Дети урагана

Комитеты солдатского самоуправления добрались до домов терпимости. Столица Восточной Сибири 1917-го в «Иркутских историях» Валентины Рекуновой.

— Не ждём ответа немедленно, но и для раздумий нет времени. Тем более что с Петроградом договорились: примут вас однозначно — как нашего выдвиженца. И, кстати, — лёгкая усмешка, — сменят погоны с полковничьих на генеральские. Будут два приказа одновременно: о назначении командующим войсками Иркутского военного округа и о присвоении звания генерал-майора.

Голос в трубке был незнакомый, и Фелицын подумал, что вряд ли он когда-то встречал этого поручика Краковецкого. Правда, слышал о нём за последние дни немало и разного. Сегодняшний разговор оставлял неприятный осадок, и Пётр Григорьевич быстро закончил его, сказав нарочито отстранённо и с холодком:

— Должен подумать. Заеду или позвоню.

На другом конце провода поперхнулись, должно быть, от неожиданности, но Фелицын «не заметил» и вежливо попрощался.

Он хорошо управлял своим голосом, но, едва отключившись от аппарата, резко выдохнул и расстегнул воротник. Подумал с иронией: «А в кабинете прохладно и форточка настежь, да… Ещё свезло, что по телефону сделали предложение, а то бы увидели, как расплылся при мысли о генеральском мундире!»

Не искушайте полковника генеральским погоном!

Фелицын был хороший военный юрист и очень увлечённый педагог. Лекции в юнкерском училище (по общему признанию, блестящие) перемежались уроками истории, географии и литературы в гимназии, и если он приходил без мундира, то воспринимался как штатский, хоть участвовал в Русско-Японской войне и Китайской кампании, был ранен и награждён боевыми орденами. Его и теперь, в 1917-м, назначили командиром 10-го Сибирского запасного стрелкового полка, — и Пётр Григорьевич вполне этому соответствовал. Но, всего лишь подчиняясь приказу, без внутреннего позыва.

Карьеру свою он считал успешной: не каждый выходит в полковники в тридцать восемь, без проталкиваний и интриг, исключительно за отличную службу. Теперь можно было заняться и обобщением педагогических практик, подготовкой статей для научных сборников, а быть может, и изданием их под отдельной обложкой. Мысль об этом приятно волновала и скрашивала полковые будни Фелицына, а командовать округом Пётр Григорьевич и не мечтал: там нужен был и исключительный боевой опыт, и известный кураж, и характер, более подходящий для нынешних ураганных времён. Из местных военных чинов на такую должность подходил разве что генерал Шкинский — тот самый, что уже исполнял её, а несколько дней назад был отставлен и отбыл в Петроград по требованию Временного правительства. В краевом комитете общественных организаций (КОИРГ), высшем органе власти на сегодняшний день, Шкинскому, без сомнения, знали цену — потому-то и спешили избавиться. «Новоявленным администраторам из недавних политкаторжан такая персона явно не по зубам, — догадывался Фелицын. — Не могут подмять под себя генерала — и ищут ручного полковника. Хотят заменить ферзя на коня и впрячь в несмазанную телегу. А вот не выйдет, по крайней мере со мной!» — и, взглянув на часы, Пётр Григорьевич отправился в Белый дом, чтобы разом всё и решить.

Поручика Краковецкого он не застал, но в коридоре второго этажа сразу встретил главу новой администрации края Церетели — и разом, безотчётно, необъяснимо подпал под его обаяние.

— А мы не знали, как к вам подступиться, — в смущении начал Ираклий Георгиевич. — Хотели сюда пригласить, но подумали: будет похоже на вызов. А если приехать к вам в полк, примете как инспекцию. Наконец член нашего исполкома Краковецкий вызвался всё уладить. Да, он так и сказал: офицер офицера всегда лучше поймёт. Но сегодня я что-то засомневался и стал вам звонить. А вы в это время уже были в дороге. Что же, прошу, очень рад!

Фелицын знал: Церетели шестью годами моложе его, но странное дело: когда тот начинал говорить, то казался мудрей и старше. И в нём совсем не чувствовался каторжанин, будто кто-то другой с такой же фамилией отбывал его срок.

