистом ползли под пулями по берегу Уссури. Я хотел добраться до места боя, увидеть окровавленные кусты, лежбища наших пулеметчиков, наших солдат, которых потом уже мертвыми при помощи телефонных проводов выволакивали с поля боя. И когда мы ползли по замерзшей реке, под нами был слышен гул великой реки. Я не забуду ощущение: огромная пустота этой реки порубежной, гул воды подо льдом. Две страны, которые готовы воевать друг с другом. Рядом со мной был кагэбэшник, к которому многие мои тогдашние литературные друзья отнеслись бы враждебно, который для них был символом зла и насилия. Но я в тот момент испытывал к нему родственные, почти братские чувства. В минуты опасности я почувствовал, что мы принадлежим к одной стране, к одному государству.
Я был певцом государства и остаюсь певцом государства. Для меня государство само по себе, русское государство является религиозной философией. Но когда я говорю, что я - государственник, надо иметь в виду, что это мировоззрение сложилось в результате огромного количества контактов с тем, что представляет собой государство: с гигантскими заводами, стройками, оборонным комплексом, с инженерами, которые говорили, что для них нет ничего невозможного. Советская наука, советская военная инженерия, она была такая мощная, такая великолепная, что была готова сделать все, что не противоречило законам физики.
Мне довелось быть с моим государством, с моей красной Родиной на протяжении всех трагических периодов последних 20 советских лет и потом пройти по огненному мосту. Я видел, как моя империя разрушалась, как она гибла, как она превращалась в прах, в труху. Я переживал огромную мировоззренческую катастрофу в это время, но именно тогда формировалась моя концепция имперской истории России.
Тайна русской истории
Один мой знакомый, по-своему гениальный человек, сравнил Россию с огромной сверкающей льдиной, которая медленно, великолепно плывет по просторам огромной реки, которая есть сама история. Пока эта льдина плывет на просторах, в этом медленном могучем течении она едина, целостна. Но вот она подплывает к узкой горловине, и ей в этом цельном состоянии не пройти этот промежуток, где убыстряется течение, возникают взрывы, возникает турбулентность. И тогда эта льдина раскалывается на куски, она дробится и проходит эту узкость в виде фрагментов, в виде ледяной каши. Как только узость кончается и осколки выходят снова на ровное течение вод, они срастаются, смыкаются и опять превращаются в огромную белую сияющую под солнцем плоскость.
Вот синусоида русской истории, она состоит из потрясающих взлетов российской имперской государственности, где страна достигает величайших достижений в искусстве, культуре. У нее появляются великие деятели, просветители, гении, святые. А потом что-то случается с моей Россией, и она начинает стремительно разрушаться, проваливается в черную дыру истории, практически исчезает. Кажется, что она обречена на полное исчезновение. И некоторое время нет ни России, ни нашей истории, а просто какое-то жуткое космическое безвременье. А потом фантастическими, загадочными способами она опять возрождается и выходит из черной дыры в новом своем потрясающем качестве, в новом обличье.
О пяти империях
Первая империя - это Киевско-Новгородский период. Тогда особым способом были организованы гигантские пространства от Балтики до Черного моря. Символами первой империи были две Софии - Новгородская и Киевская. Эта империя рухнула, и русская идентичность должна была исчезнуть и погибнуть. Но ее подхватила другая волна, новый исторический вихрь русской истории. На семи холмах родилась новая формация - Московское царство. Царство достигло величайших, на мой взгляд, достижений в государственном строительстве, в формировании укладов, в духовидчестве. Символ ее - колокольня Ивана Великого. Смутное время почти уничтожило этот хрупкий, робкий, драгоценный субъект русской цивилизации.
Затем, повинуясь какой-то странной имманентной воле, которая развивается по загадочной синусоиде русской истории, возникает романовско-петербургская империя, символом которой являются Медный всадник и Александрийский столп. Эта империя, раскинувшаяся от Рейна до Китая, произвела на свет огромные материальные и культурные ценности.
В 1917 году она исчезла, опять все превратилось в хаос. Горели библиотеки, убивали дворян, русские люди разбегались во все стороны света. Страна погрузилась в жуткую бойню Гражданской войны, где брат резал брата. Россия не должна была существовать, она должна была погибнуть в этой бойне. В этой бойне гибли люди, ценности, представление, историческое время. Но опять произошло чудо, и Сталин вытащил за волосы эту исчезающую, тонущую в крови Россию. Он вытащил опять ее, создал великую империю, красную сталинскую державу, которую я зачастую представлял, и пел, и понимал. И эта империя просуществовала до конца ХХ века. И где она? Она опять превратилась в кошмар, в катастрофу. Она опять разрушилась, она опять стала хаосом.
Сейчас мы находимся в пыли, в крахе. Но среди этой суспензии опять загадочным образом, нечеловеческими технологиями, связанными с жизнью пространств, рек, старинных трактов, геомагнитных бурь, солнечных и лунных затмений, возникает пятый субъект русской имперскости. Какие симптомы этого возникновения? Их ведь особенно не видно. Я был участником событий 93‑го года. Тогда танки Ельцина снесли с авансцены истории остатки советского. К Октябрю 1993 года советское - это был уже разбитый, лежащий на земле самолет. И ельцинские танки, сами того не желая, разметали руины, драгоценный хлам прошлого, освободив место новому. Баррикадники 93-го были последними, кто провожал советский строй, окропив его своей кровью. И одновременно они были первыми, кто своими жертвами прославил рождение нового, будущего субъекта русской истории. Вышло по писанию: последние стали первыми.
Вторым симптомом была первая чеченская война, одна из самых страшных войн, которые вела Россия. Война проигранная, бездарная. И в недрах этой несчастной войны возник первый русский святой нашего времени - воин-мученик Евгений Родионов. Если бы не было субъекта, ради которого стоило приносить эту жертву, она не была бы принесена. И во второй чеченской появились первые имперские полководцы - Трошев и Шаманов. Еще один симптом, который может показаться странным и даже ужасным, - это гибель «Курска». Катастрофа лодки сплотила наше общество. Казалось, все рассечены: левые, правые, старики, молодежь. Но нация сплотилась, переосмыслив эту трагедию. Усмотрев в ней не результат бездарности руководства или техническую случайность. Люди стали называть моряков мучениками. За истекшие пятнадцать лет Россия недосчиталась 10 миллионов сограждан. Все это солдаты, павшие от врагов государства. Герои, погибшие в боях за новую имперскую Россию.