Зачем нужны декларации о доходах чиновников? Нужно ли все средства взяточников изымать в доход государства? Надо ли было сажать под замок Бориса Шпигеля и кто мешает следователям работать быстро и эффективно, имея такие технические возможности, которые и не снились следователям СССР? Как получилось, что отдельные полицейские используют оперативные наработки в целях личного обогащения, а не борьбы с преступностью? Почему судьи отправляют людей под арест, не ознакомившись в полном объёме с материалами дела? Об этом и многом другом главному редактору «Аргументов недели» Андрею УГЛАНОВУ рассказывает политик, первый генеральный прокурор России в 1991–1993 годах, заслуженный юрист Российской Федерации Валентин СТЕПАНКОВ.
Белозерцев ещё не взяточник
– Валентин Георгиевич, арестован губернатор Пензенской области Белозерцев. Ему вменяют взятку в 31 миллион. Дома у него находят полмиллиарда наличными. А ведь он сдавал декларации о доходах. Зачем они нужны, если от них толку нет? Жириновский предлагает их отменить и ввести какие-то другие механизмы надзора за состоянием чиновников.
– Информацию мы чаще всего черпаем из сообщений СМИ. Но в них, уж извините, как-то очень легко употребляют слово «взятка». Следствие ещё только идёт. Факты будут проверяться и свою квалификацию получат по результатам следствия – будет это взятка или злоупотребление служебным положением, халатность в чём-то или ещё что-то. Поэтому спешить с оценками его действий я бы не стал. Это первое.
Второе – сегодня мы объективно знаем только о тех средствах, которые были изъяты в ходе обыска у бывшего губернатора. Этот фактор прямо увязывается с декларацией о доходах. Я считаю, что нельзя отказываться от декларации. Потому что чиновник, заполняющий декларацию сам, лично подтверждает источники своих доходов. Именно на это прокуратура, у которой есть право заявлять исковые требования об изъятии незаконно полученных доходов, и опирается. Для чиновников источники дохода крайне ограничены. Помимо основной работы это получение доходов от преподавательской деятельности, от научной деятельности. Но бизнес исключён. Поэтому, опираясь на эти цифры, прокуратура может проанализировать и сделать вывод, что объяснений, подтверждающих наличие таких сумм у подследственного, нет.
– А если у вас на счетах обнаружили сумму, которая превышает ваш официальный задекларированный доход, это должно уйти в доход государства? Говорят о превышении всего в десять тысяч рублей.
– Дело в том, что жизнь человека многогранна и источники доходов могут быть разные. Всё это подлежит тщательной проверке. А вот когда нет объективного подтверждения законности поступлений средств, например, от продажи какого-то имущества, которым человек давно владел, получения наследства, выигрыша в лотерею, ещё чего-то законного, – это другое дело. И когда баланс явно и крупно не сходится, может идти речь о том, что чиновник получил средства неблаговидным путём. Сегодня судебная практика ещё формируется. Например, мы слышим упрёки экспертного сообщества, что слишком легко переносят ответственность чиновника на земельные участки и другие объекты недвижимости, которые зарегистрированы на абсолютно дальних его родственников. Их сразу связывают с подследственным. Но ведь надо ещё доказать такую связь. Имущество, которое обнаруживается вдруг у дальнего родственника чиновника, всё равно требует проверки. В том числе и источника доходов того человека. Откуда вдруг на него свалилось это богатство?
Что касается деклараций – речь о том, как она проверяется. У нас создана определённая система. Это и декларирование чиновниками своих доходов и расходов в совокупности. Это и кадровые службы, которые существуют во всех государственных органах и на них законом возложена обязанность проверять эти декларации. Встаёт вопрос – а как же проверялась декларация губернатора в той же администрации Пензенской области? А поскольку это губернатор, то в первую очередь его декларация должна проверяться в управлении администрации президента! Оно имеет возможность использовать все ресурсы, в том числе оперативно-разыскной деятельности МВД и ФСБ.
– Управление может давать команду правоохранительным органам для проверки?
– Если возникает вопрос, то кадровая служба вправе потребовать объяснений от чиновника, изучить документы, сделать при необходимости экспертно-бухгалтерские и экспертно-экономические исследования. Это серьёзное дело. В сентябре прошлого года человек был избран, а сегодня его назвали преступником и говорят, что он махровый взяточник. Более того, уже есть заявление, что его деятельность за предыдущие годы тоже будет подвергнута проверке.
Воров сменили хакеры и наркоторговцы
– Следствие утверждает, что губернатор получил взятку от некоего Шпигеля. Борис Шпигель – фармацевтический деятель, миллиардер, у которого собственное производство лекарственных препаратов. Путин говорит правоохранительным органам, что люди, совершившие экономические преступления, не должны сразу подвергаться аресту. Есть другие методы – домашний арест, выпуск под залог, например. Он это и на пленуме Верховного суда говорил, и на только что прошедшей коллегии прокуратуры. А Шпигеля уже арестовали и назвали взяткодателем без суда. Я его не защищаю. Но откуда такая жёсткость действий?
– Говоря об экономических преступлениях, речь обычно идёт о мошенничестве. Поскольку Шпигеля арестовали, то речь пойдёт о даче взятки. А это уже тяжкое преступление в отличие от того же мошенничества. Я работал в Приволжском федеральном округе и систематически бывал в Пензе, когда шли выборы ещё предыдущего губернатора Василия Бочкарёва. Шпигель уже тогда там присутствовал и имел контакты с областной администрацией по поставкам лекарственных препаратов, которые он производил. Более того, он был делегирован оттуда в Совет Федерации. На мой взгляд, быть сенатором, работать в профильном комитете по охране здоровья, иметь за собой огромную фармацевтическую фирму и не быть крайне заинтересованным лицом – вряд ли возможно. Это было не очень правильно, и в конечном итоге, скорее всего, именно поэтому ему предложили расстаться с креслом. Всё это надо проверять. Если взятки давались за какие-то послабления, скажем, в конкурсном отборе его предприятия, по каким-то срокам или ценам, которые заключались договорами с администрацией области, то в ходе следствия всё это будет выяснено.
– Но нужно ли было отправлять его под арест, если он так болен, как говорят?
– Есть сомнение в целесообразности такой меры пресечения. Но нужно понимать, что первые шаги следствия всегда связаны с тем, что следствие ещё не знает круг всех причастных к возможным преступным действиям. И изолировать людей на этот период часто необходимо, чтобы исключить уничтожение документов, давление на свидетелей, сговор подельников и так далее.
– Вы говорите как прокурор.
– Разумеется. И суд, и следователь, обратившийся в суд за мерой пресечения, исходили из этого. Но суд, арестовав человека на два месяца, конечно, потом должен очень тщательно оценивать случаи необходимости продления срока содержания под стражей. Насколько следствие активно работает, чего у нас часто делать не любят. Бывает, что человека полгода держат под стражей, а следователь за всё время может появиться у него один или два раза.
– Судьи и следователи жалуются, что у них очень много «дел». Конечно, хорошо бы на каждого человека иметь следователя, но это нереально.
– Не загруженность мешает им вести следствие быстро и эффективно. Абсолютно нет. Нагрузка на следственный аппарат, которая сегодня существует, ничуть не больше той, которая была, скажем, 30 лет назад. Более того, 30 лет назад у нас в стране совершалось до 3 миллионов преступлений, а сегодня – 2 миллиона.
– Воровать стало нечего?
– Нет, изменилась сама структура преступности. Если раньше как раз кражи составляли 35–40 с лишним процентов от общего вала преступлений, то сегодня всё иначе. Достаточно сильно упало количество преступлений на половой почве. Сократились тяжкие преступления. Но резко возросло количество дел, связанных с информационными технологиями и с мошенничеством с использованием этих технологий. И, к сожалению, конечно, произошёл резкий рост преступлений, связанных с наркоманией. Если взять по совокупности два этих вида преступлений, то они и будут составлять почти 40% всех совершаемых преступлений, заняв то место, которое раньше занимали кражи. Следователей за это время меньше не стало. Нагрузка на них никак не возросла. Более того, они получили то, чего не имели следователи тех лет. Такой арсенал технологических способов по изобличению преступника, о котором прежние следователи и мечтать не могли. Мы даже по телевизору с утра до вечера наблюдаем, как с помощью анализа ДНК ищут незаконнорождённых детей. 30 лет назад даже следствие не имело такой возможности. А сегодня это уже в быту.
Хайп вместо совести
– Бывший кандидат в президенты Российской Федерации Ксения Собчак выдала в эфир интервью с насильником и негодяем Моховым, который несколько лет держал в плену и насиловал двух девушек, одна из которых даже дважды родила. Наказание он своё, конечно, уже отбыл. Но как можно человека, который занимался такой мерзостью, пускать в эфир на всю страну?
– В вашем вопросе несколько пластов. Это тема соотношения права и морали, добра и зла. Это очень яркий пример, и я думаю, что со студентами мы его будем разбирать. Это нельзя сравнивать с убийством, как настаивают некоторые. В квалификации речь шла и о незаконном лишении человека свободы, и о неоднократном изнасиловании. По совокупности он получил 17 лет лишения свободы, отбыл полностью весь срок, условно-досрочно не освобождался. Выйдя на свободу, он находится под административным надзором и имеет целый ряд ограничений, которые должен соблюдать. Это правовая сторона дела. Мы можем говорить, что надо сделать наказание за подобное преступление более суровым. Но ему дали столько, сколько в совокупности по тем статьям, по которым он был осуждён, можно было ему дать. Дать больше не в компетенции суда.
А что касается обнародования... За долгие годы следственной и прокурорской практики я сталкивался со многими мерзкими типами похлеще, чем этот Мохов. Предавать гласности то, что ты узнал, что ты почувствовал, общаясь с этими негодяями, – это твой собственный выбор. Я даже дома с домашними, с друзьями, с близкими никогда не говорил о деталях тяжких преступлений. Я берёг их психику.
Но сейчас стали раздаваться голоса, требующие разработать закон, который бы запрещал брать интервью у осуждённых. Я считаю, что это неправильно, запрещать это нельзя. Но тут есть другой аспект. Любой серийный убийца, любой серийный маньяк и педофил – люди неудовлетворённые. Через свою преступную деятельность они пытаются утвердиться в этой жизни, доказать собственное превосходство. У них у всех присутствует бравада. Они хотят показать своё превосходство, что они могли распорядиться чужой жизнью, чужим здоровьем, честью. Журналист, скорее всего, понимает, что он своим интервью будет способствовать пропаганде такого рода преступлений. Какова была цель Собчак? Сделать так, чтобы люди посмотрели на этого маньяка и чтобы у людей возникло возмущение? Но это зло и так не находило какой-либо поддержки, людей не надо убеждать, что это мерзость, они и так это знают. Скорее всего, Собчак просто гналась за эпатажем, за сенсацией. Поэтому речь идёт об аморальности самого корреспондента. Получить интервью – право журналиста. А его обнародование – вопрос его совести и морали.
Такое интервью может использоваться как учебный материал для следователей, оно может изучаться судебными психологами и психиатрами, если это была качественно сделанная работа.
Судьи пристрастны
– Несколько лет назад был арестован полковник Захарченко. У него в квартире нашли 8 миллиардов рублей. На мой взгляд, это было апофеозом истории, которая началась ещё в середине нулевых годов, когда в газете «КоммерсантЪ» выступил глава Федеральной службы Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков Виктор Черкесов, рассказавший о системных проблемах в сфере органов правопорядка.
– Да, я помню ту публикацию. Он нащупал болевую точку в недрах правоохранительной системы. В виновность Захарченко ставились взятки, которые в сотни раз меньше изъятых сумм. Вопрос, откуда остальные деньги, повис в воздухе, и ответ на него крайне неприятен для правоохранительных органов. Мы говорим, что источником незаконного обогащения становятся оперативные материалы, которые добываются оперативным путём. А это обязанность их службы! В самой добыче таких сведений нет ничего преступного. Преступно то, как этой информацией распоряжаются те, кто её добывает. Идёт ли эта информация на изобличение преступлений и возбуждение уголовного дела или на шантаж и последующее сокрытие преступления? Я всегда считал, что нам необходимо отделять оперативную службу от следствия. Целью создания Следственного комитета было как раз стремление отделить следствие от оперативной работы.
– СЛЕДСТВЕННЫЙ комитет – это же аналог американского ФБР? Независимые следователи, и всё такое. Но какова его реальная роль?
– Следователи СКР ведут расследования по категории самых тяжких преступлений. Они занимаются взятками, убийствами, должностными преступлениями. Я не ставлю под сомнение целесообразность создания СКР. Но при принятии этого решения были – на мой взгляд, необоснованно – сокращены полномочия прокуроров в надзоре за следствием.
– Теперь надзор передан в Следственный комитет?
– Нет! Функция СКР не надзор, а контроль за следствием! Это разные вещи. Их руководители выполняют те функции, которые раньше во многом выполняли прокуроры. Но есть важное отличие, которое понимают специалисты, но которое не рассказывают обществу. Прокурор, осуществляя надзор за следствием в своём подразделении у своего следователя, всегда помнил, что его обязанность потом с материалами этого дела пойти в суд и в гласном публичном процессе в полемике с адвокатами доказать, насколько качественно выполнена работа. А сегодня руководители Следственного комитета в процесс не ходят! И обоснованность предъявленного обвинения в суде не доказывают.
– Но прокурор всё равно утверждает обвинительное заключение.
– Да, но он его видит спустя полгода-год после того, как началось следствие. Ему приносят уже готовое многотонное дело перед утверждением в суд. Прокуратуру устранили из повседневного, очень быстрого и эффективного прокурорского надзора. Даже адвокатское сообщество просит вернуть прокурорам полномочия надзирать.
– Как этот надзор влиял на качество следствия?
– Приведу пример, как это происходило, когда следствие было в прокуратуре и в МВД. На приём к прокурору приходит адвокат с жалобой. Прокурор нажимает кнопку, и следователь, сидящий в этом же коридоре, через минуту в его кабинете с нужным делом. Прокурор листает дело и говорит: «Слушай, а адвокат ведь правильно говорит, эту экспертизу надо назначать, ты почему не назначаешь?» Это и есть повседневность надзора. Более того, прокуроры выезжали на все тяжкие преступления. Я, будучи районным прокурором, чуть ли не каждую ночь «на трупы» выезжал. Но это же не просто выезд «руки в карманы». Ты видишь всё своими глазами, смотришь обстановку и со следователем потом говоришь со знанием дела, а не просто пролистав бумажки, составленные кем-то год назад. Даже арест тогда отличался от того ареста, который сегодня даёт суд.
– А в чём разница?
– Сегодня суд даже дело целиком не видит. Следователь приносит судье постановление с ходатайством, к которому приложены информационные материалы. Судья быстро определяет, тяжкое ли это преступление, по которому можно арестовать человека, не слишком ли он старый или слишком молодой, нет ли болезней, препятствующих содержанию под стражей. И всё – выносит постановление, и человек идёт под арест.
– То есть судья даже не знакомится с материалами дела?
– Он и не должен вдаваться в доказательства. Он слушает адвоката, слушает человека, которого он будет арестовывать, но он не оценивает качество и совокупность собранных доказательств. Он смотрит только формальную сторону.
– А прокурор?
– Раньше прокурор перед арестом подозреваемого дело хотя бы листал целиком. Он тут же следователю задавал вопросы. А сегодня у прокурора даже нет права не допустить следователя к судье с ходатайством об аресте. Прокурор может прийти в процесс и сказать – я не поддерживаю это ходатайство. Судья может с ним согласиться или не согласиться. Бывают и такие случаи, что прокурор против ходатайства, а судья всё равно арестовывает. Но такое случается крайне редко. Судья берёт на себя ответственность, и тем самым мы делаем суд органом борьбы с преступностью. А он не должен быть вовлечён! Иначе как он может быть беспристрастен?
Потом, спустя какое-то время, дело может попасть на рассмотрение к этому же судье. Как вы думаете, он будет беспристрастен? Ну пусть дело попадёт не к нему, а к его коллеге в соседнем кабинете. И он будет листать дело и думать – Иван Петрович арестовал этого человека, продлевал сроки содержания под стражей, а я сейчас буду, значит, его отпускать или оправдывать? Зачем нам на наш районный или городской суд этот грех? И его можно понять. Поэтому и ответственность за этот грех должно нести то должностное лицо, которое осуществляет уголовное преследование. А это прокурор! Сегодня прокурора лишили полноценной возможности нести ответственность за осуществление уголовного преследования. Есть попытки изменить ситуацию. Но пока законодатель не находит в себе силы вернуть в прокуратуру полноценный повседневный надзор с момента возбуждения дела. Прокурор должен иметь право возбудить уголовное дело.
– А он такого права не имеет?
– Нет. Он может только в случае, когда полиция или следователи отказывают в возбуждении уголовного дела, отменить это постановление и отправить на дополнительную проверку. В моё время мы тоже могли отправить постановление на дополнительную проверку. Иногда два-три раза. Но не больше, и даже такое было чрезвычайным случаем. Сейчас прокуроры отправляют материалы на дополнительную проверку 10–15–20 раз! Представляете, как должен себя чувствовать человек, пострадавший от преступления, когда он подаёт заявление, полиция отказывает в возбуждении уголовного дела, прокурор отменяет отказ, а полиция отказывает снова, и снова, и снова. Какого мнения этот человек будет о правоохранительной системе государства?
От редакции. Продолжение разговора с Валентином Степанковым читайте в следующих номерах.