— Чувствую, что у вас есть вопросы, Пётр Григорьевич. Вот-вот-вот: отставка Шкинского кажется неразумной. Мне тоже! — он понимающе улыбнулся. — Но это решение Петрограда, а там своя логика: в революцию не может не происходить перемен. Удивительно ещё то, что Иркутским губернским комиссаром с правами губернатора назначен Лавров, и прежде, до революции, бывший здесь вторым по значимости лицом. В нынешней лотерее повезло Лаврову, а Шкинский стал заложником обстоятельств, но отставка его мягкая, без последствий, что уже хорошо. А вас мы выбрали как единственную, по сути, фигуру, склонную к разумному компромиссу, — пристально, словно бы убеждаясь в чём-то, посмотрел на Фелицына. — Видите ли, в пору революций даже и небольшой компромисс способен сохранять десятки жизней.

И он так страстно и так основательно принялся развивать эту мысль, что в конце концов Пётр Григорьевич совершенно раскаялся и так устыдился, что обещал «служить компромиссу силой оружия».

— Решение твёрдое и окончательное? — предусмотрительно уточнил Церетели.

— Твёрдое и окончательное.

«Теперь я понимаю, почему называют его «наш Ираклий»! — думал с радостью, но ещё не кончился март семнадцатого, как Церетели «выписали» в столицу. И полковник наблюдал с печальным недоумением, как меняется физиономия исполкома КОИРГ: каждый там теперь становился сам по себе.

В номере от 7 марта 1917-го газета «Армия и народ» сообщила: «Командующий войсками Иркутского военного округа полковник Фелицын, выдвинутый на этот пост исполнительным комитетом общественных организаций и Иркутским революционным гарнизоном, произведён Временным правительством в генерал-майоры. Кажется, он первый генерал, получивший этот чин от революции». Заметку так и назвали — «Генерал от революции», и при всей торжественности от неё наносило двойственностью и искусственностью. 4 апреля 1917 года Иркутский объединённый совет рабочих и военных депутатов преподнёс Фелицину генеральские погоны. В большом зале 1-го Общественного собрания. С напыщенным и многословным представлением, усаживанием в президиум, долгими, продолжительными, но вряд ли искренними аплодисментами. Он и сам в ответных речах договаривался до такого, что стыдно было потом вспоминать. Даже заявил, будто «прежние правящие классы удивляются тому порядку, с которым идёт теперь жизнь нашей армии». А ведь тогда всё явно уже разваливалось.

Солдатский огород на крестьянском поле

20 марта 1917-го руководство Иркутского гарнизона объявило необязательным отдание чести, а уж разгуливание по городу без погон и ремней солдатики позволили себе сами. Ротные командиры взяли «смелость» не отправлять наряды на несение караулов, и в апреле постовые 9-го полка оставались без смены 42 часа!

Справочно

Из газеты «Сибирь» от 31.10.1917: «Заявление арендатора городских переправ Н.А. Швеца: 21 октября, во время разводки понтонного моста через шлагбаум прорвался грузовой автомобиль с солдатами, а вслед за этим ринулся с обеих сторон накопившийся люд! Крайние понтоны накренились, стали наполняться водой, балки начали гнуться… Могли погибнуть более 2 000 человек — и лишь необъяснимая счастливая случайность спасла людей. Прошу принять от меня теперь же все переправы. Снимаю с себя всякую ответственность за сохранность городского переправного имущества, сохранность грузов и могущие быть несчастья с людьми».

Одним из первых приказов Фелицына-генерала стал роспуск на сельскохозяйственные работы всех гарнизонных солдат старше сорока лет. Разумеется, им вменялось вернуться по первому зову, но многие и не доехали до крестьянских полей, а влились в армию контрабандистов. Нашлись и охотники завести полковые огороды, но при этом служивые покусились на земли окрестных жителей. В деревне Кузьмиха без стеснения заняли пашню под паром, пустили лошадей по посевам крестьянина Пономарёва. Артиллеристы 1-го дивизиона, получив отказ на аренду зала Общественного собрания, потребовали реквизиции всего здания под нужды военных. Огромный дом Тышковского принудительно отвели 45-й бригаде. И управляющему торговлей Второвых предложили в трёхдневный срок освободить помещение на углу Пестерёвской и Арсенальской — несмотря и на то, что в нём находились склады городского Продовольственного комитета и отпускались товары по карточкам.

С отъездом Церетели рядом с Фелицыным окопался поручик Краковецкий, не скрывавший уже претензий на роль серого кардинала.

Пётр Григорьевич пробовал объясниться и, быть может, договориться, как обещал Ираклию, но при всякой попытке Аркадий мгновенно «включал дурака» и повторял как заученное:

— Я — член исполкома КОИРГ, председатель Совета военных депутатов и исполнительной военной комиссии. Я заплатил за сегодняшнюю свободу народа: у меня за спиной восемь лет каторги! Революция продолжается, и не стоит отвлекать меня от работы!

Фелицын вынужден был обратиться в краевое бюро советов рабочих и солдатских депутатов, и оно через «Армию и народ» подтвердило: новый командующий войсками назначен на этот пост с согласия местного гарнизона, все приказы его согласовываются с крайсоветом и, значит, обязательны к исполнению.

Губернский комиссар Лавров попытался утешить Фелицына:

— Не тратьте на Краковецкого силы: при всех стараниях вы останетесь для него «тем, кто делал карьеру, пока я был на каторге».

— Но ведь это был его собственный выбор!

— Он отправился двумя дорогами сразу — делания военной карьеры и разрушения государства. Но одно исключает другое, и военная служба прервалась. А теперь Краковецкий навёрстывает упущенное и с таким запалом у него, как сейчас, ещё долго не остановится. И всё сметёт у себя на пути.

В июле того же 1917-го Фелицын перевёлся в Одессу. В сущности, сбежал, но и там столкнулся с многочисленными подобиями Краковецкого. «Пришло время поручиков», как заметил один наблюдательный человек. Это было неприятное обобщение, но с ним приходилось считаться. Что же до собственно Аркадия Антоновича Краковецкого, то он с упоением командовал округом до конца сентября, когда фактически вступил в должность новый назначенец — генерал Самарин. Да и после оставался при нём помощником и очень хлопотал о переводе начальника в другое место. Равно как и об упразднении должности военного комиссара, с которым тоже был в контрах.

А дом терпимости закрывать не позже одиннадцати!

Каждое утро командир 45-й бригады покупал свежий номер газеты «Единение» и читал свежий протокол заседания своего солдатского комитета. Документ непосредственно адресовался ему, но по прихоти нижних чинов передавался не напрямую, а через редакцию.

Ротные, полковые и бригадные комитеты были вполне себе законнорождённые дети Временного правительства. Но дети не единственные, и самый факт их рождения, и первые месяцы жизни не были чётко прописаны, а потому и имели разные толкования. Военное министерство понимало их как понимало, а на местах выворачивали по-своему. В Иркутске решения полковых комитетов утверждались командирами, но их несогласие мало что значило, потому что последнее слово оставалось всё-таки за Советом военных депутатов.

В первые месяцы после февральского переворота полковые комитеты сместили часть комсостава, а часть отправили под арест; взяли контроль над оружием, ввели новый порядок получения увольнительных. Всё это, вместе взятое, представляло большую опасность для обывателя, и в лето 1917-го хроника происшествий в Иркутске окрасилась в цвет солдатских шинелей: запасные нападали на прохожих и друг на друга, грабили магазины, дома, даже один из борделей обворовали. Ни один номер местных газет не выходил без сводок о выбитых ими окнах, поломанной мебели и нанесённых ранениях. Пьяных нижних чинов арестовывали в одиночку и группами; при этом они оказывали вооружённое сопротивление. Можно было предполагать, что нарастающая преступность станет общей заботой солдатского самоуправления, но этого не случилось, увы. Комитет 12-го полка со всей силой личной заинтересованности обсуждал режим работы домов терпимости и решал, какие в него внести изменения — «чтобы не вынуждали запасных уходить из казарм».

Справочно

Из газеты «Единение» от 14.09.1917: «Исполнительная военная комиссия пунктом десятым заслушала сообщение т. Мелентьева об убийстве в доме терпимости казака Иркутского дивизиона. Постановили ходатайствовать перед КОИРГ и думой о закрытии в Иркутске домов терпимости. В 11-м полку постановили «считать утратившим силу необходимость согласия командиров на венчание нижних чинов» и требовали указаний полковому священнику. Солдат Охраменко, прикомандированный к женскому батальону, явился в комитет 11-го полка с заявлением, что формируемые в Иркутске женские батальоны не представляют никакой боевой силы, не оправдывают затраченных на них средств и вообще вносят в армию развал. К Охраменко отнеслись с пониманием и обратились в исполнительную военную комиссию окружного Совета военных депутатов с просьбой о роспуске женских батальонов».

Каждый полковой комитет состоял из сорока и более нижних чинов. Это был довольно разрозненный организм, не всегда способный прийти к общему мнению. Многое зависело от того, кто брал на себя роль председателя. Комитет 9-го полка, например, возглавил толковый, не склонный к ажитации солдат Баландин. Он приглашал на заседания и командира полка, и завхоза, и квартирмейстера. В 10‑м полку чувствовалось влияние культурного офицерства: комитетчики обсуждали свежий выпуск машинописной газеты «Голос», работу драмкружка, солдатского клуба и библиотеки. Приглашали опытных киномехаников и буквально брали у них уроки. А вот в 11-м полку брали верх «многословы», как выражался запасный Баландин. В апреле 1917-го они провели решение об участии в вооружённой демонстрации (к счастью, их не поддержали другие полки).

Справочно

Из газеты «Армия и народ» от 15.04.1917: «12 апреля состоялось экстренное заседание полкового комитета 9-го Сибирского стрелкового запасного полка. Заслушан доклад комполка о решении Комитета 11-го Сибирского стрелкового запасного полка устроить вооружённую демонстрацию перед комитетом общественных организаций Иркутска в протест против нерешения до сих пор вопроса об увеличении солдатского жалования и обеспечении солдатских семей. В ответ на это полковой комитет 9-го полка принял воззвание: «Товарищи солдаты! Уже с первых дней свободы стали раздаваться голоса неудовольствия, что Временное правительство медлит с разрешением этого вопроса. Но не надо забывать, что вопрос этот требует многого времени и многих средств, ведь в армии теперь более двадцати миллионов. Комитет 9-го полка дважды обращался в Петроградский совет военных депутатов с просьбой воздействовать на правительство. Надеемся, что и вы сохраните благоразумие».

Что же до комитета 45-й бригады, то он, кажется, был самым крупным в гарнизоне. И достаточно деятельным. К примеру, расследовали одно крайне неприятное происшествие: командир дружины взял из обоза лошадей для собственных нужд, и не только не вернул их обратно, но и не смог уберечь. Бригада не первый год была под «присмотром» разных политических партий, но летом 1917-го здесь укрепились большевики, и в комитете сразу началась чехарда: требовали сокращения ставки старшего врача, стреляли бесполезными постановлениями, повторявшими уже отданные приказы. Комитетчикам не хватало элементарных познаний, в том числе об армейской структуре, и комбриг решил, что пора уже сделать обзор их «законотворчества» на страницах того самого «Единения», где оно и представлено в самом полном объёме.

— Вряд ли советам понравятся ваши «Заметки на полях», — пытался отговорить командир 11-го полка. — Они диктуют теперь. Читали ведь: каждый приказ командующего войсками округа генерал-майора Самарина появляется с непременной пометкой: «В согласии с окружным бюро советов». Да и приказы нашего министра визируются, прежде чем уходят в прессу и по казармам. Одна надежда — на скорую отправку на фронт.

— Так ведь и там полковые комитеты, а «наш» министр очень часто берёт сторону «этого демократического института». Да, кто бы мог подумать, что в нынешних свободах будет столько нашего унижения! А ведь я приветствовал поначалу переворот в Петрограде, красную ленточку в петлицу вставлял. Но что случилось, то случилось.

— Значит, всё-таки вступите с комитетчиками в полемику. Жаль, прилетит вам!

В номере от 17 августа по комбригу пальнули из большевистской пушки с заряжающим Насимовичем. Главное обвинение было то, что не чует старорежимный политического момента — не исполняет приказы своего же министра.

— Ждёте увольнения? — позвонил командир 11-го полка.

— Не жду ни от кого ничего. Но доволен, что высказался: достало.

Справочно

Из газеты «Единение» от 28.09.1917: «Комитет 45-й бригады госополчения в заседании 12 сентября констатировал отсутствие контакта с начальником бригады. Было заслушано объяснение прапорщика Кокоулина. Комитет находит, что начальник бригады проявил большую поспешность в определении вины прапорщика, не использовав в этом случае как совещательный орган президиум бригадного комитета. Постановили просить командующего войсками прапорщика Краковецкого через окружное бюро советов отменить распоряжение начальника бригады».

Из газеты «Единение» от 28.09.1917: «Телеграмма военного министра Верховского краевому военному комиссару: «Коллегиальный порядок издания приказов недопустим. Командный состав, опирающийся на доверие войсковых организаций, должен пользоваться всей полнотой военной власти. Без этого не может быть сильной армии. Несоответствующие начальники могут устраняться в законном порядке и будут устраняться мной без послабления. Требую повсеместного восстановления общего порядка издания приказов начальниками без дополнительной скрепы».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс