С 2012 г. у высшего образования в России есть цель. Не абстрактная вроде «воспитания думающих людей», а по-военному конкретная. Не менее пяти вузов должны были к 2020 г., согласно майским указам президента Владимира Путина, попасть в топ-100 международных рейтингов. Поскольку глава государства не уточнил, что этим рейтингом обязательно должна быть «шанхайская сотня» или какой-то другой престижный «барометр», не было сомнений, что мы получим очередной шедевр российской показухи. Что наши вузы скоро будут лидировать в рейтингах, которые и создали специально ради этого деятели нашего образования. Но некоторые эксперты надеялись, что знания проще по-настоящему дать, чем каждому объяснять, почему их нет у студентов. И побочным эффектом от карьерных усилий чиновников может оказаться реальный подъём высшей школы.
Пошли на повышение
К 2021 г. на госпрограмму «5‑100» было потрачено около 80 млрд рублей. Их освоил 21 российский университет. Ректоры трубят полную викторию, а Минобрнауки заявляет о перевыполнении плана. Скептики из научной среды на это кривятся. Ведь в 2016 г. для формального выполнения госпрограммы правительство РФ специально внесло поправку, позволяющую считать целью указа не три глобальных рейтинга (Quacquarelli Symonds (QS), Times Higher Education (THE) и Academic Ranking of World Universities (Шанхайский рейтинг), а их многочисленные подвиды. Примерно так было на Универсиаде-2013, когда ставить за Россию медальный рекорд вместо студентов приехали профессиональные спортсмены, формально обучающиеся в российских вузах. Примерно так в фильме «Заяц над бездной» Брежнев грозит цыганскому барону признать всех советских цыган румынами.
Можно было бы предположить, что львиная доля средств досталась МГУ и СПбГУ. Но они как раз обладают особым статусом, по-особому финансируются и в программу не вошли. С Гарвардом и Кембриджем конкурировали новообразования, слепленные уже в XXI веке из разрозненных вузов одного региона, как, например, Южный федеральный университет из Ростова-на Дону, в который к 2016 г. входили 5 академий, 12 учебных институтов, 6 факультетов, 6 филиалов и 2 представительства, а также 19 инновационно-технологических и научно-образовательных центров, 3 научно-исследовательских института, музей и Региональный научный центр РАО. Здесь грызут гранит науки аж 28 тыс. студентов.
К концу 2020 г. ни один участник госпрограммы «5-100» так и не вошёл в первую сотню трёх мировых рейтингов. МГУ – единственный российский вуз, который обретается на дне топ-100 Шанхайского рейтинга (93-я позиция), представлен в глобальных рейтингах QS (74-е место) и THE (174-я строчка). И хотя Счётная палата в феврале 2021 г. объявила, что вузы-участники не достигли «верхнеуровневых целей», в отраслевых рейтингах в топ-100 пребывают сразу 17 российских вузов, которые на каждом шагу об этом хвастаются.
Недавний ректор ВШЭ и глава ассоциации «Глобальные университеты» Ярослав Кузьминов отмечает, что под викторией понимают всё же не только места в рейтингах. Например, каждый второй победитель российских олимпиад школьников выбрал для поступления вузы, которые участвовали в госпрограмме. А у зачисленных первокурсников на 6 пунктов вырос средний балл. С другой стороны, в Стэнфорд на фоне начавшейся пандемии всё равно было не уехать. А из чего ещё в России выбирать?
Естественно, вузы-участники «нарастили присутствие» в международных научных журналах. Например, количество ежегодных публикаций в базе Scopus выросло в 4, 2 раза, а количество цитирований – в 6, 4 раза. СМИ рассказывали, что работники образования приспособились, напропалую цитируя друг друга в публикациях, которые целенаправленно продвигались специальными «творческими группами». Это оказалось нетрудно: многие пожилые учёные со студенческой скамьи привыкли начинять свои работы цитатами брежневского политбюро.
Программа не столько решила, сколько обострила многие проблемы высшей школы. Вузы, получившие дополнительное финансирование, смогли переманить к себе преподавателей из заведений попроще. Зато в вузах, где 200–300 докторов наук, на каждого из них смотрят как на легко заменяемый винтик – следовательно, не получается быстро обновлять учебные программы. А без этого «естественного» движения в рейтингах быть не может.
Доцент кафедры политических и общественных коммуникаций Института общественных наук РАНХиГС Николай Кульбака напоминает, что престиж вуза создаётся долгими годами, иногда десятилетиями. А сопредседатель межрегионального профсоюза «Университетская солидарность» Павел Кудюкин отмечает, что 80 млрд рублей – это четверть годового бюджета Гарварда. А у нас эти деньги размазали на 8 лет между 21 университетом. И подтолкнули вузы хитрить и изворачиваться, чтобы получить хоть что-то.
Ректоры и рейдеры
В конце 2020 г. пресс-служба Южного университета объявила, что вуз занял 90-е место в международном рейтинге вузов QS EECA («QS University Rankings: развивающаяся Европа и Центральная Азия»). На поверку в рейтинге из 400 университетов мира оказался 121 российский, МГУ и СПбГУ – в первой тройке. К развивающимся странам Европы МВФ относит Турцию, Украину, страны Прибалтики и бывшей Югославии, всех бывших российских партнёров по Варшавскому договору. А Центральная Азия – это Казахстан, Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан. Но даже среди них наших вузов менее трети.
Некоторые вузы гордятся попаданием в рейтинг RAEX-100, в котором и вовсе только российские вузы. А треть из них представлена Москвой. Но и данные RAEX свидетельствуют: наибольший прогресс достигнут в области научных публикаций – 5 лет назад на одного «научно-педагогического работника» приходилось 0, 20 публикации в год, а сегодня – уже 0, 68 публикации. Зато количество преподов на сотню студентов, которым так гордились наши вузы в советские времена, сегодня снижается. Ещё в 2013 г. было 8, 33 преподавателя, а сегодня – уже 6, 94. Мы пока ещё на уровне Германии и Китая, но тенденции по сравнению с этими странами разнонаправленные.
Как рассказывали «АН», в 2015 г. Минобрнауки объявило о намерении сократить число вузов в стране на 40%, а филиалов – на 80%. И обещание своё в целом сдержало: к началу 2018 г. зачистка сократила число юрлиц в высшем образовании примерно наполовину: из 2268 организаций осталось 1171. Фактически институтов закрылось не так много, большинство реорганизованы и слиты в причудливые «опорные вузы». Но благой цели избавить высшую школу от фиктивных контрагентов, выдающих дипломы за деньги при имитации учебного процесса, реформа вряд ли достигла. В министерстве явно недооценили способность системы мутировать под любые требования свыше. И готовность жертвовать ради этого любыми традициями и высокими достижениями.
Словно мантра, чиновниками повторяются классические министерские доводы: якобы объединение несёт с собой полезное слияние научных потенциалов, позволяет лучше конкурировать на рынке образования. А из многообразного зарубежного опыта только ленивый не ссылается на примеры создания «образовательных фабрик» на 35–40 тыс. студентов в Китае, Индии и Бразилии. Правда, 10–30% населения этих стран до сих пор неграмотно, зато растущая экономика требует сколько-нибудь обученных кадров.
Когда строка рейтинга становится ключом к финансированию, возникает соблазн и к самому рейтингу подобрать ключик. Едва были обнародованы новые правила игры, рейтинг университетов России не обнаруживал явной связи между укрупнением вуза и повышением его конкурентоспособности. Так, в 2018 г. из 20 крупнейших вузов в число 20 лидеров рейтинга вошли только семь. В двадцатку попали лишь три федеральных университета, созданных путём объединения вузов в регионах, – Сибирский, Приволжский и Уральский. Однако административного ресурса у ректоров «опорных вузов» побольше, и их движение вверх предопределено.
В феврале 2015 г. губернатор Самарской области Николай Меркушкин объявил об объединении трёх вузов: СамГУ, СГАУ (аэрокосмический университет) и СамГТУ (политехнический университет). За считаные дни петиция к президенту Владимиру Путину с просьбой сохранить вузы как самостоятельные единицы собрала почти 4 тыс. подписей. А преподаватели и студенты заявили о готовности протестовать. Ведь все три вуза занимали место в первой сотне общенационального рейтинга: 48-е, 23-е и 56-е соответственно. На прошедшей конференции трудового коллектива СамГТУ лишь 4 делегата из 144 проголосовали за объединение вуза с двумя другими. Депутат Самарской думы Михаил Матвеев посоветовал губернатору «не ломать, что он не строил»: дескать, Меркушкина возбудили крупные средства, которые Москва выделяла под объединение вузов в тучные годы, когда нефть стоила 120 долларов за баррель. «А что дадут и дадут ли вообще – при 50 долларах – неизвестно», – пояснил Матвеев.
В итоге Самарский университет был присоединён к СГАУ, а Политех сам «съел» Самарский государственный архитектурно-строительный университет и стал одним из «опорных вузов» России. Что ещё раз показало: логика объединений может быть любой, а сами слияния – носить противоестественный и быстро меняющийся характер.
Федеральные власти и не скрывают, что видят высшее образование в виде пирамиды. В верхнем эшелоне – 10–15 вузов, конкурирующих с ведущими университетами мира и получающих максимальное финансирование. В средней линии – 100 заведений с меньшей бюджетной поддержкой. Ниже планируется видеть 600–700 вузов, которым вряд ли сохранят магистратуры, аспирантуры и диссертационные советы. Проблема в том, что многие случаи слияния отдают новым подвидом рейдерства, опирающимся на административный ресурс.
Взрослые тоже списывают
Критерии, по которым Минобрнауки оценивало эффективность того или иного вуза, озвучены ещё в 2012 году. Среди них средний балл ЕГЭ зачисленных студентов, число выпускников, получающих стипендии президента и правительства РФ, доля расходов на НИОКР, доля иностранных студентов, средняя зарплата педагогов и даже площадь помещений в расчёте на одного студента. Но тогда получается, что качество образования особой роли не играло. Возможно ли изменить эту систему за несколько лет при довольно скудном финансировании?
– Высшее образование в регионах доступно очень неравномерно, – говорит социолог Сергей Прозоров. – Закон требует иметь 800 бюджетных мест на каждые 10 тысяч граждан в возрасте 17–30 лет. Понятно, что в Москве и Подмосковье этот показатель существенно превышен, а в Хабаровском крае, Бурятии или Дагестане он ниже среднего. Похоже, министерство это не учитывает. В 2017 году закрыты не самые худшие государственные аграрные университеты в Иркутске и Орле, хотя постоянно говорится, что из этих регионов уезжает молодёжь, в то время как землю обрабатывать некому. Закрывая вузы одной рукой, правительство другой тратит миллиарды на привлечение переселенцев на тот же Дальний Восток. Не учитывается и стоимость обучения: на Камчатке, в Тюмени или Нижнем Новгороде она явно не адекватна реальным доходам населения.
В Петербурге едва не уничтожен частный Европейский университет. Хотя в нём на 200 студентов приходилось 150 сотрудников, среди которых 31 доктор наук и 44 кандидата. Возмущённое обращение к Минобру подписали 14 академиков и членкоров РАН, а директор Эрмитажа Михаил Пиотровский уточнил: «Университет не получает ни копейки иностранных денег, управляется российскими учредителями, финансируется с помощью фонда целевого капитала». Президент Путин трижды в ответ на письма с просьбами спасти вуз налагал резолюцию «поддержите». «Неэффективным» Европейский стал из-за противопожарной безопасности и неприспособленности старинного здания к приёму студентов-колясочников. Но, возможно, дело в том, что управлялся он по модели shared governance, то есть с участием всех заинтересованных групп: управляющего внешнего совета, профессуры, студентов и т.д. Как это могло понравиться Минобру, привыкшему править, спуская вниз команды и «критерии»?
Как и следовало ожидать, давление на институт прекратилось спустя несколько дней после того, как член попечительского совета ЕУ Алексей Кудрин вернулся во власть, став главой Счётной палаты. К тому времени уже было понятно, что власть не сильно-то рвётся ворошить высшее образование. А все наезды, слияния и поглощения – внутренняя кухня участников рынка.
Вроде бы очевидно, что никакого роста в «шанхайской сотне» не может быть у вузов, где сквозь пальцы смотрят на фальшивые диссертации и докторские своих сотрудников. Однако власть не потрудилась создать бесплатный общедоступный ресурс, на котором каждый мог бы проверить подлинность диплома или диссертации. Но острый запрос удовлетворили частники-энтузиасты. Сайт «Диссернета» показывает процент заимствований в диссертации постранично. Например, с 1 по 10‑ю страницу – мы наблюдаем самостоятельную работу автора, а с 11 по 101-ю страницу он втупую передрал чужой диссер.
Физик Андрей Ростовцев совместно с журналистом Сергеем Пархоменко, биологом Михаилом Гельфандом и физиком Андреем Заякиным сумели поставить проверку сомнительных научных работ на поток. Первый же урожай принёс 25 депутатов со списанными диссерами. Но про депутатские шалости все забыли, когда «Диссернет» обнаружил нарушения в диссертациях 68 российских судей, в том числе из Верховного и Конституционного судов. Похожая картина с научными изысканиями экс-министра культуры РФ Владимира Мединского, сенаторов, силовиков, губернаторов.
Михаил Гельфанд говорит, что слабый уровень компетенции чиновников отнюдь не новость, гораздо хуже, когда эти нравы приходят в науку, в медицину: «Берут чужую работу, в тексте тупо заменяют болезнь или лекарство, а дозировки и способ остаются теми же. И эти люди нас потом лечить будут! Сообщество составило рейтинг медицинских вузов и научных организаций, где больше всего «фальшака».
Однако, получив в качестве «Диссернета» нежданный подарок, записные борцы с коррупцией за 8 лет так и не взяли его на вооружение. Андрей Ростовцев объясняет: «Если на Западе чиновника уличат в плагиате, он лишится и степени, и всех постов. Примеров очень много. А у нас принято врать в глаза: «Я сам писал, а докажите, а вы сами кто такие?» Всё сводится к аргументу «меня кто-то заказал, американцы проплатили». Сеть лжи встроена в наше государство, как коррупция».
В России, говорят энтузиасты, даже самих учёных не волнует судьба науки как Храма Истины. Они трудятся рядом с диссероделами и пожимают им руки: «Я работаю честно, меня это не касается…» А значит, в стране нет научного сообщества как касты. Есть вузы, где к этой проблеме относятся ревниво и серьёзно. Высшая школа экономики уволила своего профессора, губернатора Московской области, который попался в сети «Диссернета». Есть ещё несколько вузов, которым не наплевать. Но смогут ли они кристаллизовать вокруг себя загулявшую высшую школу – большой вопрос.