«Заушаковские… поселились в «Гранд-отеле». Идиллия продолжалась недолго — покуда не выяснилось, что благоустроенное жильё по карману кожевникам и печатникам, а вот переплётчикам его не потянуть. Кроме того, очень скоро засорились канализация и водопровод, а виновным никто из жильцов признавать себя не желал. Мало кого привлекла и столовая в роскошных залах бывшего ресторана. Впрочем, как и Рабочий клуб: соседи по номерам как-то быстро перессорились и не хотели встречаться без крайней нужды». Дааа… Красиво жить тоже надо уметь. А со страшным человек умеет смиряться. Валентина Рекунова, «Иркутские истории».
Опозоримся или нет?
В конце января 1918-го Павле Петровне неожиданно предложили подработку. Хотя какая уж неожиданность, если столько мест оголилось после уличных боёв в декабре! С потерями среди военных ещё как-то определились, а вот мирные жители, искалеченные и погибшие, не пересчитаны до сих пор. Никто не называет цифр, только мелькает в разговорах: «Нет соседа и флигеля его нет, один столик железный стоит среди головёшек», «Нужен толковый служащий в канцелярию, но такого как Семён Сидорович (царство ему небесное! ) разве найдёшь?» И в Иркутской мещанской управе которую уж неделю ищут хорошую стенографистку, хоть обычно много свободных и берут недорого.
Павла Петровна, строго-то говоря, не обучалась скорописи. Да и на машинке печатает двумя пальцами, но очень быстро и без ошибок. Она и термины никогда не напутает, а тут всего лишь протокол собрания мещанской управы. Да и повестка самая обыкновенная — выделение стипендий на обучение в средних учебных заведениях города.
Но и этот простой вопрос неожиданно получил политическую окраску:
— Деньги-то у нас есть, — замялся мещанский голова, — но стипендии именные, а имена… устарели. Вернее сказать, опасными стали. Да вы сами подумайте: одну стипендию учредили к 300-летию дома Романовых, а другую — к пребыванию в нашем городе великого князя Алексея Александровича.
— Так об нём и теперь худого не говорят!
— Разве ж я с этим спорю?! Но ведь и он из Романовых, а их время кончилось.
— Чистая правда! — поддакнул помощник мещанского головы.
Но цеховой Гутман недовольно поднялся с первого ряда, взмахнул новеньким «пирожком» чёрного каракуля:
— Если по справедливости, надо бы всем стипендиям дать имена «устаревших» и ставших опасными иркутских благотворителей. Вот ведь и наша мещанская богадельня здравствует на проценты с капиталов Трапезникова, Зыряновой, Тропина! Ими же и основана, сколько помнится.
В рядах одобрительно зашумели, а голова помрачнел. Однако же дал всем выговориться и только после заметил:
— Всем этим достойнейшим людям, конечно же, пухом земля, НО. По нынешним-то погодам всем им сильно не хватает пролетарской тужурки. — Хоть и она может «выйти из моды». А посему предлагаю называть все стипендии (и которые есть, и которые будут) самым обыкновенным макаром — стипендиями Иркутского мещанского общества.
— Но в таком случае мы нарушим волю благотворителей, — уверенно возразил Гутман.
— Согласен, нехорошо. Но они ведь все умерли и, значит, не войдут сюда со штыками, как красногвардейцы.
— Если красногвардейцы надолго, то приспосабливаться придётся, спору нет. А ну как прогонят их? — неожиданно осмелел помощник мещанского головы. — Подполье-то, говорят, шевелится. А если расшевелится да разгонит тутошнюю Совдепию — будет нам позор из-за нашей трусости.
— Так потом ведь можем снова переиграть, кто помешает-то? — уверенно обнадёжил голова.
При голосовании большинство осталось за ним. А протокол собрания Павла Петровна расшифровала и напечатала на другой же день, 29 января. Но подписал его голова только 1 февраля, а, точнее, 14-го, потому что 31 января 1918 года стало последним днём «старого стиля» — на основании ленинского декрета «О введении в Российской республике западноевропейского календаря».
Рабочие, пожалуйте в апартаменты!
В тот околоток за Ушаковкой, где жила Павла Петровна, советская власть пришла в образе Ярика Закусовского из профсоюза кожевников:
— Ваши хибарки проще снести, чем отремонтировать, и со временем мы построим здесь новые здания. А пока, — он с удовольствием потянул паузу, — пока лучшие пролетарии переедут в «Гранд-отель»! Квартирный отдел Комитета советских организаций предоставил нам, профсоюзам, право выдвигать достойных. И не надо бояться высокой платы — будут брать только за отопление, освещение и мелкий ремонт.
Заушаковские, и действительно, поселились в «Гранд-отеле». Среди счастливчиков оказались и соседи Павлы Петровны — Железняковы. Идиллия продолжалась недолго — покуда не выяснилось, что благоустроенное жильё по карману кожевникам и печатникам, а вот переплётчикам его не потянуть. Кроме того, очень скоро засорились канализация и водопровод, а виновным никто из жильцов признавать себя не желал. Мало кого привлекла и столовая в роскошных залах бывшего ресторана. Впрочем, как и Рабочий клуб: соседи по номерам как-то быстро перессорились и не хотели встречаться без крайней нужды.
К моменту занятия города чехословаками «коммуна лучших людей» совершенно уже распалась, и кожевники Железняковы вернулись в Знаменское предместье. «К работе тут поближе будет», — объяснял любопытным глава семейства.
Пока Железняковы пребывали в апартаментах, их прежний угол занимала дальняя родственница с двумя сыновьями-подростками. Ещё год назад они жили в Глазково, в просторной служебной квартире, и старший, Ицко, учился в гимназии. Отец занимал неплохую должность на железной дороге, и жалования хватало вполне. Когда же в карьере наметился очередной поворот, Якова Ильича окружили вниманием свободные дамы. И он оказался нестоек, настолько, что оставил семью и отказал ей во всякой поддержке.
Ицко ушёл из гимназии и устроился на кожзавод, но работа с кислотами оказалась не для него, попал на месяц в больницу, а как вышел, попросился в бильярдную. Взяли «мальчиком», но уже к лету он значился младшим маркёром и вступил в профсоюз.
— На весь Иркутск нас, маркёров, только сорок пять человек, но, если мы прибьёмся к объединению ресторанных служащих, можно будет заручиться и поддержкой Союза союзов! — радостно делился он с матерью. — А это уже совсем другой коленкор: под таким-то прикрытием можно выдвинуть требования владельцам бильярдных.
— И к чему вам портить с хозяевами отношения?
— Так припекло же всех: мало того, что рабочий день по шестнадцать часов, так ещё и высчитывают из жалования за не рассчитавшихся игроков.
Ещё Ицко сражался за угол при бильярдной для «мальчиков», работавших по ночам, за вежливое обращение. Но мало преуспел, остался без места — и записался в красногвардейцы. Встречая его, Павла Петровна удивлялась странному смешению ярости, любопытства и вдохновения на безусом ещё лице. К середине июля красногвардейцы ушли в подполье, отступили за Байкал, спрятались в окрестных лесах, а Ицко некуда было бежать от матери и от брата. И он снова прибился к кожевникам. На удачу.
Тревожное равновесие
В воскресенье 14 июля Павла Петровна отправилась на именины к отцу. Вышла из дома пораньше, чтобы по холодку прогуляться по Ланинской. Родительский флигель располагался напротив барахольных рядов, и по выходным там стоял ровный гул, но сегодня весь базар был оцеплен, и со всех сторон доносились резкие окрики.
Отец стоял у ворот, опершись на тросточку, и смотрел на другую сторону улицы.
— Вот-вот, сейчас всех беспаспортных поведут в комиссариат, — начал он вместо приветствия. — Личность устанавливать будут, а, на самом-то деле, совдеповцев вычислять: не все ведь сбежали, ой, не все! Теперь станут квартиры конспиративные заводить, разбрасывать прокламации, ждать эмиссаров и вместе с ними готовить новый переворот.
«А ведь и правда! — подумала Павла, — в точности повторяется то, что было весной, только теперь в подполье уходят те, кто недавно сам охотился за подпольщиками. В марте была раскрыта антисоветская организация, и Павлу удивило, что в ней состояли не только офицеры, но даже и одна баронесса. На майских митингах дерзко разоблачали советскую власть, а в почтовом ящике Павла Петровна несколько раз находила листовки. Как выяснилось потом, всё это время в Иркутске нелегально жил военный министр подпольного Временного правительства и люди генерала Корнилова; даже и подпольный военный округ существовал. Но при этом у подпольщиков были провалы конспиративных квартир и аресты — большевики никак не давали им развернуться. Но и они не давали покоя властям: с апреля под Иркутском рыли окопы и делали проволочные заграждения. Каждый день, с 5 до 7 часов вечера, в учреждениях проводилась военная подготовка. Уж на что местный деятель Ротзен большевик-большевик, а тоже, как выясняется, готовил переворот. Он при советах рекомендовался на высокую должность да, верно, и занял бы, но подвела барская привычка к прислуге: у горничной оказался чувствительный зад и склонность к доносительству. Присев на минуту в хозяйское кресло, немедленно распознала в нём тайные бумаги и сообщила куда следует.
Вечером 13 июня в околотке, где жила Павла, многие мужчины не вернулись с работы. Семьи сбились в одну из усадеб, ожидая вестей, и в два ночи раздался фабричный гудок, началась беспорядочная стрельба.
— Ах ты ж, не вышло врасплох! — ругнулся безногий Феоктист, видимо, посвящённый в какие-то планы.
Отец говорил потом Павле, что подпольщикам всё-таки удалось захватить склад с оружием, освободить сторонников из тюремного замка и, в сущности, подмять под себя всё Знаменское предместье. Они надеялись, что другие их группы выступят из Глазково и Пивоварихи, и так и было, но без успеха. Казалось, что силы равны, и никто не уступит, но в ночь с 14-го на 15 июня уже разъезжали по улицам советские бронированные авто и стучали в окна патрули из мадьяр. Несколько женщин из околотка Павлы не дождались в эту ночь кто мужа, кто — сына.
Павле было жаль всех убитых, но в особенности мальчиков-гимназистов, отчего-то взятых повстанцами в их военную организацию: «Хорошие люди так не сделают, потому как не может быть этому никакого оправдания. Однако же, и совдеповцы «хороши»: их революционный трибунал с лёгкостью приговаривает к расстрелам «политических», а к уголовникам почему-то терпим!»
В феврале разбиралось дело о вооружённом ограблении Ильи Сергеевича Кормишина, соседа Павлы Петровны, и всех возмутила мягкость приговора — от трёх до пяти месяцев общественных работ. Преступники совершенно не скрывали своего торжества, а тихая Павла готова была схватить молоток и долго-долго колотить их по головам — пока не замолкнут.
…Когда отец провожал её с именин, то дошёл до самого дома, а на прощанье сказал:
— Мы с матерью что подумали-то: переехала б, что ли, к нам. Помирать, так вместе!
Справочно
Из газеты «Иркутские дни» от 18.07.1918 года: «Жертвы событий 13 июня. 15 июля в Глазково, во дворе казарм 9-го полка, вырыто чехами 4 совершенно раздетых и изуродованных трупа расстрелянных красноармейцами во время событий 13-14 июня. Трупы увезены в Кузнецовскую больницу».
Из газеты «Новая Сибирь» от 24.01.1919 года: «Отголоски недавнего прошлого. Под давлением совдепа и красногвардейцев, обосновавшихся на Троицком заводе Балаганского уезда 28 февраля 1918 г. произошло восстание крестьян Дмитриевской волости, поддержанное крестьянами соседних волостей: Голуметской, Алятской и Холмогошской. Восстание было подавлено, жертвами стали: И. Ф. Ершов, только что вернувшийся с фронта, безоружные крестьяне В. Е. Чернышёв и М. С. Чулков, крестьяне Ф. Замащиков и Г. Ф. Волков. Ныне дмитриевцы довели до сведения управляющего Иркутской губернией, что 31 декабря 1918 года ими образован комитет по увековечению памяти павших и воспитанию их сирот. В первый же день работы комитета собрано 600 руб.»
Из газеты «Наше дело» от 11.06.1919 года: «К годовщине выступления военной организации. На заседании оставшихся в Иркутске членов военной организации постановлено все средства организации, вырученные от устройства вечера в октябре минувшего года (26. 616 руб. 51 коп.), и 10 процентов от вознаграждения, получаемого членами военной организации, распределить следующим образом: 28 тыс. руб. раздать нуждающимся членам семей погибших и 1205 руб. 51 коп. передать на перезахоронение участника восстания поручика Короленко».
Из газеты «Наше дело» от 12.06.1919 года: «13 и 14 июня, в годовщину выступления против советской власти, по убитым и замученным мадьяро-большевиками членам иркутской военной организации: полковнике Ткачёве, есауле Тюменцеве, есауле Тигунцове, поручике Романенко, поручике Мамине, поручике Кулакове, прапорщике Телятьеве, вольноопределяющемся Пленковском, солдате Карпове, гражданине Жданове, гражданине Макрецове, прапорщике Михайлове, прапорщике Тарасевиче, гимназисте Черепанове, гимназисте Черкашине и других, не значившихся в списках организации, будут отслужены панихиды на братской могиле и в кафедральном соборе. За председателя ликвидационной комиссии иркутской военной организации подпоручик Малышев, члены комиссии: капитан Козловский, капитан Решетник, подпоручик Макланов, прапорщик Устьянцев, прапорщик Н. Морозов».
Из газеты «Наше дело» от 19.06.1919 года: «Ещё жертвы прошлогоднего выступления. В управление коменданта г. Иркутска поступили сведения, что после неудачного выступления белогвардейцев в июне прошлого, 1918 года четверо повстанцев были расстреляны за новым православным кладбищем. Три тела были опознаны родственниками и погребены на Иерусалимском кладбище. Но один из неопознанных так и остался непогребённым. Это был блондин лет 25 или чуть старше, с маленькими усами, в фуражке защитного цвета, кожаной тужурке и синих офицерских брюках. Уши и нос отрезаны, на левой руке отрублены пальцы».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс