Бесконечные «программы развития» Центральной России принесли весьма сомнительные результаты во времена СССР. Однако Нечерноземье в постсоветский период изменилось разительнее любого другого макрорегиона страны, хотя ни нефти, ни газа здесь не добывают. Конечно, на успешном развитии сказывается близость Москвы и Питера, но основные причины – иные, и с государственными усилиями коррелируют слабо. Скорее субъекты Нечерноземья сумели извлечь выгоду из «переполнения» Москвы, из развития Интернета и из советского наследия одновременно.
Наша целина
Постойте, какой успех, если всем известно, что деревни Нечерноземья вымирают и даже небольшие городки власти признают бесперспективными? Разве не здесь зарастают 25 млн га, бывших при Союзе сельхозугодьями? Разве не резкое преобладание смертности над рождаемостью является отличительной чертой местной демографии? Всё так, но именно в Нечерноземье (без учёта Москвы и Петербурга) проживает 32% россиян и производится 38% промышленной продукции. Именно здесь открылось больше всего новых производств в постсоветский период. В совхозы Нечерноземья СССР заливал прорву денег, которые дали отдачу разве что останками тракторов в брошенном поле – такая картинка сохранилась в памяти у всех, кто ездил по России в 1990‑е годы. А сегодня фермеры сами платят налоги в казну и имеют высокодоходные хозяйства. Без особой помощи государства.
В советские времена господствовала как раз плановая экономика. После войны многие города Нечерноземья лежали в руинах, сотни деревень вовсе исчезли, и партия начала думать, как поднимать центр РСФСР. Ничего толкового не надумали. «Линия Хрущёва», стоявшего за энергичное освоение целины за Уралом, победила «линию Молотова», призывавшего вкладываться именно в Нечерноземье. В 1960‑е годы по историческим российским областям катком прокатилась мелиорация. Рассчитывали, что осушение земель на севере и орошение их на юге должно изменить жизнь деревень и обеспечить рекордные урожаи почти всех культур. Эффект от среднеазиатского хлопкового орошения, может, и был, производство риса тоже увеличилось в 2, 5 раза. Но основным последствием осушения болот на грандиозных территориях Нечерноземья стало обмеление питаемых ими рек, а севернее Вологды столкнулись и вовсе с опустыниванием: крестьянские избы по сей день тонут в песках, словно в Каракумах. Понятно, что и к продуктовому изобилию мелиорация не привела.
Термин «Нечерноземье» вернулся в обиход в 1974 г., когда партия обратила особое внимание на положение сельской серединной России. 29 областей и автономий стали официально называть Нечернозёмной зоной РСФСР. К 20-летию начала освоения целины комсомол получил лозунг: «Нечерноземье – твоя целина». Но странное дело: про сердцевину страны говорят, словно про саванну, где нужно строить дороги, жильё, больницы. Конечно, после войны и за 30 лет восстановить инфраструктуру непросто, но ситуация в нетронутых войной Владимирской и Вологодской областях ничем особо не отличается от ситуации в Псковской и Новгородской. Деревенские прозаики 1960-х прямо писали, что деревня надорвалась в коллективизацию и индустриализацию, и в моду вошла тема возвращения долгов: это как уехавшие в города дети помогают оставшимся на селе родителям.
За одну пятилетку в Нечерноземье решили вложить втрое больше, чем за предыдущую. Проблема в том, что рулили финансированием городские начальники, а вся «модернизация» выстроилась по вертикальному принципу. Не конкуренция, а бюрократия определяли, каким предприятиям жить, а какие объявят устаревшими и ликвидируют. В итоге закупленная тогда техника до сих пор догнивает в полях, а построенные больницы и школы закрывают сегодняшние «оптимизаторы». Ни тогда, ни сегодня власть не хотела признавать, что для поддержания жизни деревня должна получить финансы и полномочия: мол, всё пропьют и разворуют. Окончательный упадок постиг деревню в постсоветские годы: развалились совхозы и мелкая промышленность, подешевела водка, молодёжь повалила в города. Но власть и тогда не брала в голову, что пытается по Салтыкову-Щедрину «преобразовать хозяйство, не меняя оного».
В постсоветские годы Центральная Россия никогда не становилась предметом особой заботы, как Крым, Сочи или Дальний Восток. Если взять «Стратегию пространственного развития России до 2025 года», то там слова такого не найти – «Нечерноземье». По словам политолога Юрия Крупнова, в документах по Тверской области, по Удмуртии, по Краснодарскому краю – везде основной отраслью сельского хозяйства указано растениеводство. Хотя у макрорегиона огромный производственный потенциал, неплохо образованные кадры. А то, что не получилось сделать сверху, смогло перемениться снизу.
Справка «АН»
К Нечерноземью относят четыре экономических района: Северный, Северо-Западный, Центральный и Волго-Вятский. Плюс отдельные субъекты: Свердловская и Калининградская области, Удмуртия и Пермский край. Всего «набегает» 32 областных центра.
Область может
Калужская область – это адрес единственной модернизации в постсоветской истории, которую, не стесняясь, величают «экономическим чудом». Причём не только местные пиарщики, но и серьёзные экономисты за рубежом. В России термин «чудо» не раз пытались приспособить для нефтегазовых взлётов в Югре и на Сахалине. Или к дотационному благополучию Чечни. Но разница понятна и школьнику: Калуга совершила свой рывок без ресурсной базы, без подачек Москвы, а её соседи с аналогичными стартовыми возможностями остались на прежнем месте.
Только с 2006 по 2013 г. в области открылось 64 новых предприятия, заявленный объём инвестиций – 376 млрд рублей. Среди них мировые промышленные гиганты – Volkswagen, Peugeot, Mitsubishi, General Electric, Samsung. Был момент, когда в Калугу приходил каждый восьмой доллар иностранных инвестиций, направленных в Россию, а соседние Курск или Рязань продолжали клянчить деньги у Москвы. Калужская экономика росла быстрее китайской. Тут уж и скептики врубились: калужане изобрели что-то особенное.
Потом этот опыт пытались разложить на рецепты. И получились азбучные вещи: взяли кредиты, создали площадки, провели рекламную кампанию. Но попробуй сделать это в России 2000-х, когда налоги перераспределили в пользу центра, а все субъекты Нечерноземья получили громадный дефицит бюджета. Калужская область 45% своей казны получала в виде федеральных дотаций и занимала в рейтинге регионов 80‑е место из 83. Что делать? Инвестор никогда не пойдёт в Россию под обещания чиновника что-то в будущем простроить, подтянуть коммуникации, решить все юридические вопросы. Нужно сначала всё это сделать, а потом начинать разговор.
Площадка под первый индустриальный парк «Ворсино» обошлась Калуге в 7 млрд рублей. Это цена ровной территории (изначально перепады высот достигали 24 метров), водозаборных и очистных сооружений, газо- и электроснабжения, мультимодального логистического терминала. Но ни один банк не дал бы огромный кредит нищей области, если бы она не наскребла по сусекам собственный миллиард, вложив его в подготовку площадки. Сегодня в «Ворсино» инвестировано около 80 млрд рублей, налоговые поступления в бюджеты всех уровней – 10 миллиардов. Хотя в парке до сих пор свободно 480 га земли.
По легенде, большую роль в старте «чуда» сыграл балкон, который в здании администрации тянется по всему этажу. На него чиновники выходили покурить, именно здесь возникло «общество чести»: давайте, мол, покажем всем, что мы что-то можем. Через год после получения 5-миллиардного кредита ВЭБа на закладку промзоны в Ворсине из банка приехала комиссия с проверкой. Её повезли в поле и показали трансформаторную подстанцию, газораспределительную станцию и рычащие экскаваторы. Комиссия была в шоке: «Вы что, и правда собираетесь строить завод?» Ревизоры привыкли, что при нынешней централизации власти «ничьи» государственные деньги просто «пилят», а им предъявляют виртуальные презентации и умасливают всеми доступными способами.
Следующий этап – собственно работа с инвестором. Вроде бы он должен облизываться – рядом трасса Москва – Киев, до Шереметьево – 150 км. Но в России это далеко не главное. Все процессы вокруг прихода в регион нового игрока должны быть прозрачны. У инвесторов, говорят, был прямой телефон многолетнего губернатора Анатолия Артамонова. Правда, де-юре губер не указ местным руководителям федеральных ведомств: пожарным, энергетикам, ветеринарам. Этих ведомств десятки, и они развалили в России не один перспективный проект бюрократическими проволочками. Вряд ли Артамонов когда-нибудь расскажет, как выстроил с ними отношения, но один из его приёмов известен. Все ревизоры включены в инвестсоветы при губернаторе и свои претензии по проектам вынуждены высказывать прилюдно, за длинным столом. А это куда сложнее, чем с «жертвой» тет-а-тет. Не скажешь же при всём правительстве, что у инвестора электропроводка на 10 сантиметров выше ГОСТа. А ГОСТ ты сам меняешь пятый раз за полгода. Говорят, завод Samsung в Калуге по документам построили за один день. А значит, губернатор решает вопросы.
Калужский опыт создания индустриальных парков небезуспешно повторяют Тула, Владимир, Ульяновск. Под «повторяют» имеется в виду, что не какие-то чиновники разработали мудрый комплексный план и «привлекли» бизнес. Скорее в администрациях осознали, что нынешний шанс Нечерноземья – в быстром разрастании Московской агломерации. Столица, как кастрюля с водой, переполнилась приезжими – и пошёл отток в пригороды, в которые потихоньку превращаются Владимир, Тула, Тверь. А лет через десять процесс дойдёт до Новгорода и Костромы. Ведь чрезмерной стала и концентрация финансов в Москве, а развитие дорожной сети подсказывает переводить мощности в провинцию. И региональному начальству остаётся только не профукать свой шанс.
Хождение в народ
В 2015 г. никакие санкции не помешали открыться российско-американскому заводу по производству бурового оборудования для нефтегаза в Волгореченске (Костромская область). С американской стороны партнёром стала крупнейшая компания National Oilwell Varco, а строил завод турецкий подрядчик. Проект стоимостью в 4 млрд рублей реализован за каких-то три года, но остаётся вопрос: кто здесь будет работать? В Волгореченске всего 16 тыс. жителей и 272 хозяйствующих субъекта – при деле народ, да и производство высокотехнологичное, не каждый сможет на нём работать.
– Я приехал из Москвы, как и многие в нашем коллективе, – говорит главный технолог производства по буровому и внутрискважинному оборудованию Алексей Иванов. – Если производство будет успешно развиваться, появится возможность развивать карьеру. Волгореченск совершенно не смущает: уютно, и люди душевные. Я думаю здесь остаться.
Волгореченск совсем недалеко от Кинешмы, где предлагали возглавить проект герою Александра Калягина в «Прохиндиаде». Тот счёл это величайшим оскорблением, но времена меняются: многие москвичи утомлены столицей, за пределами которой всё больше возможностей зарабатывать и делать карьеру. Если посмотреть на список крупнейших российских производств, открытых за последние годы, то ни одно из них не заработало в пределах МКАД, даже подмосковная прописка – редкость.
20 млрд рублей инвестировано в первый в России завод полного цикла по производству солнечных модулей в Новочебоксарске (Чувашия). И несть числа столичным компаниям, которые хотят сэкономить, переведя своих сотрудников в другой город. И если лет десять назад фирма теряла на переезде до четверти кадров, то сегодня категорически не желают покидать Москву 2–3% персонала.
– У нас половина компании сидела в Твери, половина – в Москве, пять лет назад начальство решило перевести столичный офис в Тверь, – рассказывает менеджер фармакологической фирмы Екатерина Смирнова. – Мне предложили либо уволиться, либо переехать за 150 километров от Москвы с сохранением зарплаты да ещё и квартиру сняли в шаговой доступности от офиса. Я согласилась и не жалею. Я теперь просыпаюсь в половине девятого, а в шесть я уже дома. В Москве я вставала в семь и возвращалась в одиннадцать, читала в год полторы книги и не могла позволить себе завести детей.
Некоторые социологи высмотрели тенденцию: когда экономический рост замедлился, надежды на социальный лифт немного. И амбициозные молодые управленцы ищут шанс в регионах: возглавить перспективный проект, сделать себе имя, вернуться в Москву в ореоле славы. Но это, конечно, непросто.
Московские менеджеры в провинции бывают потрясены, что в одну минуту шестого коллектив валом валит на выход. И мотивировать их работать на результат не могут никакие бонусы. Что в обед нет альтернативы «комплексу» за 120 рублей в жуткой столовой. Что руководители компаний не ведут ежедневников и забывают про встречи. Что в офис, как 20 лет назад, могут прийти гопники в спортивных штанах: «С кем по делам разбираешься? Ни с кем? Значит, будешь под нами». Но нравы меняются как раз благодаря пришлым «агентам изменений». А бурный рост жилищного строительства в Туле и Твери рассчитан как раз на москвичей, уставших от перенаселённости мегаполиса. В моде и сельский стиль.
– Я купил дом в Тарусе на севере Калужской области, где жили Цветаева и Паустовский, – говорит IT-специалист Станислав Данилов. – Я родом из Поволжья, за аренду квартиры в Москве платил 45 тысяч рублей, накопить на своё жильё в столице мне не светит. А здесь я сразу купил дом и 12 соток земли за полтора миллиона. И теперь ни арендной платы, ни пробок, ни злых лиц на каждом углу. Причём моя работа нисколько не изменилась, заказчики всё те же. Порешать с ними вопросы приезжаю в Москву раз в месяц на пару дней, останавливаюсь у сестры. Ехать около трёх часов. При этом я должен признать, что как специалист я сформировался именно в столице: сделал себе имя, оброс связями. Миновать крупный город как ступень роста, думаю, невозможно, в Москве надо пожить хотя бы несколько лет.
Совпало множество факторов. Ещё десять лет назад айтишник не мог уехать в деревню по банальнейшей причине – в глуши Интернет по-человечески было не наладить. Сегодня это не проблема. Коронавирус даже заставил многих перебраться из городов в область – и некоторым понравилось. Дороги стали лучше, а уцелевшие после оптимизации школы стали заполняться городскими детьми. Это, в свою очередь, стало менять стандарты сельской жизни – те же учителя получили новый вызов. А инвестор скорее построится в городке, где есть культурная прослойка.
Культура отёла
Под Калугой фермер Андрей Давыдов уже 20 лет опровергает российские провинциальные стереотипы. Оказывается, заниматься мясным животноводством в Нечерноземье выгоднее, чем торговлей.
Скот герефордской породы, из которого получается лучшая мраморная говядина, прекрасно чувствует себя в России. А проверяющие структуры, хоть и доставляют много хлопот, вовсе не ставят себе целью разорить крепкого хозяина. Наоборот, его опыт власти стараются перенимать и возят к нему из Калуги иностранных гостей: вот, мол, на что способен русский мужик. При годовом доходе хозяйства в 7 млн рублей Давыдов ещё и дерзко заявляет, что запрет на ввоз буржуйского мяса ему только в помощь. И в эпоху исчезающих деревень фермер вернул на карту брошенную в 1950-е годы деревню Барановку. Шутка ли сказать: у человека 400 голов скота и 800 га земли в собственности. А справляются со всем этим хозяйством Давыдов с женой да дочка с зятем.
Вообще-то название их компании «ДИК» расшифровывается как «Давыдов и команда». В иные годы «команда» насчитывала десяток работников, с которыми фермер надеялся свернуть горы. Но водка и зависть вносят раздрай не в первый коллектив.
– Я плачу ребятам неплохие деньги, намного больше, чем в иных агрохолдингах, – говорит Давыдов. – Я даже понимаю, когда пьющему человеку надо несколько дней побухать. Понятно, что не найти в деревнях тракториста-трезвенника, а обучать кого-то с нуля нет времени. Но ты хоть заранее предупреди! А то в разгар страды исчез молча. И телевизор наш прихватил. Или классовая обида начинает человека душить: мол, работаем на равных, а доход у нас разный. Значит, не буду дольше работать. Поэтому я решил принять новый вызов: попробуем с зятем и женщинами хозяйство потянуть. У второй дочки трое детей подрастают – вся надежда на них.
Давыдов пробовал заниматься зерном и картофелем, но горел по деньгам синим пламенем и даже подумывал эмигрировать. Но тут подвернулись программы обмена для фермеров: вначале российско-канадского делового совета, а потом комиссии Гора – Черномырдина. Давыдов ездил в Северную Америку, месяцами жил и работал на фермах, присматривался. Прежде всего ошалел от организации, например, картофелеводства: механизированы мойка, поливка, сортировка, температурный режим. Красиво, но страшно дорого. А вот скотоводство для средней полосы России – в самый раз. Нужно лишь заложить приличные пастбища, наладить порционное стравливание, купить электропастух и скот.
По возвращении Давыдов начал переводить зерновые поля в пастбища с сенокосом, завёз первое стадо из 11 герефордов. У скота этой породы толще шерсть, подшёрсток, жировая прослойка – его и зимой можно держать на свободном выпасе. По мнению Давыдова, говядина от российского молочного скота – вовсе не говядина.
После Северной Америки Давыдов стажировался в сельских хозяйствах Франции, Испании, Нидерландов. Из своего знания особого секрета не делает: даёт окрестным фермерам консультации за 5 тысяч рублей – в год зарабатывает на этом тысяч сто. По Интернету обменивается опытом и с зарубежными коллегами – тем, оказывается, тоже есть чему поучиться у русского.
– В некоторых хозяйствах до половины новорождённых телят гибнет, потому что за ними нет пригляда, – делится Давыдов. – Мы контролируем происходящее в нашем «родильном отделении» через камеры в Интернете. Корова отелилась, мы помогли – и никаких потерь. Или такой аспект: закупать герефордов за границей дорого. Но если покрывать быком-герефордом местных тёлок швицкой и симментальской пород, то уже во втором поколении генов герефорда будет три четверти. И с годами они полностью «побеждают».
Свободно владеющий английским фермер, у которого водонапорная башня выкрашена в цвета российского триколора, не особо любим соседями – они считают, что он наживается на их труде. Хотя нажиться технически сложно, когда работник уходит в запой после первой получки. Или вот за малиной они с детства ходили, а теперь эти земли – давыдовская частная собственность. С несправедливостью борются: то шлагбаум ему сломают, то почтовый ящик. А ещё соседи не понимают, зачем фермер пашет с утра до вечера, хотя давно заработал на спокойную старость. И с одной коровой справляются хуже, чем Давыдов – с четырьмя сотнями. Почему у Давыдова получилось процветающее хозяйство, а у многих других фермеров нет? Дело не только в том, что он постоянно учится, в 6 часов утра уже выгоняет своих герефордов и крутится так до полуночи. Он одержимый человек, для которого существует только дело и которому лучшая помощь – просто не мешать. И только таким может быть хозяин на российской земле. Он не особо милый колючий труженик, но другим Россия не по плечу. И очень может быть, что наблюдающие за ним соседи тоже меняются изнутри.
Границы разумного
Как грамотные институты влияют на российскую жизнь, прозорливо подглядел ещё Иван Сергеевич Тургенев в рассказе «Хорь и Калиныч» из «Записок охотника». Два субъекта Нечерноземья отличались друг от друга, словно отдельные государства. А причина простая: барщина или оброк.
Тургенев пишет: «Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живёт в дрянных осиновых избёнках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дёгтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращённого в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трёх тощих берёз, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротив, большей частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тёсом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не размётан и не вывалился наружу, не зовёт в гости всякую прохожую свинью...»