«В тюрьме ведь теперь такие «порядки», что все камеры настежь, между мужским и женским отделением убрали перегородки, и дни и ночи напролёт теперь любовные свидания, азартные игры, пьяные застолья. В сущности, тюрьма превращена новой властью в большую коммунальную квартиру с бесплатным проживанием и питанием». Не правда ли, неожиданный итог массовых арестов и посадок 1918-го? «Иркутские истории» Валентины Рекуновой как обычно знакомят нас с историей родного края с весьма необычного ракурса.
Даже на приёме у доктора не стеснялись обыском
За январь 1918-го каждый домовладелец усвоил: если ночью стучат в парадное и кричат «Обыск!», надо открывать чёрный ход и слать гонца. И пока он оповещает квартальных охранников и ближайшую из дружин (армянскую, польскую, еврейскую), в каждой комнате должен быть включен свет или зажжена лампа на подоконнике. Это помогало, но днём, когда охрана спала, имущество становилось лёгкой добычей грабителей. 26 января шестеро вооружённых солдат взяли на приступ усадьбу Соколовского: коловоротом высверлили замок на калитке хозяйственного двора, застрелили обеих собак, выбили две оконные рамы и предстали перед хозяевами, пившими чай в столовой. Те и опомниться не успели, как их заперли. А сапоги застучали по всем комнатам первого и второго этажа. Запричитали няньки, заплакали перепуганные ребятишки. Злоумышленники хватали всё, что попадалось под руку, но не пропустили при этом ни одной золотой и серебряной вещи.
Соколовским и раньше приходилось встречаться с грабителями, но нынешняя шестёрка имела два ордера на проведение обысков «в любом доме и во всякое время, по своему усмотрению»; один с печатью Военно-революционного комитета, а другой — за подписью начальника охраны Иркутска Зотова. Кажется, такие мандаты раздавалась теперь налево и направо. Даже на приёме у доктора обладатели ордеров не стеснялись обыском, а заодно очищали портмоне пациентов.
Евтихий Александрович Соколовский решительно не мог постигнуть логику новой власти и даже собирался к начальнику охраны Иркутска Зотову. Но сосед его, состоявший надзирателем в местном тюремном замке, отговаривал:
— Сунешь голову в пасть — обратно не вытащишь! Эта братия что ни день шлёт отряды красногвардейцев для освобождения арестантов. По моим подсчётам, никак не менее шести десятков злоумышленников забрали от нас в январе. Часть из них вернулись уже, попавшись на новых преступлениях, а кое-кто и своею охотой пришёл — в тюрьме ведь теперь такие «порядки», что все камеры настежь, между мужским и женским отделением убрали перегородки, и дни и ночи напролёт теперь любовные свидания, азартные игры, пьяные застолья. В сущности, тюрьма превращена новой властью в большую коммунальную квартиру с бесплатным проживанием и питанием. Сюда удобно возвращаться после «экспроприаций», здесь можно хорошо отдохнуть, да, кстати, и выгнать очередную порцию самогона.
— А вы-то куда смотрите, Семён Фёдорович?! — не сдержал возмущения Соколовский.
Сосед не обиделся, а только печально вздохнул:
— Решением новой власти у нас снята военная охрана, и теперь только мы, гражданские, противостоим заключённым.
— Какое уж тут противостояние!
— Да, в сущности, мы лишь поддерживаем минимальный порядок. Любое «превышение полномочий» вызывает яростные угрозы «задушить», «зарезать», «пристрелить».
— После этого мне уже и неловко жаловаться на ограбление…
— Кстати, я хотел для вас дать наводку: в местной газете напечатано объявление о продаже вещей, будто бы случайно попавших в одну семью. Всего более заинтриговала меня шуба из американского медведя. Кроме как на вас я такой не встречал, но самое интересное, что тут же предлагается николаевская шинель на енотовом меху (такая же осталась от вашего батюшки) и конторские счёты — как в его кабинете.
— Если вы ещё скажете о фотографическом аппарате со всеми принадлежностями и спиртово-калильном фонаре на 100 свечей, то я поверю в чудо!
— Да, и о них сообщается в объявлении, и, что самое важное, прилагается точный адрес, где вещи лежат. Но вернуть их, думаю, будет трудно: «обыск» в вашем доме проводился по ордеру, а власть против себя не пойдёт.
Справочно
Из газеты «Иркутские вести» от 28.01.1918: «Приехавшие из Тагны Иркутской губернии крестьяне сообщают, что половина населения в деревне разбежалась. В селе хозяйничает какая-то кучка вооружённых людей, именующая себя «красногвардейцами» и доходящая до того, что выносит смертные приговоры видным сельским жителям. Население совершенно терроризировано и убегает частью в соседние деревни, частью в город искать справедливости у высших властей. В Черемхово рабочие и красногвардейцы производят сплошные обыски, обыкновенно сопровождающиеся исчезновением ценных вещей, денег и т.д. Самоохрана существует, но она бессильна противодействовать грабителям, так как последние великолепно вооружены. По вечерам по улицам ходить нельзя, а если находятся смельчаки, то они после раскаиваются в своей храбрости, потому что возвращаются чуть ли не в костюме Адама. В общем, положение обывателей ужасающее, и многие из них спешно ликвидируют дела, собираясь уезжать в более «тихое семейство», чем революционные черемховские рабочие и красногвардейцы».
26 февраля 1918 года иркутский Ревтрибунал рассмотрел дело о вооружённом ограблении мирного жителя И. Кормишина. Приговорил грабителей Василия Александрова, Дмитрия Овечкина, Ивана Коронотова к пяти месяцам общественных работ на одной из сибирских копей. Александра Татурина, укрывавшего преступников и участвовавшего в дележе награбленного — к трём месяцам общественных работ.
***
Из газеты «Иркутские вести» от 26.01.1918: «ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ. Очевидно, меры по охране Иркутска не спасут членов иностранных колоний, и мы не теряем надежды, что консульские власти в случае надобности могут и помимо высших властей Иркутска категорически и ультимативно требовать гарантий безопасности, как это уже сделано во Владивостоке и Харбине, где имеется вооружённый иностранный отряд».
Из газеты «Новая Сибирь» от 27.01.1918: «На днях состоялось общее собрание граждан-поляков, около 400 чел. Постановили, что все здоровые мужчины от 18 до 55 лет должны вступать в национальную дружину самообороны. В том числе для защиты иностранцев и местных жителей. Члены дружины не вправе участвовать в политической борьбе».
Два комиссариата участвовали в захвате всех остальных
В течение января 1918-го начальник охраны Иркутска Зотов настойчиво требовал от местной думы передачи ему в подчинение всей иркутской милиции. Гласные возвращали его послания с неизменной пометкой: «В исполнении отказать!», и в этом не было ничего удивительно: городское самоуправление изначально встало в оппозицию к новой власти. Но гласные не были уверены и в своей милиции, ещё формирующейся, так что в повестку думского заседания 24 января был включён доклад гражданина Рункевича, начальника службы охраны и правопорядка. А он не стал ничего смягчать:
— Большевики хотят собственную милицию, а потому чинят нам всяческие препятствия. За ними военная сила, которой нам нечего противопоставить, и на сегодняшний день ни личная, ни имущественная безопасность иркутян не может быть обеспечена. Что же до настроения наших кадров, то оно разное. Довольно много и тех, кто ни при каких обстоятельствах не станет работать под началом комиссаров.
Гласные ухватились за эту соломинку — обратились с воззванием о сборе средств для сохранивших верность милиционеров. И вообще постановили «немедленно принять решительные меры». Что же конкретно подразумевалось под этим, так и осталось неизвестным: уже к концу января три комиссариата из пяти перешли на сторону новой власти и даже участвовали в захвате двух остальных.
«Стоит, пожалуй, зафиксироовать для потомков, как именно это всё происходило», — решил корреспондент «Иркутских вестей» и записал в блокноте: «На собрании в 3-м комиссариате пятнадцать милиционеров проголосовали за признание советской власти, а четверо — против. Тут же составили протокол, но идин из протестной четвёрки отказался подписывать: «Наше собрание, я считаю, не имеет законной силы: в комиссариате штат 60 человек, а на собрании было меньше трети. Меня, к примеру, никто и не предупреждал, случайно оказался в комиссариате». Но самоизбранный председатель собрания тут же отрезал: «Те, которых нет сегодня, самые несознательные, а с такими нечего и считаться!»
Справочно
12.03.1917. Иркутский краевой комитет общественных организаций утвердил правила, согласно которым исправники, приставы и полицейские надзиратели упразднялись, а вместо них вводились уездные комиссары, их помощники и милиционеры. В Иркутске организацией милиции занялся Совет рабочих депутатов. В спешном порядке был сформирован 1-й отдел милиции из 40 чел. под началом С. Д. Ряховского. Вслед за этим стали организовываться ещё четыре отдела — по числу прежних полицейских частей. Начальником городской милиции был назначен помощник начальника охраны г. Иркутска В. Ю. Ульянинский. Для вооружения использовали конфискованное имущество губернского жандармского управления и жандармерии Забайкальской железной дороги. Форма появилась не сразу, и на первых порах милиционеры носили на левом плече белую повязку с аббревиатурой ИГМ, а на груди — металлический знак с номером. А также им выдавались удостоверения. Нештатные сотрудники получали для ношения на руке белую повязку с красной каймой и аббревиатурой ИГМ, а также удостоверение. Тотчас на улицах появились «поддельные милиционеры», предъявлявшие всякого рода требования. Из газеты «Единение» от 18.07.1917: «17 июля в 5 час. утра, по Нижне-Амурской улице, напротив дома 15, гражданином Яковом Рябчиковым задержан неизвестный, назвавшийся Лукой Ивановичем Качаевым. Выдавая себя за милиционера, он провёл обыск у двух женщин». Из газеты «Единение» от 17.08.1917: 11 августа на дачу гр. М. И. Солодовой (Черниховская, 5) явились пятеро назвавшихся нарядом милиции 5-го комиссариата. Они предъявили ордер и произвели тщательный обыск. Но 15 августа обнаружилось, что это были аферисты.
В первые после февральского переворота месяцы преступления не раскрывались, преступники оставались безнаказанными. Полицию заменили на милицию, а она тут же забастовала, полагая жалование слишком маленьким, а рабочий день слишком продолжительным. Стоило большого труда уговорить их вернуться к работе, и ещё труднее — сделать профессионалов.
Пристыдили, хоть и без особой надежды
До переезда в Сибирь Иван Николаевич Рязанцев считался театралом: он регулярно посещал «субботки» в сословном клубе при мещанской управе и отсматривал две-три пьесы в Летнем театре при городском саду. Но в Иркутске 1918-го поддержание репутации требовало смертельного риска: по улицам даже в светлое время было страшно ходить. И Иван Николаевич не понимал, почему каждый вечер здесь театр переполнен. Конечно, подбирались изящные, лёгкие, остроумные пьесы, но даже ради «Маленькой шоколадницы» он, Рязанцев, не решился б подвергнуть себя опасности. А иркутяне это делают с совершенно не оправданной дерзостью. И с такой же дерзостью записываются в отряды самоохраны. Разумеется, это — личное дело каждого, только ведь и его, немолодого солидного человека, в недалёком прошлом коллежского секретаря, желают включить в отряд квартальной самоохраны!
В прошлом, 1917-м, Иван Николаевич сделал удачную рокировку, выставив вместо себя крестьянина из деревни Быкова Балейской волости Ивана Ивановича Батуева. Надежда на того была небольшая, потому как и не здоров, и на возрасте — только тремя годами моложе. Да и плата, в сущности, обговаривалась небольшая — кто же знал, что попадёт его сменщик в перестрелку и получит три серьёзных ранения? Навещая его в больнице, Рязанцев ждал справедливых упрёков и не менее справедливого выставления счёта за лечение. Оказалось же, что Батуев не держит на него ни досады, ни сожаления. И претензий никаких не имеет:
— Договор и есть договор, хошь мы с тобой и просто ударили по рукам. Я своё дело делал как подряжался. Но и ты мне сверх обещанного ничего не должен.
Вот Рязанцев и думал, что, раз всё уладилось, то и квартальная самоохрана больше не потревожит его. Но в первых числах января 1918-го комитет 2-го участка 3-го района снова вызвал его для разговора. Иван Николаевич вертелся как мог, прикрывался возрастом («Пятьдесят семь исполнилось!») и тугоухостью. Потребовали заключения доктора, ну а с этим, понятное дело, вышла заминка. Рязанцев упал было духом, но умный человек подсказал:
— А ты наведайся в Комитет советских организаций Восточной Сибири, к Янсону: он ведь спит и видит, как бы местную самоохрану распустить. Милицию под себя положил, войсками командует, будто генерал, а эти вольные комитеты костью в горле застряли. Уже и оружие им заменил на самое допотопное, а всё одно: то пьяных красногвардейцев заарстуют, то схватят грабителей. Так что Янсон тебе очень обрадуется!
И действительно: грозный большевик довольно разулыбался и с удовольствием начертал поверх заявления: «Несение этой охраны не может иметь обязательного характера!!!»
Но победы не случилось, увы: президиум городского комитета самоохраны квалифицировал мнение главы края как «некомпетентное и потому неприемлемое для исполнения». А ещё Рязанцева пристыдили, хоть и без особой надежды что поймёт.
Справочно
Около двух часов дня 21.01.1918. пятеро злоумышленников ворвались в дом 17 по 5-й Солдатской и ограбили его. Придя в себя, хозяин бросился их преследовать, и его крики о помощи привлекли внимание армянской дружины и уличной самоохраны. Один из преступников убит на Котельниковской, другой — на Тихвинской, а остальные задержаны у понтонного моста.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс