Из-за казанской трагедии с новой силой вспыхнул спор о пределах гражданского права на владение оружием. Примечательно, что в заокеанской стране, с которой Россия так часто себя сравнивает, сегодня это один из острейших вопросов. Слово учёному-юристу – кандидату юридических наук Родиону БЕЛЬКОВИЧУ.
– Сравнительно недавно – три-четыре века назад – правом на оружие, в том числе огнестрельное, обладали все, даже крепостные крестьяне. Когда и почему началось регулирование владения оружием?
– В разных странах это происходило по-разному, но общая историческая логика такова. Всегда и везде усиление контроля над оружием прямо пропорционально усилению государственной власти. В XIII-XVI веках никакого государства в современном смысле ещё не было, оно возникло только в XVII веке. Не существовало некоего единого центра, который мог бы всем что-то запрещать или разрешать. Предполагалось, что существует самостоятельный человек. Он вступает в разные типы политических образований, несёт разные повинности – по отношению к императору, к церкви, к феодалу, но при этом не утрачивает статус самостоятельного человека. Человека, ответственного за свою жизнь и, следовательно, способного защищать её силой оружия.
В средневековом обществе существовала конкуренция сил. Не «политическая конкуренция» современного типа, а конкуренция реальная, то есть силовая. Настоящая система сдержек и противовесов. Например, феодалы, столкнувшись с попранием своих прав, имели возможность объявить войну королю. Не только король мог принудить кого-то к соблюдению норм, но и самого короля можно было принудить к этому. Когда в XVII веке конкуренцию сил удалось ликвидировать, когда гражданин перестал быть конкурентом власти и утратил возможность говорить с ней на равных, – тогда и появилось современное государство. Поначалу это были абсолютные монархии, но впоследствии выяснилось, что абсолютизм может смениться парламентаризмом, монархия может смениться республикой, династия может смениться выборностью власти, – а природа государства остаётся прежней.
– И этой природой вы считаете подавление «всего и всех»?
– Я говорю о контроле. Если государство – и только оно – вправе издавать обязательные для всех нормы, то из этого делается вывод, что оно должно организовывать жизнь общества и в том числе обеспечивать его безопасность.
– А обеспечивать безопасность – это плохо?
– Плохо то, что государство обрастает полномочиями по защите вашей жизни за счёт вашего отказа от права защищать её самостоятельно. Неслучайно тогда же, к XVII веку, оформились политические теории, которые оправдывали делегирование гражданами государству всевозможных полномочий, – эту идею разрабатывал, например, Томас Гоббс (английский философ, один из основоположников теории общественного договора. – Прим. «АН»). Обратите внимание: идея не является древней, по историческим меркам она очень новая. Но мы настолько к ней привыкли, будто бы она не подлежит сомнению!
Человечество окончательно свыклось с этой идеей в XX веке, когда присутствие государства обрело совсем невообразимые до тех пор масштабы. Большевики, придя к власти, сразу же обязали гражданское население сдать оружие (кроме охотничьего), – и дело не в том, что большевики были плохие. Все европейские страны в 20-е и 30-е годы XX века переживали схожие процессы, в том числе и США. При президенте Рузвельте, в условиях Великой депрессии, был взят курс на государственный контроль над экономикой – на этом фоне американское государство стало проникать даже в те сферы, которые прямого отношения к экономике не имели, в том числе и в сферу владения оружием. Другой вопрос, что американским властям ограничивать право на оружие гораздо сложнее. Оно закреплено в конституции.
Государства влияют друг на друга, задают моду или, как теперь говорят, тренды. Власть, наблюдая усиление власти в другом государстве, чувствует себя слабее и старается «наверстать». Таким образом, вместе с гонкой вооружений происходит гонка разоружений – разоружений государствами собственных граждан. Весь XX век представляет собой этот процесс.
– Про США интересно поговорить подробнее. При обсуждении права на оружие всегда рассматривается американский опыт.
– Если бы в 1791 году не вступила в силу вторая поправка к американской конституции, гарантирующая право граждан на хранение и ношение оружия, то гражданская война в США вспыхнула бы уже тогда. Она началась вовсе не из-за спора об отмене рабства, южане воевали в первую очередь за то, чтобы центром политической жизни для каждого из них был не какой-то там город Вашингтон, а местное сообщество. Сегодня право на оружие является для южан последним бастионом свободы. Это право в наибольшей степени реализуется именно в южных штатах, а также в самых северных – короче говоря, там, где мало либералов (американские либералы считают, что оружие усиливает и без того «слишком сильные» слои населения – мужчин, белых людей и т.п. – Прим. «АН»).
Демократическая партия США пытается толковать конституционное право на оружие таким образом, будто оно напрямую связано с понятием militia («народное ополчение»), носит-де не индивидуальный, а коллективный характер и, мол, является прерогативой защитников страны. Первое, что сделала в числе прочего администрация Байдена, – замахнулась на гражданское оружие. Она изо всех сил демонстрирует своим избирателям, что пытается ограничить белых фермеров, жителей сельской глубинки США.
– Хотите сказать, байденовские избиратели – это либеральные сторонники чёрно-расистского движения Black Lives Matter, которому противостоят вооружённые гражданские лица? Вспоминаются подборки фотографий годовой давности белых американцев с огнестрелами, вышедших на улицы.
– Так и есть. Причём со стороны вооружённых граждан это была медийная акция, им не пришлось ничего защищать: в том-то и дело, что погромщики не лютовали в тех штатах и городах, где значительная часть населения вооружена и стоит за право на оружие.
– Насчёт погромов понятно, а что насчёт преступности в целом? Можете ли вы сослаться на американские исследования, которые подтверждали бы обратную пропорциональную связь между вооружённостью граждан и преступностью?
– Увы, эти исследования не бывают объективными – их проводят либо сторонники права на оружие, либо противники, и целью всегда является подкрепление той или другой точки зрения. Но можно взглянуть на сухую статистику. Согласно National Research Council (структура в составе Национальной академии наук США. – Прим. «АН»), американцы используют оружие для самозащиты 0, 5–3 миллионов раз в год (1, 4–8, 2 тысячи раз ежедневно). По данным Министерства юстиции США, 57% преступников боятся вооружённого гражданина больше, чем полицейского, и лишь 8% вооружённых преступников приобрели оружие в магазине либо на оружейной выставке. Как видим, запрет на владение оружием не лишает преступника возможности вооружиться, запрет лишает этой возможности законопослушного гражданина.
Наконец, элементарное наблюдение: оперативно обезвредить «одинокого стрелка», напавшего на школу, в США многократно удавалось вооружённому гражданскому лицу (как правило, взрослому).
– Вот мы и подобрались к казанской трагедии. Если следовать вашей логике, никаких психиатрических освидетельствований не нужно, потому что право на оружие священно и не нуждается в каких-либо подкреплениях?
– Нет. Психиатрическое освидетельствование – нормальная практика, и проводиться оно должно ответственно, а не абы как. Речь не о том, чтобы дать больше полномочий психиатрическому звену, имеющихся полномочий достаточно, – речь о том, чтобы психиатры пользовались ими. Другое дело – звучащие сейчас призывы ограничить право на оружие ещё сильнее. Эта логика мне непонятна. Если государство в очередной раз не защитило людей, то зачем же давать ему, такому неэффективному, ещё больше контроля, ещё больше власти?
Мы снимаем с себя ответственность за нашу жизнь – пусть её защищает полиция. Снимаем с себя ответственность за наших детей – накормим и оденем, а воспитывает их пусть школа. Фундаментальное гражданское безразличие – вот, на мой взгляд, корень наших проблем.