«Февраль» – применительно к русской истории это слово вызывает отчётливые ассоциации: в результате Февральской революции пала тысячелетняя русская монархия. Президент В. Путин высказался о революционном 1917 годе так: «Это удар в спину нашей стране и нашему народу. Именно такой удар был нанесён по России в 1917 году, когда страна вела Первую мировую войну. Но победу у неё украли. Интриги, склоки, политиканство за спиной армии и народа обернулись величайшим потрясением, разрушением армии и распадом государства, утратой громадных территорий. В итоге – трагедией Гражданской войны». Гость «АН» – историк и философ Виталий ДАРЕНСКИЙ, доктор философских наук, профессор Луганского государственного университета имени Даля.
– Аргументы недели» ранее писали (№601) о том, что, согласно объективным показателям, Российская империя выигрывала Первую мировую войну и фронт сохранял стойкость. Разброд на фронте начался именно вследствие Февральской революции, которая допустила в армию антивоенных агитаторов – большевиков и левых эсеров. Вы, Виталий Юрьевич, известны тем, что связываете Февраль с интересами англосаксов. Россия воевала на одной с ними стороне – зачем же англосаксам понадобилось ослабить своего союзника?
– Не просто ослабить, а вывести из игры. К 1917 году стало ясно, что Германия не выстоит (сам Людендорф, первый генерал-квартирмейстер Германии, писал, что 1917-й окажется для неё катастрофой). Соответственно, для победы над немцами Россия перестала быть необходима. Мало того, в перспективе она представляла для союзников по Антанте проблему: пришлось бы делиться с ней плодами этой общей победы. Тем более что русские внесли в неё наибольший вклад. Цитирую доктора исторических наук А. Олейникова: «К исходу 1917 года общие потери войск Германского блока в боях с русской армией составили свыше 50% от их общих потерь. Впрочем, учтя факт, что в 1917 году русская армия находилась на стадии «углубления революции» и сражалась вполсилы, сравним потери войск Германского блока на конец 1916 года. Картина ещё более впечатляющая… От общих потерь армий Германского блока к концу 1916 года 57% выведены из строя русскими войсками».
– Одним из главных достижений царской дипломатии в Первой мировой стало Англо-франко-русское соглашение 18 марта 1915 года, согласно которому Россия после войны получала Константинополь и черноморские проливы – сбывалась давняя русская мечта и одновременно западноевропейский ужас перед «торжеством византизма». Но после Февраля, 27 марта 1917-го, революционное Временное правительство отказалось от аннексий и контрибуций.
– Вот именно. Британский премьер Ллойд Джордж так приветствовал Февральскую революцию: «Русские события отмечают собой целую эпоху в мировой истории и первое торжество тех принципов, ради которых мы начали войну». А незадолго до революционных событий в Россию приезжал лорд Мильнер – серьёзный эмиссар, один из самых важных членов британского военного кабинета, голос коллективного Запада (возможности этого человека можно сравнить, например, с возможностями Бориса Джонсона, одним своим словом прекратившего российско-украинские переговоры весной 2022 года). Мильнер потребовал от Николая II учредить «ответственное министерство» (орган власти, который был бы ответственен не перед царём, а перед Госдумой) и пригрозил проблемами. Фактически речь шла о смене власти в России – и царь отказался. И уже через неделю после отъезда Мильнера началась революция. Я не думаю, что это совпадение.
Говоря о Феврале, мы не можем не сказать об Октябре, потому что это две стадии одного процесса, который управлялся одними и теми же силами. Вы спрашиваете об «интересах англосаксов», но в данном случае правильнее говорить об интересах «хозяев денег», «мировой закулисы», центр которой располагался (и сейчас располагается) в Нью-Йорке (на Уолл-стрит) и отчасти в Лондоне. О финансовых связях между этими банкирами и большевиками многое сказано в книге американского профессора-экономиста Э. Саттона «Уолл-стрит и большевистская революция», которая во многом основана на документах Госдепа (издана в США в 1974 году, а в России – в 1999-м). «Мильнер был банкиром, влиятельным в британской политике военного времени, и симпатизировал марксизму», – отмечает профессор.
– В современной России гораздо больше говорят о связях большевиков с немцами. Сотрудничество между коммунистами и англосаксонским финансовым капиталом обычно представляется невероятным, хотя с 1920-х годов он активно инвестировал в советские производства.
– А чьими, вы думаете, изначально были «немецкие деньги»? Германию кредитовал Уолл-стрит. Немцев использовали «втёмную», им пообещали вывести Россию из войны с помощью революции, отдать им огромные территории, а на западном фронте заключить почётный мир. Но затем немцев «кинули», устроив революцию теперь уже в самой Германии.
Много говорится о том, что Ленин с соратниками прибыл в Россию из Германии, и гораздо меньше – о том, что примерно тогда же группа Троцкого прибыла на корабле из Нью-Йорка. «Троцкий не был тогда ни прорусским, ни просоюзническим, ни прогерманским деятелем, как многие пытались его выставить. Троцкий был за мировую революцию, за всемирную диктатуру; одним словом, он был интернационалист, – пишет Саттон. – Тогда у большевиков и банкиров была эта существенная общая платформа – интернационализм. Революция и международные финансы не так уж противоречат друг другу, если в результате революции должна установиться более централизованная власть. Международные финансы предпочитают иметь дело с централизованными правительствами. Банковское сообщество меньше всего хочет свободной экономики и децентрализованной власти, так как это распыляет власть».
– Можно конкретнее? В чём состоял интерес банкиров?
– Вы сами же сказали о западных инвестициях в молодую советскую экономику. Интерес Уолл-стрит к большевистскому государственному монополизму Саттон сравнивает с тем, как владельцы железных дорог в США были заинтересованы в государственном контроле над их собственностью: «Владельцы железных дорог – а не фермеры – хотели государственного контроля за железными дорогами, чтобы сохранить свою монополию и устранить конкуренцию. Поэтому простейшим объяснением нашего доказательства является то, что синдикат финансистов с Уолл-стрит расширил свои монопольные амбиции до глобального масштаба. Гигантский российский рынок надлежало захватить и превратить в техническую колонию, которая будет эксплуатироваться немногими мощными американскими финансистами и подконтрольными им корпорациями».
– Но в таком случае зачем же США и Великобритания, являющиеся базой «мировой закулисы», поддержали белых в российской Гражданской войне?
– А в чём выразилось то, что они «поддержали белых»? Ленин писал: «В продолжение трёх лет на территории России были армии английская, французская, японская. Нет сомнения, что самого ничтожного напряжения сил этих трёх держав было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами. И если нам удалось удержать это нападение, то лишь разложением во французских войсках, начавшимся брожением у англичан и японцев».
Боестолкновение между интервентами и красными – случай исключительный. Вспоминают сражение под Архангельском, но его не назовёшь крупномасштабным: это не уровень дивизий, это уровень батальонов (в сражении приняли участие около 2 тысяч американцев и британцев; для сравнения с общими масштабами Гражданской: белые и зелёные в ходе войны суммарно потеряли около 225 тысяч убитыми, красные – около 940 тысяч. – Прим. «АН»).
Интервенты зашли в Россию не для того, чтобы воевать. Они заходили в порты: Архангельск, Мурманск, Одесса, Владивосток – задачей было не допустить вывоза военного имущества, стратегических запасов, которые могли достаться немцам (Антанта, напомню, продолжала войну с Германией до 1918 года). Эти запасы, накопленные царём для планировавшегося наступления 1917 года, были колоссальны – за счёт них-то и велась Гражданская, в ходе которой заводы почти не работали.
«Мировая закулиса» оказалась заинтересована в большевиках не только экономически, о чём мы уже сказали, но и геополитически. Большевизм с его практикой террора лучше всего годился на роль режима, способного ослабить русский народ и основу русской православной цивилизации – Русскую церковь. Именно это и произошло в 1917-м – цивилизационное подчинение России. Главным препятствием для такого подчинения служил царь, потому-то его и устранили в феврале 1917-го.
– Да, вернёмся к Февралю. С либералами и прочими революционерами, которые его устроили, всё понятно: само их мировоззрение враждебно самодержавию. Но как в это вляпались генералы? Все командующие фронтами и флотами, кроме А. Колчака, высказались в телеграммах за отречение царя. При этом, заметим, только один из них (командующий Балтийским флотом А. Непенин) констатировал, что ему трудно удерживать в повиновении войска. А командующий Румынским фронтом В. Сахаров, поддержав отречение, тем не менее сказал в телеграмме следующее: «Я уверен, что армии фронта непоколебимо встали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего…»
– Генералы, поддержавшие отречение, были обмануты. Либералы убедили их, что отречение необходимо для успокоения петроградских улиц, и пообещали, что крушения монархии не будет. Мол, просто-напросто сменится монарх – место Николая займёт его сын Алексей, только и всего. Генералы согласились на это, но, как известно, этого не произошло (согласно телеграмме, впоследствии опубликованной в качестве «манифеста об отречении» от имени Николая II, он не захотел расставаться с сыном и отрёкся в пользу брата, который, в свою очередь, не взошёл на престол. – Прим. «АН»).
Царь не стал бороться за власть, хотя были верные ему генералы, армейские части. Таков его жертвенный подвиг: он не мог допустить гражданской войны, когда страна ведёт Вторую Отечественную (именно так называли Первую мировую в Российской империи).
– Одни обвиняют Николая II в излишней жёсткости (Кровавое воскресенье, «столыпинский галстук» в значении «виселица» и т.д.), а другие – в недостаточной (к примеру, революционер Джугашвили-Сталин неоднократно бежал из ссылок и оставался жив-здоров). Мог ли государь вести себя жёстче в отношении революционеров и разжигавшей революцию либеральной печати?
– Кровавое воскресенье было организовано революционерами, которые стреляли из толпы по войскам и вынудили их стрелять в ответ. «Столыпинским галстуком» революционная пропаганда назвала военно-полевые суды, с помощью которых удалось остановить смуту 1905 года. Это делалось строго по законам военного времени, никакой вины государства, а тем более самого царя в этом нет. Да и численность жертв революционного террора несопоставимо больше, чем количество казней, которым подвергал царь этих отъявленных бандитов (в 1875–1912 годах были казнены около 6 тысяч человек, при этом в 1901–1916 годах жертвами революционеров-террористов стали около 17 тысяч человек. – Прим. «АН»).
Отвечая на ваш вопрос: да, было бы хорошо, если бы царь казнил Ульянова-Ленина, Джугашвили-Сталина и прочих революционеров, но царь действовал по закону, а казнить их по закону было не за что (на «эксах», напомню, Сталина не поймали). В России начала XX века существовало правовое общество – и царь, находившийся над законом, не преступал его.
Говорят, Николая II устранили потому, что он был слабый. Когда я это слышу, я спрашиваю: «За что же устранили Цезаря?» «За то, что он был сильный», – отвечают мне. Может, и Николая II устранили потому, что он был сильный? Слабого устранять не пришлось бы, он и так никому бы не мешал.
– Возможно ли пусть не полное, но хотя бы частичное воплощение русского монархического идеала при республиканском строе?
– В современной России по факту многие функции монарха выполняет президент. Он не помазан на царство, он не монарх, он именно президент, но при обычной республике Россия была бы полностью подконтрольна олигархам и не могла бы защищать себя – в том числе вести СВО.