Страстной декабрь

Перед отъездом в Петербург, уже в качестве члена Учредительного собрания от Иркутской губернии, Моисей Аронович Кроль пригласил своего помощника по адвокатским делам Сергея Николаевича Вотинцева.

— Есть несколько срочных бумаг, — пояснил он.

— Разумеется, всё исполню. За документами подскочу через час.

И действительно — появился минута в минуту.

— А не заказать ли мне торт, пока местные большевики не прикрыли кондитерские? — со смехом приветствовала молодого человека Рония Ильинична, супруга патрона.

— Большевики неизбежно и очень скоро падут, — не поддержал шутку гость. — Нет таких сил, на которые могли бы они опереться.

— А ведь и я так думал ещё недавно, — задумчиво проговорил Моисей Аронович, приглашая Вотинцева к чайному столику. — В Иркутске эта партия изначально тащилась в хвосте, да и на последних выборах в городскую думу и Учредительное собрание большевики бледновато смотрелись. Но опора у них есть. Месяца три назад появилась или даже пораньше.

— Вы, должно быть, о тёмной солдатской массе местного гарнизона, Моисей Аронович? Но она ведь и анархистам внимает, и к ним весьма и весьма расположена. Что, собственно, и продемонстрировал нам сентябрьский военный мятеж, — парировал Вотинцев.

— Ничего удивительного: краснознамённые чернознамённым — братья.

— Разве что молочные братья…

— Важное уточнение! Для России большевики родные, а анархисты — приёмные, и крепость у них не та: шумят много, но без толку. И плоховато организованы. Они и в казармах появляются лишь спорадически. Большевики же там засели с весны, завели свои красные уголки, библиотечки, сказки стали рассказывать, как одним махом заскочить в хорошую жизнь. К июлю уже нарастили большую аудиторию — и перестали сдерживать свой напор. А он у них прямо чудовищный, и очень трудно не заразиться их неистовой верой.

Внимательно посмотрел на помощника и прибавил:

— Вот опять вы подумали, что я напрасно демонизирую большевиков, ха-ха-ха! Да не смущайтесь, не смущайтесь, Сергей Николаевич: это всё совершенно естественно, ведь вы смотрите со стороны, а я с большевиками на одной трибуне стою. И я чувствую, как тяжелеет их кровь, набухают кулаки; вижу, как ярость швыряет их на врагов, даже и мнимых. В них всё через край, до самозабвения, они обливаются потом, рычат, и в такие минуты на их лицах проступает нечеловеческое. Одержимые — вот кто такие большевики, и они сметут любые препятствия! В марте нынешнего семнадцатого их забаллотировали в краевой комитет общественных организаций, а в декабре они сами правят бал, комитета же нет и в помине!

Справочно

В марте 1917 г. обязанности генерал-губернатора перешли к Иркутскому краевому комитету Временного правительства (КОИРГ), в состав которого вошли уполномоченные от городской думы, союза учителей, почтовых служащих, железнодорожников, рабочих города и политических партий, — всего 200 человек. Среди них было 38 эсеров, 33 меньшевика, 27 кадетов, 8 народных социалистов, 7 большевиков и один буржуазный националист. На заседании 15 марта состав комитета расширен за счёт 24 представителей общественности — от совета родительских комитетов до военно-промышленного отдела Иркутского комитета Союза городов. 24 марта дополнительно введены 7 представителей общественных организаций, 31 марта — ещё 20. Комиссаром Временного правительства по управлению губернией был назначен И. А. Лавров.

Решением Временного правительства виновные в неисполнении обязательных постановлений КОИРГ подвергались тюремному заключению до шести месяцев, аресту до трёх месяцев и денежному взысканию до 300 руб.

— Метаморфоза с КОИРГ как полномочным представителем Временного правительства всё-таки неожиданна, — Вотинцев и в самом деле выглядел озадаченным. — Ещё в августе наши общественные организации буквально сражались за право быть представленными в краевом комитете — они словно не понимали происходящего.

— И это показывает неготовность наших общественных организаций к трезвому анализу. Ну не любим мы читать скучные документы, а своим выдвиженцам приписываем собственные взгляды и устремления. А ведь КОИРГ не напускал никакого тумана, всё декларировал и ещё в августе официально заявил, что готов распуститься. Когда же он закрыл свой печатный орган, это был уже совершенный конец, но мы его предпочли «не заметить». Не признали очевидного: общество, получив вожделенную власть, не смогло удержать её и полгода.

— Начало-то многое обещало, согласитесь: весь март в краевом комитете было не протолкнуться: присягали, рапортовали, выражали восторг. Доставщики телеграмм таскали их натурально мешками; мне запомнилась присланная из Усть-Орды и напечатанная «Известиями» КОИРГ: «Приветствуем в вашем лице новую эру нашей жизни!»

— Но эра кончилась не начавшись. Огромные полномочия изначально растрачивались по мелочам. Уволили охранников станции Иннокентьевской — лишь потому что они не понравились участникам митинга. Взялись воевать со священником Верномудровым — вечным оппозиционером, даже запрещали ему проповедовать.

— При этом явно пасовали перед советами.

— Скажу больше: советы они старательно пестовали. Председатель исполкома Церетели их непосредственно и организовывал! Да и с его отъездом из Иркутска все важнейшие постановления администрации края начинались священным: «В полном согласии с окружным советом». Помню, черемховские углепромышленники пожаловались в Белый дом, что рабочкомы отменяют решения специалистов, и КОИРГ публично, через свои «Известия», объявил смутьянов единственной силой, способной поддерживать жизнь шахтёров. Кстати, и этот печатный орган комитета общественных организаций изначально демонстрировал его слабость.

— Да, к великому сожалению, наши «Известия» так и остались в объёме одного-единственного листа, в то время как «Вестник» городского совета дошёл уже до восьми страниц.

— Что же тут удивительного? «Вестник» — в центре борьбы, чувствует её нерв, а «Известиям» и писать-то, в сущности, не о чем. Всё закономерно, дорогой Сергей Николаевич: общественность делегировала власть советам, а в них взяли верх большевики. Подобные метаморфозы в политике — вещь естественная.

— А далёкие от политики обыватели оказались под перекрёстным огнём, — печально заключила Рония Ильинична. — Центр города выжжен, больницы забиты ранеными, многие из которых не доживут этот год. Вчера хоронили убитых школьников — Ваню Шабалина, Толю Серёдкина, Володю Чернятина…

— Шок, увы, не прозрение, — прервал её муж. — Для нас с вами аксиома, что подстрекателям должно испытывать стыд и раскаяние, но говорю ж вам — они одержимые. Да и город им совершенно чужой: среди нынешних большевистских вождей нет иркутян.

Щёлкнул дверной замок, из прихожей послышались голоса — вернулись дочери Кролей.

Рония Ильинична коротко взглянула на гостя — и он тотчас повернул разговор:

— Услышал сегодня, что снова выходят газеты «Сибирь» и «Иркутская жизнь».

— Нам сегодня занесли, можете посмотреть, — с готовностью подключился хозяин. — Да, почтовые операции снова выполняются, и телеграф заработал, и два банка — Сибирский торговый и Московский народный. Об управе я и не говорю: по ходу дела исправляют разбитые рамы, вставляют стёкла.

— На соседней улице дали свет, скоро и до нас доберутся, — улыбнулась Рония Ильинична. — Девочки, к столу!

Вотинцев вызвался проводить Моисея Ароновича до вокзала: хотелось договорить.

Но дочери не отходили от него, и уже на перроне Кроль шепнул:

— Очень хотел попасть в Учредительное собрание, а теперь вот еду в Петроград из-под палки: не жду ничего хорошего.

…Ведя приём в кабинете патрона, Сергей Николаевич между прочим листал подшивки газет. Кое-что перечитывал, особенно занимали его местные партийные хроники. Сами по себе они были скучны, но при сопоставлении начинали играть, что позволяло высекать из них новую информацию. Выяснилось, к примеру, что Шумяцкий, только-только войдя в Центросибирь, поспешил решить свой квартирный вопрос, имея в виду весьма просторное помещение, достаточное и для семьи, и для канцелярии, и для общежития на случай приезда иногородних членов. Что до членов, то из тринадцати человек, будто бы состоящих в Центросибири, трое сразу взяли самоотвод, двое вышли в первые же недели, а четверо уехали. Осталась собственно большевистская тройка. Под большое сомнение ставилась и сама законность избрания Центрального исполкома советов Сибири. Тем не менее жилищная секция краевой военной комиссии в полной мере удовлетворила ходатайство Бориса Шумяцкого.

«А одержимость большевиков на весьма меркантильной подкладке, да и мошеннических приёмов им не занимать», — пометил Вотинцев для будущих дискуссий с патроном. Они продолжались недолго: Сергей Николаевич был вскоре убит пьяным красногвардейцем, совершенно ему незнакомым. В центре города, на Большой. В окружении массы народа.

Справочно

Из газеты «Иркутская жизнь» от 31.12.1917: «Кто победит, пока трудно сказать, но пути, которыми идут большевики, средства, которыми они пользуются, чтобы укрепить своё положение, не привлекут к ним народной любви».

Дневник на чердаке

Михаил Андреевич никогда не брался ни за какое другое дело, пока начатое не кончено, и всегда исполнял его аккуратно и точно. Все Травины были такие и, даже надевая военный мундир, сохраняли размеренность. Лет в двадцать Миша определился, что с женитьбой не следует поспешать, но уж коли созреешь, так не тянуть. И когда на тридцать четвёртом году его охватило беспричинное беспокойство, томление, то подумалось: вот оно!

На ту пору Травин служил в Маньчжурии, и ближайшим городом, полным хороших невест, считался Иркутск. Михаил Андреевич и перебрался сюда — в самый разгар Февральской революции. Обыватели казались Травину будто навеселе, но он не поддался общему настроению. И даже газеты теперь не читал, а просматривал, намеренно отстраняясь от всех событий. Зато очень тщательно выбирал себе дом — и выбрал удачно! Местечко за Хлебным базаром показалось ему спокойным, и чуйка не подвела: в декабрьскую заварушку не долетело сюда ни одного патрона, да и пушки миловали.

Неспешно обустраиваясь, Михаил Андреевич посещал между прочим митинги и демонстрации, но ораторов слушал в пол-уха; зато разглядывал барышень, каждый раз убеждаясь, что в Иркутске пропасть хорошеньких, причём все очень разные. Ещё ни с кем не знакомясь, Травин каждой барышне придумывал имя и в зашифрованном виде помещал в свой дневник: «Встал рано. Выпил чаю с молоком, пошёл прогуляться в Александровский сад. Встретил барышню К. Хороша»; «Встал рано, выпил чаю с вареньем и отправился в Александровский сад. Встретил барышню Д. Очень хороша!»

К сентябрю 1917-го он составил пятёрку самых привлекательных, но выбрать из них оказалось так трудно, что Михаил Андреевич весь измучился. В Иркутске уже обновили думу, подняли и подавили военный мятеж, открыли и закрыли несколько печатных изданий, а он всё блуждал в пяти соснах! Но до конца октября положил непременно определиться и навёл обо всех барышнях справки. Та, что значилась в дневнике как Д., оказалась Катериной («Мимо, мимо!»); К. — Домной («Далеко, далеко!»); И. — Зинаидой («Имя какое некрасивое!», а Ф. — Ириной («И совсем не подходит ей!»). С А. вышла задержка, но в последнее утро октября барышня появилась в саду не с молчаливой сестрой, а с матерью, и Михаил Андреевич услыхал отчётливое «Антонина!» («Попал!»). Венчались в конце декабря. Прихожане разбирали ещё груды битого кирпича (во время недавних боёв в храм попал снаряд), но священник не стал откладывать.

Михаил Андреевич и Антонина Матвеевна Травины вместе прожили тридцать лет и оставили четверых детей. А в самом начале 1960-х внучка Лидия забралась на чердак и нашла там дневник деда, помеченный 1917 годом. По истории как раз проходили Великую Октябрьскую социалистическую революцию, и девочка отыскала: «24 октября. Встал рано. Выпил чаю с молоком, пошёл прогуляться в Александровский сад. Встретил барышню К. Хороша»; «25 октября. Встал рано, выпил чаю с вареньем и отправился в Александровский сад. Встретил барышню Д. Очень хороша!»

Комсомолка, отличница и спортсменка Лида долго плакала на чердаке от обиды.

Дедушка умер в 1947-м, но бабушка Антонина Матвеевна была не только жива, но и в ясном уме.

— Когда твой дедушка сватался, дома дымились ещё и трупы не были убраны. А мы радовались, что выжили, и не думали ни про белых, ни про красных. В декабре 1919-го снова стали стрелять — а мне как раз пришёл срок родить! Акушерка побоялась идти, и ползла я к ней огородами, не поднимая головы. Перепуганная, но и злая как чёрт — и на красных, и на белых. А когда уже народилось четверо ребятишек, подселили к нам вторую семью. И мы с дедом фиктивно развелись — матерей-одиночек советская власть всё же не притесняла. Но соседи написали кому следует, и нас опять уплотнили. Вот ты спрашиваешь, за кого я была, за белых или за красных. А доносчиков-то мы куда запишем?

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс