Иркутские истории. Рисуем светом. Часть вторая

«Но особенно впечатлил его снимок Богдановича, на котором не было ни наследника, ни его окружения, но замечательно ощущалась атмосфера встречи. Как Богданович этого добивался, оставалось решительно непонятно…» Россия всегда поражала талантами. Но по-настоящему поцелованных Богом узнаешь безошибочно. «Иркутские истории», Валентина Рекунова. Окончание. Начало «АН» №26.

Причуды Гофмана

В 1891-м на доходном доме Иодловского появилась новая вывеска — фотосалона Гофмана. Старожилы встрепенулись: это который Гофман? Нам-то памятен Август Карлович, но он ведь допожарный ещё, года с пятьдесят восьмого здесь жил. Уезжал, потом возвращался; лет двенадцать как уехал совсем, и теперь, коли жив, должен быть старичок старичковский, так зачем уж ему ехать кости морозить в Сибирь? Дело ясное, что другой это Гофман, другой, удивительно только, что и имя совпало, и отчество, и занятие фотографией. Нет, надо всё же дойти до Большой, посмотреть! Не сдержали любопытства, сходили. Узнали курилку, подивились и ободрились!

Милевский тоже посетил новую фотографию, почти что инкогнито. Сразу понял, что интерьеры подбирались в Иркутске: те же, что и в других ателье, кокетливые консоли, резные стулья, удобные кресла, часы напольные и стенные, скульптуры, вазы, перила, цветы и игрушки. Всё в большом выборе, чтобы не перекочёвывать с фото на фото, но всё как у всех. А вот фоны показались Петру Адамовичу интересными — ничего похожего не встречал даже и в петербургском каталоге. Значит, куплены за границей, в Европе. Но издержки, конечно же, оправдают себя: клиенты всегда выбирают то, чего нет в их привычной жизни.

Понравились Петру Адамовичу и портьеры для задников — такой ткани ему прежде не попадалось. Хоть постоянно искал, многое перепробовал, но на фото терялся и благородный отлив, и превосходная драпировка.

— Оценили, я вижу? — Август Карлович, вероятно, давно наблюдал за Милевским. — Хочу показать вам четыре альбома для фотографий, ещё не выставленные. Они от разных фирм и очень отличаются друг от друга и срезами (золотые, серебряные, травяные), и застёжками, и отделкой обложек, но в каждом прекрасно оформлено место для подписей.

— Этого нашим изданиям, в самом деле, не достаёт.

— На моей памяти, то есть ещё в середине семидесятых, составлялся альбом для поднесения бывшему генерал-губернатору Восточной Сибири Синельникову, и типографы прекрасно сработали; особенно хороша была крышка, богато убранная. Место для подписей обозначили, да, но очень уж узкими рамками, да и те не использовали — альбом ушёл в Петербург без единой подписи! То-то будет мороки историкам, коли он сохранится! А ведь всё из-за спешки, ничем не оправданного желания доставить подарок в кем-то назначенный срок. Я теперь и не вспомню, к какой дате мы привязывались тогда, может, и к дню рождения Николая Петровича. Но торопились сильно и последние карточки нарезали как пришлось: протоиерею Громову ампутировали часть руки, а губернатору Шелашникову — половину стопы. Да и протоиерея Карташёва не пощадили. Дамы, к счастью, избежали несчастья, но почти все они вышли с недовольными, даже сердитыми лицами, что, конечно, большая несправедливость и прямая наша вина.

— Как вы всё это живо помните, Август Карлович…

— Я и сам удивляюсь, ведь тринадцать последних лет жил в Европе, и очень насыщенно; работал в лучших фотоателье. По-русски почти и не говорил, но только добрался до Иркутска — и прорвало! И сразу вспомнил все лица и имена.

«Должно быть, он ненадолго приехал, с молодостью попрощаться», — подумал Милевский. Но ошибся: Гофман прожил в Иркутске ещё пятнадцать лет, вплоть до 1906-го. Составил большую коллекцию иркутских фото и перед отъездом передал её букинисту Лужину. Не сохранилась, увы: книжную лавку затопило.

Справочно

Из газеты «Восточное обозрение» от 01.07.1900: «Фотографическая бесцеремонность. Некий г-н Г., проходя 28 сего июня по толкучему базару, обратил внимание на разложенные одним из торговцев прямо на земле фотографические карточки. Приглядевшись к ним поближе, он увидел два кабинетных портрета своего отца, умершего несколько лет тому назад. Торговец на вопрос г-на Г. о том, как попали к нему эти портреты, простодушно объяснил, что он купил их вместе с прочим хламом, оставшимся после пожара фотографии Богдановича на Большой улице. Когда г-н Г. заявил ему, что он не имеет права продавать фотографии частных лиц, то он, по-видимому, был очень удивлён. «Нет, господин, почто же не имею права? — наивно возражал он. — Ко мне многие господа ходят и покупают патреты сродственничков, либо знакомых. Маленькие я продаю по пятаку, а большие — по гривеннику. У меня их ещё целый ящик есть». Видя, что с такою святою простотой ничего не поделаешь, г-н Г. вынужден был купить фотографии своего покойного отца по гривеннику за штуку».

Совершенно оправданные расходы

Вечером в фотоателье заглянул типограф Витковский:

— Сегодня разгружали бристольский картон. Надо бы уточнить, сколько вам оставлять и какого.

— Завтра утром непременно заскочу, Николай Иванович, — Милевский, уже одетый для улицы, снял пальто и шляпу, пригласил Витковского на миниатюрный диванчик, слева от входа. — Выбор большой в этот раз?

— Да, как обычно, и по цвету, и по плотности. Вам ведь на паспарту?

— Да, буду и дальше прививать вкус к достойному обрамлению снимков. Мне кажется очевидным, что паспарту придаёт фотографии законченный вид, расставляет акценты и в конечном счёте усиливает восприятие. Хоть в Иркутске это мало кто ценит.

— Тут уж, цени, не цени, а закон приходится соблюдать.

— Да, ещё в 1865 году установлено: каждая фотокарточка покидает ателье не иначе, как на фирменных паспарту. Мы эту выдержку из закона «О печати» рядом с кассою поместили, так что не увидеть нельзя. Но кто-то всё же «не замечает».

— Как же вы поступаете в таких случаях?

— Пользую лишь один, но внушительный аргумент: паспарту продлевает жизнь фото, а, стало быть, и оправдывает все расходы заказчика. Ателье же не преследует никакого коммерческого интереса.

Тут Пётр Адамович несколько лукавил: паспарту прекрасно рекламировало заведение. Когда он получил серебряную медаль Всероссийской фотографической выставки, и аверс, и реверс её заняли почётное место, в окружении изящных рамочек, вензелей и прелестного растительного орнамента. Не зря же Милевский так придирчиво выбирал художников и сам предлагал разные варианты, отдавая им много времени и нисколько не жалея об этом.

Справочно

Из Закона «О печати» 1865 г.: «Объявить с подписками всем содержателям фотографических заведений, чтобы они, под опасением ответственности по закону, не выпускали бы из своих заведений произведений светописи без обозначения фирмы фотографии».

Не доехали, но цели достигли

О первой Всероссийской фотографической выставке в Иркутске узнали довольно поздно. «Слишком поздно!» — с досады решил Милевский, но всё же пересмотрел начавшую складываться коллекцию. Видов города было немного: Иркутск ещё не отстроился после большого пожара, и новые здания перемежались с полностью выгоревшими кварталами. Портретов набиралось достаточно, но они затеряются в общей массе лиц, идущих сейчас с разных концов империи. Вот жанровые сценки из жизни инородцев были бы, действительно, интересны, но они потребуют снаряжения экспедиции, а для её подготовки нет ни средств, ни времени. По линии ВСОИРГО жизнь бурят изучает ссыльный Кроль, и мои иллюстрации ему были бы очень кстати, но Моисей Ааронович ездит исключительно налегке, а моё оборудование вытянет только тройка хорошо откормленных молодых лошадей. Разве что попробовать выехать самому — недалеко, на удачу, до первого, как говорится, препятствия? Есть такое местечко Бо-Хан, и оттуда недавно приезжал колоритный бурят. Правда, карточка вышла неинтересная, камера передала лишь телесную оболочку, а лампадка внутри, ясно видимая Милевским, во время съёмки погасла. Досадно, но, в общем, неудивительно: салонная обстановка не годится для степняков, снимать их нужно в улусах, и не в коротенькие набеги, а живя среди них, и достаточно долго, чтобы не замечали уже ни камеры, ни фотографа. В будущем так и случится, наверное, но не сейчас, не сейчас.

Тем не менее, Пётр Адамович тщательно снарядился, помощника подобрал — и по тряской, пыльной и опасной дороге отправился к Бо-Хану. С очень частыми остановками. Возница под конец так измучился, что и на водку уже не просил, а только прибрасывал про себя, «сколько хватит терпения господину».

До конечной цели они не доехали, но цели достигли вполне. Дикие кони подпускали Милевского очень близко — и входили в кадр; всадники влетали в него и на мгновение замирали… Две бурятских повозки остановились подле тройки Милевского, словно бы не замечая его самого, и, пока они разговаривали с возницей, Пётр Адамович священнодействовал. В Иркутск он вернулся переполненный чувствами, но не зная и даже не догадываясь: эти ночи-рассветы-кони-люди принесут ему Серебряную медаль 1-й Всероссийской фотовыставки 1889 года.

Сначала награда (27,7 граммов серебра, 38 миллиметров в диаметре) занимала почётное место в салоне, а затем её аверс и реверс переместились на многочисленные паспарту, а с ними — в альбомы иркутян. Именитого автора стали приглашать в экспедиции ВСОИРГО, а в 1891 году именно ему поручили официальную съёмку пребывания в Иркутск государя-наследника. Много позже и не в Сибири уже его спрашивали, как могло такое случится, что его, бывшего ссыльнокаторжного допустили до сына императора. И Пётр Адамович отвечал ровно так, как когда-то объяснили ему: «по совокупности мнений известных и всеми уважаемых граждан Иркутска».

Что до технической стороны фотосъёмки, то два «царских дня» показали все «прелести» репортажа. И приезд, и отъезд столь важной особы расписывался по часам и минутам, и эта привязка ко времени диктовались отнюдь не игрою света и тени, а соображениями безопасности и комфорта главной персоны. Фотограф не мог просить о дополнительных остановках, выстраивать кадр по своему усмотрению — и даже неплохие отпечатки со встречи и проводов оставили чувство неудовлетворённости. В надежде на лучший снимок Милевский отправился за наследником дальше, в Канск — и Творец наградил его за терпение и настойчивость. Сам Пётр Адамович не рассказывал, но князь Ухтомский, сопровождавший наследника-цесаревича, у себя в дневнике записал: «30-го июня жители города поднялись вместе с солнышком, в восемь часов лошади уже стояли у крыльца. Момент, когда Его императорское высочество вышел из дома И. Г. Гадалова, успел схватить фотограф, и теперь картина выхода к коляске красуется на стенах у многих жителей Канска».

А выход к коляске, действительно, удался, и, кажется, потому что из свиты никого поблизости не случилось. А, может, и оттого, что Николай, сам фотограф, остановился и посмотрел прямо в камеру.

Вернувшись в Иркутск, Милевский увидел и несколько «царских фото» Гофмана, очень удачных. Но особенно впечатлил его снимок Богдановича, на котором не было ни наследника, ни его окружения, но замечательно ощущалась атмосфера встречи. Как Богданович этого добивался, оставалось решительно непонятно, но печать фотографа в левом нижнем углу фотографии стояла по праву и могла бы приравниваться к медали.

А своё серебро на Всероссийской выставке 1889 года Пётр Адамович отработал пятью годами разъездов по Восточной Сибири — фотографом ВСОИРГО. С наступлением нового века собрался уезжать из Иркутска, но прощание растянулось на несколько лет: то ли город не отпускал, то ли сам он с трудом от него отрывался.

Справочно

Из воспоминаний Н. А. Чарушина «О далеком прошлом»: «Поездка с Потаниным в Ургу (1888). Нас ехало трое: Потанин, я и мой помощник Фёдоров. Собрались в глубь первобытной Монголии безо всякой охраны, я на всякий случай запасся револьвером большого калибра. Но, немного ознакомившись с населением этой страны, я устыдился, что взял револьвер. Урга была нашей основной базой, откуда время от времени мы совершали кратковременные экскурсии в её окрестности, где расположено было немало монгольских монастырей. Потанин с утра возился с монголами, записывая их сказки, предания и песни. Мы же занялись устройством лаборатории и лёгкого павильона для съёмки. Первоначально основная работа (антропологические снимки монголов) шла очень туго: фотография в Монголии была делом невиданным и против неё существовало серьёзное предубеждение. По мнению монголов, каждый, позволивший сфотографировать себя, тем самым терял власть над своей душой. Не помогало даже обещание того или другого вознаграждения. Наконец нашлись из знакомых Потанина смельчаки, решившиеся на эту опасную операцию. Пример оказался заразительным, к концу нашего пребывания удалось составить весьма значительную коллекцию. Мы жалели только, что снимка с богдо-гэгэна (светлейшего владыки — ред.) нам не удалось сделать. Впрочем, год или два спустя, когда Фёдорову пришлось снова быть в Урге, пробел этот был заполнен. Богдо-гэгэн, видя фотографии многих из своих лам и монгольских князей, пожелал во что бы то ни стало запечатлеть и себя. Ламы, зная настойчивость своего духовного главы, не могли ему отказать и пошли на компромисс: не беда, если богдо-гэгэн будет сфотографирован, важно, чтобы снимок не сделался достоянием масс. Фёдоров согласился, но вместо одного сделал два негатива, с этого же второго отпечатал большое количество карточек, которые быстро распространились среди монголов и бурят. Ламы очень всполошились, но было уже поздно».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс