«И ещё: в большом горе, как и в большой радости объединялись и ложи, и галерка, и сцена. Когда на Байкале погибло около двухсот человек, возвращавшихся с рыбных промыслов, господа артисты играли в пользу семей погибших, и зрители делали большие пожертвования». Прямо мороз по коже… И жили прежде уж точно сложней, чем мы. Но искренней были, что ли? И чувствовали глубже? Валентина Рекунова, «Иркутские истории».
Главный зритель сидит в Белом доме
Театральный сезон 1884–1885 гг. закончился публичной ссорой городской театральной дирекции с газетой «Сибирь»: один из критиков написал, что талантливую артистку Гореву в труппе явно недооценили. Противная сторона вспылила: талант «обиженной» под сомнением, но бесспорно, что в «Сибири» не водятся толковые рецензенты.
Редакция не поддержала полемику, но взгляд её стал, безусловно, строже и да, пристрастней. Перед началом сезона было сообщено: набрано лишь двенадцать артистов, и всё неизвестные, а между тем даже и новичкам обещано немалое жалование — вероятно, в расчёте на невысокие требования провинциальной публики. Ожидалось, что зрители оскорбятся, но они, как ни странно, поддержали артистов — разглядели в них многочисленные достоинства, возможно, не проявившиеся. Как выразился один театрал, «пьесы у нас дружно разыгрывают, не в пример Томску, где красивое театральное здание, но никак не складывается актёрский ансамбль».
Приободрённая антреприза старательно отыграла репертуар. Но как-то без искры, а потому даже самые лучшие монологи звучали заунывно, либо соскальзывали в скороговорку. Фамусов, начинающий сцену старинным московским барином, к концу первого акта превращался в помещика средней руки, и страшно было подумать, что с ним будет к финалу. Публика теряла терпение, спектакли заканчивались в почти пустом зале — в то время как балаганы и цирки были полны.
Театральные режиссёры, как и принято в таких случаях, жаловались на полное оскудение драматической литературы. Когда же им указывали на классику, пожимали плечами: как эти «бессмертные образы» воплощать, ежели в России не водятся ни Офелии, ни Лиры, ни Гамлеты — климат не тот. Чацкие встречаются, да, но редко. Очень много Обломовых, и потому-то на них никто не пойдёт. И вообще: «замечательная отечественная словесность» не лишена натяжек и деланности. Талантливый автор, конечно, всегда закрутит интригу и завладеет вниманием зрителя, но при спокойном размышлении образованный человек разберётся, что в серединке-то фальшь, голое сочинительство. А есть литераторы, у которых и характеры есть, и идея, и отделка вполне художественна, но не хватает развития действия, и без него персонажи мертвы, как бабочки на булавках. Вот между этих крайностей и вращается репертуар, так что театральные труппы и не могут дать более, чем дают.
Отчёт о сезоне 1885–1886 годов, как и все предыдущие, представили генерал-губернатору, а он с ним внимательно ознакомился. Доходы были найдены недостаточными, а расходы чрезмерными, и, как результат, труппу передали в другие руки — артиста Малевского. Выбор вряд ли кого удивил: все отмечали, как умно играет замечательный Карл Осипович; даже если роль совсем не подходит, непременно вытягивает её. И все поступки его показывали человека умного и очень взвешенного, что совсем уже редкость в актёрской среде. Он и предложение генерал-губернатора принял сдержанно, попросил один день на раздумья.
Особых сомнений не было: Малевский прекрасно знал всю незавидность положения антрепренёра, но знал и об известной свободе, которой лишён артист, даже самый признанный. Что уж, надо пробовать — и Карл Осипович поехал в Москву, за новой труппой.
Тузы заняли ложу и обставились водкой
10 января 1888 года городские афиши зазывали на спектакль по пьесе Мамина-Сибиряка «Золотопромышленники». И по очереди в театральную кассу было видно, как много в Иркутске разного рода приискателей, как нынешних, так и бывших; все места раскупили, включая и приставные. Артисты взбодрились, а Малевский, напротив, встревожился.
Сибирская драматургия ещё лишь зарождалась, сибирский сюжет авторы многочисленных пьес использовали как приманку — и в то же время обманку. Предположим, местом действия назначалась Нерчинская каторга — и зритель валил посмотреть на каторгу; но тут же и выяснялось, что главный герой (каторжанин) весь спектакль вспоминает свою трагическую судьбу, и в ней нет решительно ничего сибирского. Разочарованный зритель отворачивался от труппы, порою надолго. Так было не раз, так может быть и сегодня, ведь герои Мамина-Сибиряка живут на Урале. Но, с другой стороны, пьеса-то совсем свежая, мало кем в Иркутске прочитана, и характеры в ней неплохо прописаны. Если хорошенько сшить действие, может получиться достойный спектакль, и весьма разоблачительный. Только бы зритель не поставил в упрёк недостаток сибирскости!
Самым благодарным оказался партер: очень тихо внимал, почти не дыша. Галёрка пыхтела, ухала, охала и присвистывала, но это было и ожидаемо, а поразили Малевского собственно тузы — они по-хозяйски расположились в аванложе, обставились водкой, пивом, шампанским, вином — и всему воздали должное. Страшно было из-за кулис лицезреть их плывущие физиономии, и, право слово, Карл Осипович вовсе не удивился бы, если б кто-то махнул через барьер и вломился в действие. Получился бы водевиль внутри драмы. Впрочем, они и так идут рука об руку: каждый вечер в театре после драмы дают водевиль (чтобы зритель возвращался домой в хорошем настроении) — и забавно наблюдать, как артист, только что переживший трагедию, спешно меняет грим, костюм, интонацию. Успевали не всегда, и даже бесподобная Калмыкова, случалось, выпрыгивала на сцену в юбчонке шансонетки, но с лицом настоятельницы монастыря…
На 25 января 1888-го был назначен прощальный концерт виолончелиста Вербова. Он просил разбавить своё выступление артистами антрепризы и местными любителями, а свободны в этот вечер были Ленин и Вольский. Сначала Малевский выпустил Ленина, и тот недурно исполнил несколько романсов. Ко второму отделению подтянулся и Вольский, готовый прочесть «Охоту» Федотова. Там было несколько опасных намёков, но Николай Иванович притушил их опытною рукой безо всякого сожаления. Малевский поднялся на галерею, понаблюдать за публикой — и стал свидетелем забавнейшей сцены. Городовой, стоявший в проходе и за всеми смотревший самым внимательным образом, вдруг услышал со сцены слово «городовой» — и обомлел. Выражение крайней сосредоточенности сменилось полной растерянностью: он не знал, как реагировать, не понимал, был ли вложен в слово «городовой» оскорбительный смысл. Вот же ж будь неладны эти артисты! И всё это читалось у полицейского на лице, и впечатление было совершенно комическое, прямо спектакль в спектакле.
Низкое в высоком, высокое в низком
В этот вечер актрисе Редер так и не удалось написать письмо Онегину — свеча то и дело падала, а «няня» явно не торопилась на помощь. Стоило Редер-Лариной присесть на кровать, как та стала складываться; пересела на стул, но и его ножки оказались подпилены… Да, избыток темперамента в театральных труппах неизбежно выливался в интриги, да и публика нередко включалась в «игру»: завсегдатаи галёрки любили прицелиться в чью-нибудь лысину, сиявшую посреди партера, да и для дамских шляп не жалели ни спичек, ни яичной скорлупы. При всём том сцена не утрачивала способность уводить от обыденного, в воображаемом пространстве пьесы взлеты актерского вдохновения создавали иллюзию реальности, картонные декорации оживали, и публика с радостью погружалась в пленительный обман.
С первым ударом великопостного колокола захлопывались театральные двери, пустела шумная сцена, артисты стирали грим — и храм Мельпомены превращался в обычное здание. Но открывался новый сезон — и снова фойе наполняли изысканные декольте, безупречные сюртуки и парадные мундиры. И ещё: в большом горе, как и в большой радости объединялись и ложи, и галерка, и сцена. Когда на Байкале погибло около двухсот человек, возвращавшихся с рыбных промыслов, господа артисты играли в пользу семей погибших, и зрители делали большие пожертвования.
Справочно
Из газеты «Восточное обозрение» от 13.03.1888: «Отчёт по содержанию иркутского театра в сезон с 15 августа 1887 по 7 марта 1888 гг.
Приход. Валовой сбор — 46.813 руб. 45 коп.; арендной платы за буфет — 2.700 руб., за вешалку — 800 руб.; с дирекции театра за ложи с прихожими — 4.000 руб.; за отдачу театра внаём — 450 руб. ИТОГО: 54.763 руб. 45 коп.
Расход. Жалование артистам театра и служащим — 28.605 руб. 50 коп.; оркестру — 6.630 руб.; за освещение — 2.028 руб.; за афиши, объявления, билеты и пр. — 1.613 руб. 13 коп.; за костюмы, декорации и обстановку — 1.194 руб. 60 коп.; за пьесы, ноты, роли — 816 руб. 70 коп.; за реквизит, аксессуары — 565 руб.; за отопление — 703 руб. 25 коп.; за ремонт сцены, печей, ламп и пр. — 704 руб. 20 коп.; бенефисные артистам — 5.784 руб. 72 коп.; дирекции за ложи — 5.040 руб.; авторский гонорар — 374 руб.; дорожные артистам и поездка за ними — 2.700 руб.; за театральную прислугу и декоратору за летние месяцы — 460 руб.; за очистку зданий и двора — 200 руб.; за телеграммы, письма и пр. — 180 руб. 80 коп.; разного рода мелочные расходы — 264 руб. 60 коп.; часовщику Розену за завод часов — 25 руб. ИТОГО: 57.889 руб. 50 коп.
Дефицит: 3.126 руб. 5 коп.
Служащих при театре состояло 90 чел. В течение сезона представлено драм и комедий: оригинальных — 42 (из них 12 впервые), переводных — 16 (из них 2 впервые); сцен из опер — 6 (из них 5 впервые); комических опер и оперетт — 12 (из них 5 впервые); феерий — 4 (все впервые). Бенефисных спектаклей поставлено 25. Театр посетило (не считая маскарадов) 39.000 чел. В пользу Благотворительного общества выручено (от дополнительного сбора с проданных билетов) 2.199 руб. 2 коп.
Антрепренёр иркутского театра К. Малевский».
Мимолёт
Антрепренёру Малевскому передали отзыв генерал-губернатора: слишком много места даётся опереткам. Рецензенты немедленно подхватили, клеймя «плод преступной связи оперы и комедии». 1 июля 1890 года «Восточное обозрение» торжественно сообщило: «Оперетка с иркутской сцены будет изгнана, место её займут комедия и драма».
Малевский страшно расстроился: «Будто не знают, что приходится держать нос по галёрке, в антрактах предлагать ей комические куплеты, от которых у режиссёра и исполнителя тошнота, но раёк-то доволен! Да, в провинции подготовленный, хорошо образованный зритель всегда в меньшинстве, и ежели ставить для него одного, труппа будет жить впроголодь. Даже очень хороший спектакль в провинции может идти раза два, не больше: вся местная публика, в сущности, помещается в местный театр. Рецензенты не случайно ведь шутят: день, когда пьеса пойдёт в третий раз за сезон, станет последним для режиссёра.
А хороший антрепренёр сумеет приноровится к большинству, потрафить его низкому вкусу — но при этом и задачи искусства примет в расчёт. Все это, кажется, понимают, но начальнику края полагается строгость, и критикам дОлжно сердиться. Рецензенты, те и публику не щадят; недавно написали: «Оффенбаховская оперетка «Креолка» очень прилична — не потому ли зал был пуст?»
Карл Осипович работал в Иркутске до завершения сезона 1890–1891 гг. Оставался б и дальше, но деревянный театр сгорел, а господин Плетюхин, приютивший артистов и позволивший приспособить свой особняк под театр, через полгода наотрез отказался продлить аренду. Малевский прекрасно его понимал и был благодарен за возможность отыграть репертуар до конца. Но о наборе новой труппы не могло быть и речи, конечно. Артисты разъехались, кто в Верхнеудинск, кто — в Кяхту, Нерчинск, Владивосток, где хотели подработать концертами. А Малевский с супругой двинулся в родной Харьков. На прощальном ужине всех благодарил, и ведь правда: отличный был у него декоратор и превосходный костюмер, никто не выказывал к ним претензий. И артистам публика благоволила, хотя она и склонна к крайностям: его, Малевского, неоправданно возносила, а супругу, опытную артистку, не желала признать. То же и с четой Калмыковых, только наоборот: её считают лучшей актрисой, а в нём вообще не находят никакого таланта. «Недолюбленные» страдают, конечно, хоть зрительские симпатии и иллюзорны: уж сколько поклонников было у артиста Сергеева, а почти никто не пришёл ни на похороны, ни на спектакль в поддержку его семьи. Ну да что теперь, всех нас, в сущности, ждёт та же участь».
Из газеты «Восточное обозрение» от 17.10.1893: «Сегодня я получил печальное известие, что уважаемый всеми иркутянами бывший антрепренёр иркутского театра Карл Осипович Малевский лежит в больнице в Феодосии в совершенно беспомощном состоянии, с отнятыми пальцами руки. Итак, 25-летний труд, труд тяжёлый и упорный прекрасного артиста погиб бесследно, так как ампутация пальцев помешает служить на сцене. Движимый чувством глубокого участия к печальной судьбе талантливого артиста, я имею честь известить почтенную публику, что 1 ноября сего года имеет быть поставлен спектакль в пользу пострадавшего Карла Осиповича — в полной уверенности, что иркутяне отнесутся сочувственно к артисту, так долго доставлявшему публике эстетическое наслаждение».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс