Иркутские истории. Кому холодно, а кому и тепло

«В двадцатых числах апреля установились сухие, солнечные погоды, но 27-го, около четырёх пополудни налетела на город страшная буря. За якутской заставой сорвала железные крыши с хлебных складов, у плашкоута на Московском перевозе дёрнула несколько лодок и утопила их, а затем хватанула с пристани две огромные баржи и, как щепки, перенесла их к левому берегу!» И тайга сибирская два века назад была еще в целости-сохранности, а гляди ж ты, не спасала от бурь-ураганов. Так что держимся крепче и следим за сводками МЧС! Валентина Рекунова, «Иркутские истории».

Генерал-губернатор принимает на даче

Семён Семёнович велел запрягать, но уже у ворот вдруг махнул рукой и отправился в банк пешком: ему живо представилось, как после часового пребывания в душном зале он вернётся к своей раскалённой коляске — а иначе никак, скверов в центре нет совсем, а домовые садики и сады все повёрнуты внутрь усадеб.

В банке на Амурской все служители были в светлых костюмах (от кремового до оливы), купленных у него в магазине. Не зря он, Кальмеер, не упускал случая подчеркнуть: чесуча хороша как в тепло, так и в холод. Правда, можно было заметить, что время от времени служащие ныряли под большой навес из парусины, устроенный слева от здания и окружённый раскидистыми деревьями. А что? Правильно: меньше вероятность ошибок. Надо бы и у себя в магазине что-нибудь этакое придумать!

До середины июня приказчики у Кальмеера держались неплохо, но солнце продолжало палить, и в июле они впали в оцепенение, в зеркальных витринах отражались осоловевшие, перекошенные зевотою лица. И даже прелестные куклы, недавно привезённые из Германии, подурнели — или у Семёна Семёновича тоже плавился мозг?

Страшные жары стояли и в позапрошлом, 1887-м, и в прошлом году, когда весь июнь в Иркутском округе не пролилось ни капли дождя, и всходы погибли. Нынче барометр стал клониться в нужную сторону лишь 14 июня. В ночь на пятнадцатое небосвод над Иркутском наконец прорвало — и очумевшие обыватели всерьёз рассуждали о том, что «и раньше полило б, когда бы метеостанция тучи не отводила»!

Справочно

Магнитно-метеорологическая обсерватория построена в Иркутске в течение лета 1886 г. Над фронтоном главного здания возвышалась башня в 7 саженей высотой. На крыше башни установлены: малый флюгер с указателями силы ветра, анемометр Робинсона и флюгер анемографа Гаслера (самопишущий прибор этого анемографа находился в верхнем этаже башни).

Внутри главного здания были установлены магнитные вариационные инструменты. В отдельной комнате помещены магнитометры, весы Алойда и подзорные трубы. Имелась и специальная комната для дежурного наблюдателя с барометрами, гальваническим счётчиком анемометра, часами для самописцев, электромагнитом, запасными инструментами и пр. Рядом с этой комнатой расположен самопишущий барограф Гаслера. В отдельной будке из деревянных жалюзи, отстоящих от главного здания, помещена жестяная клетка с психрометром, maximum и minimum термометрами и гигрометром. Здесь же установлен весовой эвапорометр для измерения испарения. На один из столбов помещён дождемер, а в непосредственной близости от него лежали термометры для определения температуры на поверхности земли и температуры почвы на различных глубинах. В ещё одной будке установлен самопишущий термограф и гигрограф.

Построен был и специальный павильон для абсолютных измерений земного магнетизма и определения времени. Здесь поставлены были два столба из байкальского мрамора на фундаменте из известняка. В пристрое к павильону было всё необходимое оборудование для астрономических наблюдений.В обсерватории каждый час замеряли силу и направление ветра, облачность, давление воздуха, его температуру и влажность, силу земного магнетизма и пр.

А ещё в магнитную обсерваторию можно было позвонить, уточнить про перемены в погоде. Большинству обывателей это просто не приходило в голову, кто-то просто робел, но Кальмеер как деловой человек спрашивал безо всяких сомнений и всегда получал любезный ответ. А, значит, и возможность предупредить домашних. Да, и приказчиков. Разумеется.

Для работников всякий хозяин — деспот и угнетатель; так уж выглядит изнутри, и надобно это принять. Конечно, и поправлять по возможности эту картинку, но ненавязчиво, осторожно. Он, Кальмеер, к примеру, отдаёт приказчикам все прочитанные газеты. Польза тут двойная — и для дела, и для себя самого, ведь только из газет они могут узнать, что Татьяна Леонтьевна, супруга Семёна Семёновича, — член попечительского совета иркутского Детского сада. А, кроме того, попечительница приюта арестантских детей — то есть обеспечивает его из мужниного кармана. Да и сам он, Кальмеер — деятельнейший член губернского тюремного попечительства.

Газеты, впрочем, писали разное. Два года назад, в сентябре 1898-го, «Восточное обозрение» обвинило Семёна Семёновича в увольнении приказчика будто бы за написанную им заметку в газету: «В одном из номеров мы напечатали, что у Кальмеера приказчики работали по воскресеньям и даже работали 16 августа, в день прихода первого поезда. Один приказчик, заподозренный в сообщении этих сведений газете, был уволен. И совершенно напрасно, так как никаких заметок г. И. газете не давал».

Семён Семёнович не стал спорить с газетой, но и оправдываться не стал. Да и уволенного возвращать не пожелал. Зато в страшный зной 1890 года обустроил одну комнату под «оазис», и теперь все по очереди ныряли туда.

Приказчики не благодарили — у них и для этого не было сил. Но после ёрничали, конечно:

— Семён Семёнович, верно, вычитал из газет, что начальник края с июня ещё принимает на даче «Звёздочка», а в канцелярии — лишь по пятницам, да с 10 утра.

— Ему бы ещё прочитать, что в каком-нибудь европейском городе N владельцы магазинов предлагают служащим прохладительные напитки, а зимою и чай!

Вот придёт Фомина, она и покажет!

Осень в Иркутске 1889 года вышла какая-то странная. Местные торговцы дровами решили: на улице и в домах достаточно холодно, чтобы снова набрасывать ценник. А владелец мануфактурного магазина Кальмеер, напротив, уверял, что тепло, и не дал унести на склад нераспроданную коллекцию летних шляп. Приказчики скрыли недоумение, но всерьёз озаботились — и на другое утро у стоек с головными уборами можно было видеть эмалевую табличку «Гвоздь сезона». На удивлённые взгляды покупателей невозмутимый приказчик пояснял:

— Старожилы из охотников предсказывают отличную осень в нынешнем году: гуси не собираются улетать, зайцы не желают сменить одежду на зимнюю. Да, были инеи на полях, но и после них много новых цветов наросло; отава совершенно зелёная, и коровки продолжают запасаться жирком. А мы не откажем себе в удовольствии продлить заслуженный летний сезон, — ловким движением он подбросил шляпу серого цвета, уходящего в голубой, надел её и, чрезвычайно довольный, осмотрел себя в зеркале. Стоявшая рядом дама, супруга известного лесоторговца, загляделась — и попросила выписать чек. А уж тут и владелец магазина Кальмеер очень кстати случился рядом с дамой и пригласил в «закрома»:

— С сегодняшним поездом… ещё и не видел никто. Для настоящих ценителей, да, и с учётом сибирских морозов. К ним, как известно, лучше готовиться загодя.

…Где-где, а в Верхоленске зима с 1889-го на 1890-й началась с получения новой формы городовыми. Прежняя же износилась настолько, что теперь полицейские стали неузнаваемы. Подслеповатые старики вообще принимали их за чинов какого-то нового ведомства и на всякий случай выказывали почтение.

По примеру Иркутска в Верхоленске завели ночные обходы и сторожей, которые ползимы простучали колотушками, а потом «пристали», да и немудрено, когда наняты были безнадёжные старики. Вторую половину зимы обсуждали два новейших запрета: на курение табака на улицах и на езду по городу с колокольцами. Общее мнение было то, что нету никакого запрета, потому как, если б он был, то не курили бы и колокольцы подвязывали, а то ведь ни этого, ни того.

Из новых приезжих выделялся один, высокого роста, щеголевато одетый и готовый всегда сказать речь, неважно о чём. Долго пытался угадать обыватель, что же это за цивилизатор такой, но разрешилось всё просто: на одной особенно знатной пирушке среди ссыльных принял он горячительного, а после солёненького — и, забыв про политику, прямо перешёл к клубничке.

Все надеялись, что в уездном училище после Святок, чудным образом вымоют пол, подклеят оборванные обои, да и шторы повесят, чтобы не дуло так от окна, но чудес не бывает, увы. А перед самым Крещением прошёл слух, будто на Фоминой неделе ожидается несколько свадеб. Приезжий щёголь (ну тот, что по части клубнички) и по этому случаю двинул речь, да так распалился, что кончил поднятием к небу рук:

— Съедутся со всего уезда мерзкие кулаки устраивать брачные дела своих захудалых и гнилых молодцов!

Как молодец может быть гниющим, он не счёл обязательным пояснить, но придал лицу вполне брезгливое выражение. Что, впрочем, не помешало ему принять солёненького, потом горячительного — ну и прямым путём… Многие смеялись над ним, но владельцы мельниц оставались в печали: январский мороз не пощадил их пруды, и помол прекратится.

Кому в Московских воротах жить хорошо?

Первый дождь в Иркутске 1890 года выпал 26 марта, и очень основательный. Обыватели ещё спорили, было ль, не было ль прежде такое, а улицы уже сделались непроходимы. Ручьи с густым настоем навоза понеслись в Ушаковку и Ангару, а на пустырях образовались озёра. Улица Подгорная изображала один из Венецианских каналов, а Хлебный базар — один из Царскосельских прудов, правда, вместо лебедей там плавали останки собак и кошек.

В двадцатых числах апреля установились сухие, солнечные погоды, но 27-го, около четырёх пополудни налетела на город страшная буря. За якутской заставой сорвала железные крыши с хлебных складов, у плашкоута на Московском перевозе дёрнула несколько лодок и утопила их, а затем хватанула с пристани две огромные баржи и, как щепки, перенесла их к левому берегу! Странным образом пощадила Московские ворота, но вернулась к ним две недели спустя и половину крыши просто вывернула наизнанку! Металлические листы свисали над проходящими, угрожая свалиться на головы. Стёкла в окнах ворот тоже были сильно поломаны, и повсюду валялись осколки.

Приезжие нередко спрашивали иркутян, для чего их воротам окна — и вызывали ответное изумление: вот же глупые, не возьмут себе в толк, что в купеческом городе и ворота, пусть и трижды триумфальные, пользу должны приносить. Вот и отдали их, любезные, под думский архив, а какой же архив без окон? Вообще: по всем управским бумагам ворота проходят как отдельно стоящее здание, на его содержание выделяются средства, вот и теперь, после бури, будет сделан ремонт. Хоть, по правде-то, и до нынешних бурь голуби беспрепятственно попадали в архив и обустраивались капитально, с видом на будущее. Местная пресса вопила, конечно, но городская управа временами плохо слышала…

После майской бури городской секретарь Пётр Иосифович Катышевцев не единожды вписывал в думскую повестку ремонт Московских ворот, но то гласные разбегались до времени, то заседания не начинались из-за отсутствия кворума. Лишь к концу августа удалось представить ремонтную смету и предложить позаимствовать на неё из городского экстраординарного кредита. Дальше всё пошло хорошо, и в зиму многострадальные ушли с новой шапкой-крышей. А уж сколько помёта вынесли рабочие, Катышевцев предпочёл не рассказывать никому.

Стихии же успокоились вплоть до рекостава на Ангаре 28 декабря — тогда одну из водокачек у Московских триумфальных ворот раздавило наползающим льдом. Беда была просто с этими водокачками: как их хитро ни ставят, а всё одно не выдерживают наскоков своенравной реки и дважды в год разносятся в щепы.

Нынче-то ещё повезло — ждали куда большего зла: передавали о высоком подъёме Ангары в районе Усолья, остающихся под водой островах с зародами сена. Крепкий верховой ветер только усиливал тревогу, и в ожидании скорого наводнения в Троицком приходе Иркутска перевели весь скот и сами съехали. Но вечером двадцать седьмого шуга стала образовывать неподвижные острова, а промежутки между ними заволакивало ледяной пеленой, и к двум часам дня 28 декабря «матушка успокоилась». Лица обывателей прояснились. Скрежет укрепляющегося льда ещё беспокоил стариков, переживших немало от суровой реки, и, когда Ангара окончательно встала, все истово перекрестились: «Пощадила, родная!»

А на другое утро, двадцать девятого, все высыпали на берег гадать об урожае на новый, 1891 год. Ангара легла гладко, почти без торосов, а для урожая-то чем торосистее, тем лучше… Ладно, пусть и так, зато в Глазково легче ходить и людям, и лошадям.

Справочно

Из газеты «Восточное обозрение» от 07.03.1893: «В ночь на 1 марта в Иркутске был дождь. Явление по здешнему климату необычное».

Из газеты «Восточное обозрение» от 21.03.1893: «Из опубликованных недавно метеорологических сведений видно, что 2 января в Иркутске термометр показывал — 46, а давление барометра поднялось до небывалой высоты в 807,5 мм. Такой высоты барометра ещё никогда не наблюдалось на земной поверхности. Бедным иркутянам пришлось вынести на своих плечах ещё и небывалое в мире атмосферическое давление. Теперь они могут гордиться разве только тем, что не испытывали давления общественного мнения».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс