Юрий Башмет: о бегстве из СССР, QR-коде и «войне с Украиной»

Что главнее – скрипка или альт? Как в японском издании книги «Альтист Данилов» появился раскосый Башмет? Почему советские артисты бежали за границу, а сейчас наших виртуозов там не ждут? Что случилось с европейской музыкальной школой? За какие заслуги в жюри конкурса имени Чайковского тащат западных «виолончелистов с пятого пульта»? Может ли музыка предотвратить столкновение с Украиной? За что западные украинцы Киев не любят больше, чем Москву? Почему халтура – это хорошо? Обо всём этом и многом другом главному редактору «Аргументов недели» Андрею УГЛАНОВУ рассказывает великий альтист, дирижёр, педагог, народный артист СССР, лауреат Государственной премии СССР, четырёх премий Российской Федерации и премии «Грэмми» Юрий БАШМЕТ.

Инструмент Моцарта и Паганини

– Здравствуйте, Юрий Абрамович. Ещё в советское время я прочитал книгу Владимира Орлова «Альтист Данилов» с чертовщинкой в содержании, где и сам главный герой, по сути, бес. Возможно, многие только тогда услышали о таком инструменте – альт. Нечто среднее между скрипкой и виолончелью. А потом появились вы, всегда в чёрном, с демоническим взглядом.

– Я и мой друг Иоганн Себастьян Бах категорически не согласны, что альт – это нечто среднее между скрипкой и виолончелью. Альт – это центр, по краям которого стоят скрипка и виолончель. Бах сказал – играя на альте, я ощущаю себя в сердце полифонии. Италию вместе с Германией можно считать синонимом понятия «классическая музыка». Так вот в итальянском языке альт – это виола. Так написано на всех наших альтовых партиях. Партия скрипки – виолино. Партия виолончели – виолончелло.

– То есть маленькая и большая виола?

– Да. Виола – самый старый струнный смычковый инструмент. У нас в Госколлекции есть два инструмента Гаспаро да Сало. Это очень большие инструменты. Настолько большие, что некоторым приходилось на них играть в виолончельной позиции, ставя инструмент на пол.

– Возникает вопрос – если альт «главнее», то почему скрипка популярнее?

– Тут в нашей истории появляется Никколо Паганини. В его жизни был период, когда он невероятно увлёкся альтом. У него был инструмент работы Страдивари, моей мечтой когда-то было просто подержать его в руках. Несколько лет назад эта мечта сбылась, и на одном из концертов в Москве я играл на альте Паганини работы Страдивари. Второй мечтой было сыграть на альте Моцарта, и это я давно уже сделал. Более того, альт Моцарта работы того же мастера, что и мой инструмент. Мистика. Это инструменты-братья.

– Этот мастер – Паоло Тесторе?

– Да. Вместе с моим другом, к сожалению ныне покойным, Олегом Каганом я в Зальцбурге играл на альте Моцарта, а он – на скрипке. А с «Альтистом Даниловым», о котором вы упомянули, связана феноменальная история. Когда вышла эта книга, я находился в кульминации завоевания своей аудитории. Я играл в больших и малых городах нашей страны, собирались полные залы. Правда, в Европе, Америке и Японии я концертировал гораздо больше. Причём сольные концерты альтистов в этих странах проходили впервые. Я играл в таких залах, как Мюзикферайн в Вене, Концертбаум в Амстердаме, Карнеги-холл в Нью-Йорке, Сантори-холл в Токио и, конечно, Ла Скала. Но я очень хотел играть дома. Очень помогла в этом Московская филармония. И тут появляется роман «Альтист Данилов». И это вдруг стало мешать. Мне постоянно стали задавать вопросы – это вы стали прообразом героя романа? Я честно отрицал, но меня это вконец замучило.

Я когда-то вёл передачу «Вокзал мечты». Пригласил в эту программу и писателя, и человека, ставшего прообразом героя книги, и посвятил всю передачу развенчиванию этого мифа. Владимир Викторович Орлов, автор романа, рассказал, как он начал писать роман. Представил своего друга альтиста, который работал в Большом театре. К концу передачи я решил, что победил, представил всем прообраз героя книги. Передача заканчивается, мы благодарим друг друга, и тут Орлов достаёт книжку и говорит: «она вышла в Японии, где вас очень любят, и японцы попросили изобразить вас на обложке. А поскольку вы тоже в какой-то степени альтист Данилов, то я, не посоветовавшись с вами, согласился и теперь дарю вам экземпляр этой книги». И я увидел, что на обложке действительно я, только с несколько раскосыми глазами. И последний штрих. Если вы помните, в романе альтист Данилов играет на инструменте мастера Альбани. И когда во время одной интересной акции я играл на инструменте нашей Госколлекции, то выяснилось, что это был инструмент именно этого мастера. Снова мистика.

– А ваш образ очень соответствовал этой чертовщинке.

– Да, у меня были длинные волосы. А тогда это было не очень принято, и мне постоянно советовали постричься. Но когда я играл с Рихтером, который был в общем-то лысым, он мне сказал: «Вообще-то я не очень люблю длинноволосых мужчин, но вам идёт. Только дальше не отращивайте, так достаточно». Так что я получил «благословение» своей причёске у самого Рихтера. Во Франции меня называли «Паганини на альте» и «Воронье крыло».

Нас там не ждут

– В истории вашего ансамбля «Солисты Москвы» был случай, когда практически весь его первый состав остался во Франции, отказавшись возвращаться в СССР. Это был уже 1986 год, время перестройки. Что ими двигало?

– В то время, о котором вы говорите, каждый, кто находил возможность, уезжал. Я говорю о музыкальном мире. Очень хороший грузинский камерный оркестр под руководством Лианы Исакадзе оказался в Ингольштадте в Германии. Он до сих пор там существует, только без Лианы. Феноменальный оркестр «Виртуозы Москвы» с Владимиром Спиваковым оказался в Испании. Это было такое время, когда то есть деньги, но нечего купить, то есть что купить, но нет денег, то нет ни того, ни другого. Людям приходилось просто выживать. И они пользовались любой возможностью это изменить. Скажу честно, у меня было восемь наработок того, где могут принять «Солистов Москвы». Три отпало, оставалось пять. Три в Финляндии, одна в Португалии. Сработала та, что во Франции.

– То есть вы сами «пристраивали» своих музыкантов, решивших сбежать?

– Да, сам. Точнее, я подыскивал контракт, чтобы сохранить этот сыгранный блестящий коллектив. При этом для меня лично вопрос – чтобы уехать, никогда не стоял и не поднимался. Это для меня неприемлемо, но это мой личный выбор. У нас гастроли-то были в основном зарубежные, процентов, наверное, восемьдесят. Мы прикидывали, что я буду приезжать туда, концертировать с ними, а потом будем разъезжаться: я – к себе, они – к себе. Подыскивали место во Франции. В конце концов меня сами нашли люди из Монпелье, где одиозный мэр был помешан на классической музыке. Сначала открыл шикарный фестиваль «Радио Франс», где я с Рихтером выступал в первом же концерте. И тут он ухватил ситуацию – есть шикарный камерный оркестр, который не надо собирать. Бери готовенький и забирай себе. Вопрос был в том, что это же не просто 23 музыканта, а ещё их семьи и домашние животные. Нужно было организовать переезд почти 90 человек. В итоге произошёл скандал, когда выяснилось, что французская демократия в версии Монпелье – это очень кривое зеркало. С тех пор я при словах «западная демократия» только улыбаюсь.

– А зачем уезжают нынешние классические музыканты? Чего им на родине не хватает?

– Массово сегодня уже не уезжают. Чтобы наш человек попал в их оркестр, ему надо пройти несколько туров. В первом он даже не участвует, участвуют его бумаги. Уже очень давно и во Франции, и в Австрии, и в чуть меньшей степени в Германии негласно заведено так, что наши не проходят даже этот первый тур. И я их понимаю. Потому что у наших уровень на три головы выше. Европе не нужна такая конкуренция.

– Не может быть! Почему?

– Разный подход. Когда я бываю во Франции, то иногда даю какие-то мастер-классы, частные консультации. И заметил одну особенность. Я после консультации рассказываю родителям, какие ошибки допускает их ребёнок, что нужно изменить, над чем усердно потрудиться. А потом выясняется, что они считают меня плохим профессором. А хороший профессор это тот, кто за их деньги распинается о том, какой гениальный у них ребёнок, а то, что он играет скрюченными пальцами, – его не волнует. Поэтому и школа у них, извините, фиговенькая. Иногда вдруг появляется талантливый музыкант. Начинаешь узнавать, откуда он взялся, и выясняешь, что, например, гениальная виолончелистка Жаклин Дюпре училась у Ростроповича, а остальные – в Америке или у наших же музыкантов, которые когда-то уехали, а теперь там преподают, – Захар Брон, Володя Крайнев. Или те, кто родину не покинул, но был плотно законтрактован и работал за рубежом, как Вера Горностаева или Виктор Третьяков, настоящая легенда. А потом на конкурс Чайковского приезжают японцы, корейцы, которые отлично знают, как играть Петра Ильича. Почему? Да потому что их наши учили. И они побеждают на нашем конкурсе, где в жюри сидят не наши.

– Как же так? У нас своих нет?

– Вот и я удивляюсь. Заседает в жюри председателем виолончелист из «Лондон Симфони», который там сидит на пятом пульте. На конкурсе скрипачей Владимир Спиваков не достоин быть председателем? Или Тамарочка Синявская не достойна судить? Зачем нам нужны какие-то иностранцы с пятого пульта?

– Вы не знаете, почему так?

– Могу предположить. Тот виолончелист из прекрасного оркестра теперь на пятом пульте не сидит, а является интендантом Карнеги-холла.

Не стреляй!

– Украина – близкая вам страна, вы провели там юные годы своей жизни, когда она ещё не была отдельной страной. Могли ли тогда подумать, что когда-нибудь будете из каждого телевизора слышать словосочетание «война с Украиной»?

– Очень сложная тема. Я думаю, что тот, кто позволяет убивать, уже соучастник убийства, даже если не делает этого своими руками. Это грех. Второе – западные украинцы – очень упрямые люди. Я с 5 до 18 лет жил во Львове и кое-что про это знаю. Они больше всего не любили не Москву, а Киев. За то, что прогнулся перед Москвой. И только во вторую очередь не любили Москву за то, что присоединила их к своей империи в 1939 году. А еврейский вопрос был совсем уже на третьем месте. На Западной Украине очень сильно польское влияние. Когда я там жил, половина города, если не большая часть, говорила на очень специфическом украинском языке, мягко перетекающем в польский. Они всегда были через Польшу ориентированы на Запад. С точки зрения культуры Львов – уникальный город. Лемберг, как он когда-то назывался, входит в золотой фонд европейской культуры. Там когда-то преподавал отец Моцарта. Как и другие профессора музыки, он обязан был за год отработать в пяти городах Австро-Венгрии, в число которых входил и Лемберг. Музыке меня во Львове учили феноменальные преподаватели. Не знаю, есть ли сейчас там что-то подобное, но своих учителей я вспоминаю с невероятным теплом и благодарностью. На урок прийти неопрятным или в каких-то джинсах было совершенно невозможно. И это было не условием советского строя, этого требовала эстетика того, чем мы занимались. Моя первая учительница, которая занималась моими руками и просто-напросто научила меня держать скрипку, слава богу, жива и преподаёт в школе Столярского в Одессе.

– Что будет с Украиной дальше?

– Чем культурнее будут прилегающие земли, тем больше шансов, что не произойдёт взрыва. А сделать эти земли культурными быстро – очень трудно. Музыкальным образованием мы занимаемся очень плотно. Проводим мастер-классы, создаём академии, образовательные центры. В конце концов, впервые в нашей стране создан юношеский симфонический оркестр, и ему уже 10 лет! Родился он на фестивале в Сочи. Там играют люди от 11 до 22 лет. Ребята из Анадыря, Ростова-на-Дону, Ярославля – отовсюду! Нужны такие люди с обеих сторон границы, которых бы объединяла любовь к этому общему великому делу, к искусству. Им не нужно будет объяснять, что не нужно стрелять.

– Как вам удаётся в вашем оркестре «Солисты Москвы» поддерживать достойный уровень жизни?

– В свободное время они свободны. На нашем жаргоне можно сказать, что они имеют право на «халтуру», в хорошем смысле этого слова. На подработку. Единственное условие – не «халтурить» в другом похожем коллективе. Потому что там он может набраться того, что я не приветствую, или, наоборот, передать конкурентам какие-то наши специфические секреты. А времена бывали разные. Бывало, что мне просто нечем было платить музыкантам зарплату. Сейчас у нас есть очень серьёзная государственная поддержка. Бешеных зарплат у нас нет, но прилично платить получается. И «НОВАТЭК» Леонида Михельсона уже много лет стабильно поддерживает этот коллектив.

Всегда быть в чёрном – судьба моя

– Сейчас всё общество спорит о QR-кодах. Социальные сети полны сомневающихся и даже активных противников. Думаю, это потому, что в США, например, этот вопрос освещает главный эпидемиолог Антонио Фаучи и на него ссылается президент, а у нас этим занимаются сто раз скомпрометировавшие себя чиновники.

– У меня узкий интерес к этой теме. С кодами или без кодов, главное, чтобы не останавливалась концертная деятельность. Дело даже не в гастролях, а в самом факте того, что разрывается контакт между исполнителем и слушателем. Хотя я участвовал в первом же онлайн-концерте в пустом зале. Потом в концерте для хабаровского фестиваля, куда мы не поехали, но сыграли для хабаровчан в пустом зале. Но я за то, чтобы этот контакт не разрывался.

– Все актёры и музыканты ломанулись в рекламу предлагать банковские услуги и стиральные порошки. Наверное, от безденежья. Вам такие предложения поступали?

– Денег, конечно, много не бывает. Но у нас, несмотря на пандемию, количество концертов и мощных проектов не уменьшилось. Больше того, то, что отменилось во время первой волны, просто перенеслось на осень, и нам пришлось работать в усиленном режиме. Мне не то что рекламировать зубную пасту некогда, мне бы просто найти время собственные зубы почистить.

– И всё же почему вы всегда на сцене в чёрном?

– Я просто люблю чёрный цвет. Он самый богатый для воображения. Я вижу в нём массу оттенков настроения. В Нижнем Новгороде есть одна художница, которая написала мой портрет в белом фраке, хотя я никогда такой не надевал. Я долго упрашивал её продать и с большим трудом уговорил. А потом сгорела моя дача, и этот портрет вместе с ней. Что хотите, то и думайте.

– Чертовщина!

– Знаете, есть несколько произведений, исполняя которые, я действительно чувствую себя всемогущим. Это последнее сочинение Шостаковича, соната, опус 147, и это концерт Шнитке. И ещё альтовый концерт Губайдуллиной. В эти моменты нужно держать себя в руках, иначе со мной опасно иметь дело мне самому. Один сильный экстрасенс меня предупредил – играй, если можешь из этого состояния выходить. А если не знаешь, как это сделать, то это может кончиться очень печально. Это случилось после концерта, когда мы во Франции с моим другом-пианистом сыграли сонату Шостаковича. Затихли последние аккорды. А зал молчит. Мы поклонились. Зал молчит. И мы ушли в тишине. Это было лучшее моё исполнение, при этом я видел себя как бы со стороны, словно бы вёл сам себя по узкой тропке. Главное было не свернуть с нужной тропинки. Через месяц я снова играл сонату и снова шёл по этой тропинке, но исполнение вышло на градус ниже. Потом ещё ниже. А потом эта тропинка перестала появляться. И слава богу.