Периодизация Гражданской войны «плавает» у разных историков: некоторые называют датой её окончания 1923 год. «АН» уже анализировали причины, по которым красные победили 100 лет назад. У белых так и не появилось единого командования, зато вся крупная промышленность оказалась в руках красных. А значит, в солдаты революции оказалось проще рекрутировать пролетариат, вооружая его продукцией его же заводов. И наступать от единого центра к окраинам сподручнее, особенно если у тебя яркие понятные лозунги, а противник мямлит что-то об обязательствах продолжать надоевшую всем войну. Красные умудрились эффективнее использовать «третьи силы» конфликта (от Махно с Петлюрой до финнов и немцев), а их лидеры оказались самыми жестокими и прагматичными. Тем не менее всё могло сложиться совершенно иначе. Если бы к началу Гражданской войны букмекерские конторы принимали ставки, то на победу Ленина со товарищи коэффициенты были бы примерно как на триумф клуба «Урал» в Российской футбольной премьер-лиге.
Глава первая
Каждый советский школьник помнит рисунок в учебнике истории XX века: красного цвета работяга с прилаженным к винтовке штыком, стоящий в центре карты империи, отбивается от лезущих на него со всех сторон синих «плохишей»: Колчака, Юденича, Деникина, белофиннов, белочехов, японских и британских интервентов. На самом деле врагов у советской власти было намного больше. И если бы они и вправду сообща навалились на мужика с ружьём, ему не помогло бы даже мудрое партийное руководство. Большевики победили в войне во многом благодаря её хаотичному характеру, который вовсе не сводился к противостоянию красных и белых.
К началу 1919 г. командующий Северо-Западной армией генерал от инфантерии Николай Юденич вёл лихую дипломатическую игру. Ему удалось выбраться из большевистского Петрограда в Хельсинки, где он попытался договориться с регентом Финляндии Карлом Маннергеймом о совместном походе на Питер. Юденич был уже признанным вождём белой гвардии, но рассчитывать мог только на 10–15 тыс. штыков, с которыми захватить и удержать Петроград было бы нереально.
У Маннергейма были все резоны согласиться. В течение 1918 г. он возглавил белую армию в Финляндии и одолел красных в местной гражданской войне. Многие рычаги власти в Великом княжестве были в его руках, он имел авторитет в войсках, но для большинства финнов оставался шведом и «русским генералом», имевшим слабые шансы на грядущих президентских выборах. Вот если бы Маннергейм принёс Финляндии независимость, которую гарантировал бы легитимный правитель России – тогда другое дело, тогда он – национальный герой. Не существовало и дипломатических преград для похода финнов на Петроград, поскольку Великое княжество Финляндское де-юре входило в состав Российской империи, на территории которой шла Гражданская война. К тому же Красная армия на Карельском перешейке была представлена частями сомнительной боеспособности общим числом с дивизию.
Конечно, хитрый Владимир Ленин уже давно это всё просёк и ещё в декабре 1917‑го «даровал» финнам независимость. Но что стоило для Маннергейма слово большевистского вождя, который спонсировал его врагов и бредил мировой революцией? В общем, ситуация скорее всего, разрешилась бы совместным походом финнов, эстонцев и белогвардейцев на Петроград, из которого верхушка большевиков уже драпанула в Москву. Но неожиданно упёрся Верховный правитель России адмирал Александр Колчак, который категорически отказывался признать независимость Финляндии: мол, этот вопрос может решить только Учредительное собрание.
Что финны при любом раскладе не останутся в составе России, ему весь 1919 г. втолковывали Юденич и многие деятели Русского политического совещания в Париже. Посол в Англии Константин Набоков телеграфировал Колчаку в Омск: «Прошу вас проникнуться сознанием, что независимость Финляндии есть свершившийся факт». «У русской белой гвардии одна цель – изгнать большевиков из России», – напоминали адмиралу собственные офицеры. В июне 1919-го ставки повысил сам Маннергейм, пообещав мобилизовать на войну 100 тыс. финнов. Но Колчак был уверен, что белые справятся сами: его войска были уже за Уралом, Деникин громил красных на юге, а Юденич двигался из Нарвы на Питер. Верховный правитель отверг и предложение США о перемирии с большевиками и замораживании линии фронтов.
При этом положение самого Колчака даже на гребне успехов было шатким. Как пишет историк Константин Гайворонский, он с самого начала не контролировал территории восточнее Байкала, поскольку его столица Омск была отрезана от них землями Забайкальского и Уссурийского казачьих войск: «Здесь царствовали атаманы Семёнов и Калмыков, не признававшие власти адмирала. Когда же тот попытался послать войска для «вразумления» казаков, японцы заявили, что могут и выступить на стороне Читы (столицы Семёнова)».
А откуда взялись в Чите японцы? Формально функции союзных войск в Сибири сводились к обеспечению бесперебойной работы Транссибирской магистрали. Но японцы вели себя как полноправные оккупанты (например, в марте 1919-го они расстреляли из пулемётов 257 жителей села Ивановка). А жестокость казачьих атаманов была ещё первобытнее: заподозренных в большевизме люди Калмыкова и Семёнова закапывали живьём «с устилом дна ямы внутренностями, выпущенными из закапываемых, – чтобы мягче было лежать».
Понятно, что еретиком можно было объявить кого угодно, а тыловые колчаковские части тоже не миндальничали, когда местное население прятало припасы от продразвёрстки. Крестьяне в ответ не особо отличали колчаковцев от семёновцев. После окончания Гражданской войны в Сибири число коммунистов по партийной переписи составило 8 тыс., а в партизанском движении против белых на востоке страны сражалось 190 тыс. человек. Американский посол в Японии Роланд Моррис съездил в Омск и сообщил в Вашингтон, что Колчака не поддерживает никто, «за исключением небольшой дискредитировавшей себя группы реакционеров, монархистов и старорежимной военщины».
Политическое местничество
Но что уж сетовать, что белые не смогли выступить единым фронтом с казаками, финнами и японцами, если они не смогли и между собой найти общий язык. Дебют Добровольческой армии на юге России вышел комом: в апреле 1918 г. её «Ледяной» поход закончился поражением под Екатеринодаром, гибелью командующего армией генерала Корнилова и отходом обратно на нижний Дон. Но тогда же большевики умудрились довести донских казаков до восстания во главе с атаманом Красновым, подробно описанного в «Тихом Доне» Шолохова. Немцы стали снабжать повстанцев оружием, а новому командующему Добровольческой армией генералу Антону Деникину это показалось неприемлемым обстоятельством, чтобы заключить с казаками союз. И он отказался от предложения Краснова совместно атаковать Царицын (будущий Сталинград и Волгоград), захват которого мог радикально изменить ход войны.
В соседней Саратовской губернии как раз шло антибольшевистское восстание, а Царицын с металлургическими, пушечным, снарядным заводами был центром оборонки. Вдобавок Поволжье обладало неплохим мобилизационным потенциалом, а красные как раз пухли числом, ставя под ружьё всякого на подконтрольных им территориях. Взятие Царицына, через который шло всё снабжение Северо-Кавказской группы красных, означало бы и сравнительно лёгкое завоевание Кубани. Но Деникин счёл предложение Краснова интригой немцев, которые могут ударить ему в тыл. А ещё он следовал за настроениями своего войска, наполовину состоявшего из кубанцев, рвавшихся освобождать от красных родные станицы. И не хотел связываться с Комучем.
Важную роль в ходе Гражданской войны сыграл 40-тысячный чехословацкий корпус, сформированный ещё до революции из пленных солдат Австро-Венгрии, готовых воевать за независимость Чехословакии против Берлина и Вены. Большевики вроде бы согласились пропустить их по Транссибу во Владивосток для отправки во Францию, но потом почему-то решили разоружить – и получили восстание. Эшелоны с 40 тыс. бойцов были растянуты от Волги до Амура, и чехословацкий мятеж тут же привёл к падению советской власти на всём протяжении Транссиба. На её месте возникла куча белых правительств, самым крупным из которых был эсеровский комитет членов Учредительного собрания (Комуч) со столицей в Самаре.
Власть Комуча распространялась на части Саратовской, Симбирской, Казанской, Уфимской губерний, её признавало оренбургское и уральское казачество. Войска Комуча под командованием подполковника Владимира Каппеля нанесли красным чувствительные поражения летом 1918 г. и контролировали территорию 700 на 500 вёрст в сельскохозяйственном регионе. Позднее Комуч захватит в Казани золотой запас России (одних только золотых монет на 650 млн рублей) и получит все возможности для победы над большевиками – даже чехословаки его поддерживали. Казалось бы, для Колчака и Деникина это мощный естественный союзник, а находящийся у него под боком Царицын – «точка сборки» антибольшевистского блока, мощи которого красные мало что могли бы противопоставить.
Но союз не состоялся, потому что офицерам-монархистам Деникина не с руки дружить с эсерами, которые куда ярче большевиков олицетворяли революционные перемены. В итоге Деникин не только не пошёл на Царицын, но и пропустил туда красных. Немцы воспользовались неразберихой, оккупировав Украину, Донбасс и даже Ростов. Красные оказались между трёх огней, но Деникин снова ничего не сделал. В мемуарах он напишет: «Нанесение более серьёзного удара в тыл тем большевистским войскам, которые преграждали путь нашествия немцев, не входило тогда в мои намерения». Дескать, его свои не поймут, если он ударит в тыл русским, держащим фронт против немцев. Деникин двинулся на Екатеринодар, а войска Комуча – на Казань, только увеличив расстояние друг от друга. А Царицын стал «точкой сборки» и для красных, которые одних только бронепоездов с царицынских заводов получили 13 штук.
Царицын будет взят Кавказской армией барона Врангеля только летом 1919 г., когда ни Комуч, ни армия Колчака уже не представляли из себя грозной силы, а Деникин завяз на юге. «Исключительное стратегическое значение Царицына было принесено в жертву политическому местничеству», – напишут позднее в советских учебниках истории. И в мемуарах белоэмигрантов полно схожих оценок.
Ленинский гамбит
Многие историки ещё более радикальны: мол, не красные выиграли Гражданскую войну, а белые её слили. Когда страна полыхала синим пламенем, они категорически отказывались признавать национальные автономии, не говоря уже о независимости входивших в империю провинций. Тому же Деникину предлагал тактический союз лидер украинских самостийников Симон Петлюра. Но командующий Добровольческой армией в ответ запретил упоминать слово «Украина». Результатом стали мгновенное падение Киева и резня офицеров, описанная в булгаковской «Белой гвардии».
А большевики легко пошли на союз с батькой Махно, который принёс им много пользы. И только после этого был уничтожен. Некоторые историки называют «нелогичным» поведение Ленина, запросто отказавшегося от Финляндии и Прибалтики. А он лишь ликвидировал несколько реальных и потенциальных фронтов. И, как писал Троцкий, Ильич был готов отдать половину страны, лишь бы удержать вторую половину. Подписав с немцами мирный договор в Брест-Литовске, Советская Россия обещала демобилизовать армию и флот и отдала территории с населением в 56 млн человек, четверть всех железных дорог, три четверти чёрной металлургии. А заодно обязалась выплатить Германии контрибуцию, эквивалентную 245 тоннам золота.
К тому же красные больше и слаще обещали. Представления россиян о Гражданской войне во многом сформированы советским кино: за белых якобы воевали офицеры, дворяне, казаки, иностранные интервенты, часть разночинцев и интеллигентов. А за красных – рабочие и крестьяне. В реальности ничего подобного не наблюдалось: если вы жили в Иркутске, вас призывали в белую армию, если в Москве – то в красную. По словам историка и писателя Леонида Юзефовича, воевавших по идеологическим причинам было немного, а большинство воспринимало войну как стихийное бедствие, которое надо пережить. А когда рядом убивали товарища, мстили тем, чья сторона виновата в смерти. Например, рабочие из Ижевска и Воткинска за белых воевали под красным знаменем, а в штыки на красноармейцев шли с песней «Смело, товарищи, в ногу».
Вопреки стереотипу за красных воевало едва ли не меньше офицеров, чем против них. Тем более красные куда жёстче проводили мобилизацию. Уже в мае 1918‑го в деревнях и на фабриках зачитывали декрет «О принудительном наборе в Рабоче-крестьянскую Красную армию», который «повелительно диктуется всем положением страны, как для борьбы за хлеб, так и для отражения обнаглевшей на почве голода контрреволюции». Про зарплаты уже никто не вспоминал. Офицеров касалось отдельное постановление: «Все вообще лица из числа бывших офицеров, независимо от их настоящего звания и рода занятий, подлежат призыву на действительную военную службу в Красную армию и назначаются на соответствующие командные должности».
Без военспецов красные были бы обречены – это даже Ленин потом признавал. И едва ли не ключевой вопрос на развилке истории: почему они соглашались служить? Каким образом прославленный генерал Алексей Брусилов возглавил Особое совещание при главкоме РККА и в сентябре 1920-го вместе с Лениным и Троцким подписал воззвание к командирам армии барона Врангеля: мол, гарантируем всем сложившим оружие полную амнистию? Дальнейшее известно: сдавшихся после ухода Врангеля офицеров прибивали за ноги к брёвнам и топили в Чёрном море. Брусилов застрелился или подал в отставку? Ничуть не бывало: он до самой смерти в 1926 г. занимал важные посты в Красной армии, и в 70 лет состоял при Реввоенсовете «для особо важных поручений».
Генерал Сергей Лукирский, также сделавший карьеру у красных, вспоминал: «Октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или удержать армию от развала как орудие целостности страны. Принято было решение идти временно с большевиками». «Временно» растянулось до 1930-х годов, когда Лукирский и ему подобные были арестованы и расстреляны ОГПУ. Вероятно, не хотели «бросаться в авантюру» и те тысячи офицеров, которые не стали вместе с атаманом Калединым защищать Ростов и Новочеркасск в самом начале войны в феврале 1918 года.
«АН» рассказывали, что для защиты столицы Донского войска Новочеркасска у Каледина нашлось лишь 147 штыков. А Деникин вспоминал: «Напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей-юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодых, здоровых офицеров, не поступавших в армию. После взятия Ростова красными советский комендант Калюжный жаловался в Совете рабочих депутатов на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, что они не были в Добровольческой армии».
Летом 1918 г. был момент, когда «красные офицеры» стали массово переходить к белым, а Троцкий издал известный указ о расстреле семей дезертиров. Но он повсеместно не исполнялся, поскольку у большевиков родственники тоже жили на занятых белыми территориях. Историк Андрей Ганин рассказывает коллизию, обнаруженную им в оренбургском архиве: зимой 1919 г. сотник Рогожкин, словно шолоховский Гришка Мелехов, решил перейти от белых к красным, но казаки его не поддержали. Посему Рогожкин расцеловался с боевыми товарищами и поскакал «менять окрас» один. Словно сменил футбольный клуб.
Троцкий быстро осознал, что, ставя в строй слабо мотивированных крестьян, нельзя выиграть войну у кадровых деникинских полков, которые в середине 1918 г. размётывали красные дивизии, как ураган плохо собранные снопы. Нужно воспитывать армию путём упорной, настойчивой работы, начиная с роты и поднимаясь выше через батальон, полк, дивизию. И у Троцкого был козырь, о котором часто забывают: красных поддержало большинство унтер-офицерских кадров императорской армии. Прошедшие Первую мировую войну строевые фельдфебели и вахмистры хорошо понимали, что у белых им даже офицерские погоны не светили, а у красных вчерашний фельдфебель Василий Чапаев через год командовал дивизией. Будущий маршал Жуков к концу Гражданской войны командовал эскадроном, Рокоссовский – полком, Будённый – армией.
Красные охотно брали и возрастных опытных солдат, которым белые не доверяли: дескать, они уже несут в себе бациллу большевистской пропаганды и пропитаны ненавистью к «офицерью». При дефиците грамотных унтер-офицеров их некому было держать в ежовых рукавицах, а значит, они в любую минуту могут перейти к неприятелю. «Мы боимся этого как чёрта и принуждены призывать только зелёную 18–19-летнюю молодёжь», – сокрушался военный министр Колчака генерал Будберг. К концу войны красные доминировали не только количеством, но и качеством армии – это многократно признавали в эмиграции белогвардейцы, воевавшие за Крым в 1920 году.
На гражданке людьми тоже двигали в основном карьерные и материальные мотивы. В десятках фильмов показано, как революционные солдаты и матросы свергают ненавистное Временное правительство. Тем не менее примерно 40% министров Керенского остались служить большевикам: Мануйлов, Кишкин, Верховский, Малянтович, Скобелев, Некрасов, Никитин, Маслов, Зарудный.
Национализация промышленности в 1918–1920 гг. породила систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предприятий, централизованно распределявших сырьё, топливо и выработанную продукцию. Бюрократический аппарат красных за несколько лет достиг 4 млн служащих. Понятно, что революционному матросу с коктейлем «Слеза комсомолки» снабжение Кировского завода не доверишь. Изучение анкет чиновников 1918 г. показало, что бывшие сотрудники царских министерств и губернских учреждений составляли среди управленческой элиты более половины, а в хозяйственных ведомствах – от 70 до 100%.
Белые неслучайно сохранили контроль за территориями на окраинах, где много портов, а крестьяне более зажиточны и консервативны. Но даже среди них не наблюдается понимания неминуемой катастрофы, которую влекут за собой отмена частной собственности, ликвидация свободного рынка и гонения на образованные слои общества. Когда советская власть в Архангельске была свергнута капитаном I ранга Георгием Чаплиным, большие надежды белых возлагались на сознательных поморов-добровольцев. Однако почти все волостные советы Северной области отвечали на призывы Чаплина одинаково: «Добровольцев нет ввиду начавшегося лова сельди».
Народ-богоносец ни в какие лозунги уже не верил, а «своими» считал только родственников. Среди крестьян глубоко распространилось желание отсидеться: например, жители Пензенской и Саратовской губерний не поддержали пришедшие на их территорию отряды тамбовских антоновцев. Сотни разрозненных крестьянских бунтов по всей России в целом не создавали угрозу советской власти.
Вначале все верили, что Дума обеспечит крестьян землёй. А коли этого не произошло, разгон Думы только приветствовали. Та же история с Учредительным собранием, которое за месяц не совершило ожидаемых чудес и даже в консервативных газетах именовалось «учредилкой». Русское свободолюбие напоминало подростковое нетерпение перед голой женщиной. Мало кто понимал устройство экономики, большинство предпочитало считать, что плохо живут, потому что их эксплуатируют. Что эффективные общества устроены сложно и нужно взять на себя труд их изучения, ни разу не становилось популярной в массах идеей. «Учредилка» не спасла – так пусть Ленин спасает. Судачили, что большевик тем отличается от меньшевика, что хочет дать народу больше. А о видении будущего прекрасно высказался безвестный крестьянин, встретившийся писателю Михаилу Зощенко: «Нам нужна демократическая республика с хорошим царём».
Хотели как лучше
Революционеры после падения монархии в феврале 1917 г. быстро превратились в злейших врагов. Ленин ненавидел популярных в народе меньшевиков вроде Ираклия Церетели больше, чем монархиста адмирала Колчака.
Убийство левыми эсерами германского посла Вильгельма фон Мирбаха 6 июля 1918 г., похоже, имело целью сплотить революционные силы, в том числе восстановить альянс с большевиками. По их логике, ликвидация фон Мирбаха должна была спровоцировать «революционную войну» с Германией, и большевикам пришлось бы брать в союзники всех причастных. Но вышло ровно наоборот: немцы уже не располагали силами для полномасштабного вторжения в Россию и стерпели убийство своего посла. И большевики поняли, что у них развязаны руки установить в стране однопартийную диктатуру и развернуть против идейных оппонентов «красный террор».