Как известно, в Конституции наше государство названо социальным. Но быть и называться – не одно и то же. Гость «АН» – Ольга АЛЕКСАНДРОВА, доктор экономических наук, замдиректора Института социально-экономических проблем народонаселения РАН, профессор Финансового университета при Правительстве РФ.
– Часто говорят, что конституционная статья о социальном государстве (далее – СГ) не исполняется, однако доказать это едва ли возможно, поскольку термин СГ не содержит никакой конкретики. Или содержит?
– Конкретику можно найти в рекомендациях международных организаций, с которыми сотрудничает Россия. Например, ВОЗ указывает на предельную долю оплаты медицинских услуг из карманов граждан – не более 20% (у нас – свыше 40%). А пенсия, согласно Международной организации труда, должна составлять не меньше 40% от предшествующего дохода гражданина (у нас – около 30%). Если же говорить в целом, мне близок взгляд датского социолога Г. Эспинг-Андерсена: неверно сводить роль СГ к «собесу», к поддержке лишь «сирых и убогих» – государство влияет на благосостояние граждан всесторонне. Скажем, оно не только устанавливает МРОТ не ниже прожиточного минимума, но и способствует тому, чтобы росла рентабельность производства, и, следовательно, работодатель имел возможность платить работникам достойную зарплату. С этой целью СГ грамотно защищает свой внутренний рынок, вынуждает банки выдавать предприятиям кредиты под адекватный процент, а так называемые естественные монополии – устанавливать на свои услуги адекватные тарифы.
Ничего из перечисленного наше государство не делает. Что же касается непосредственно социальной политики, то мы уходим от СГ всё дальше. Всё сильнее коммерциализируются здравоохранение и образование, а также социальное обслуживание (условно говоря, раньше престарелым бесплатно мыли голову раз в неделю, теперь – раз в месяц). Постсоветская Россия хоть и провозгласила себя в качестве СГ, она не только не продвинулась в деле его строительства по сравнению с дореформенным периодом, но и демонстрирует явный регресс по отношению к ранее достигнутым рубежам. Налицо негодность социально-экономической модели, которая реализуется на протяжении 30 лет и ведёт к демонтажу ранее выстроенных несущих конструкций СГ. Провал этой модели даёт альтернативным подходам право не просто на существование, но и на превращение в «руководство к действию». Однако, увы, академическая наука не имеет того влияния, которым обладают ангажированные эксперты, например, из той же Вышки (Высшей школы экономики. – Прим. «АН»).
– Академическая социально-экономическая наука в основном едина по отношению к политике властей?
– Да, если речь именно об академической науке (научные институты, ранее находившиеся в составе РАН. – Прим. «АН»). С самого начала радикальных реформ и особенно с середины 1990-х, когда российский капитализм уже приобрёл свои сущностные черты, она обращала внимание на тупиковый характер этой модели, на её расхождение с задачами устойчивого развития. И даже в «тучные годы», когда руководство государства, официальные СМИ и допущенные в них «ведущие экономисты» пророчили России триумф «энергетической сверхдержавы», а население было успокоено некоторым ростом зарплат и массово затягивалось в заёмный «потребительский рай», – даже тогда академическая наука продолжала критиковать выбранный государством курс. Неслучайно первая открытая атака на неё была предпринята в форме так называемого «доклада Белановского» (2006 год), подготовленного на базе Центра стратегических исследований («Центр Грефа»). В нём на основе опроса сотрудников РАН был сделан вывод: представители академической науки настроены по отношению к власти и проводимой ею политике более критично, нежели россияне в среднем. Затем в 2013 году Академию наук сначала попытались вовсе «ликвидировать» (именно так было написано в первоначальном проекте закона), а после протестов российского и международного научных сообществ её «реорганизовали». Переподчинили учёных тем людям, чью работу они должны оценивать как эксперты.
Кстати, забавно наблюдать, какими перевёртышами оказываются наши оппоненты. После того как очередная вредоносная реформа ими обоснована (разумеется, не бесплатно, за гранты) и внедрена в жизнь, они начинают публично печалиться о её негативных результатах. Очень ловкие товарищи (смеётся). Каким защитником образования и здравоохранения стал Кудрин, лишившись поста! Хочется спросить: почему же в его бытность министром финансов параметры бюджета были такими неадекватными? Но полемику с ними можно вести лишь заочно: оппоненты на их конференциях не приветствуются. Очень жаль, что наш с ними спор не освещается основными телеканалами, – тогда бы широкие слои населения могли увидеть, чья позиция основана на фактах, а чья на мифах.
– Потому и не освещается… В прошлогоднем интервью вы пересказали нам либеральный миф о том, что высокие соцрасходы якобы служат удавкой на шее экономики. В качестве опровержения вы привели пример Скандинавских стран и Финляндии. При самых больших в мире соцрасходах эти государства стабильно входят в первые 10–15 стран по конкурентоспособности экономики и научно-технологическому развитию, согласно Всемирному экономическому форуму.
– Совершенно верно. Именно на мифе, о котором вы сказали, основывалось первое серьёзное нападение на идею СГ: правительство Маргарет Тэтчер утверждало, что корень экономических проблем – в государственных расходах. Однако проведённая вскоре серия международных исследований на базе стран, входящих в ОЭСР, этого отнюдь не подтвердила (ОЭСР – Организация экономического сотрудничества и развития, включающая 37 развитых стран, которые производят около 60% мирового ВВП. – Прим. «АН»). Установить негативную связь между масштабами соцобеспечения и эффективностью экономики не удалось. Среди стран ОЭСР обнаружились примеры менее и более эффективных экономик как с относительно высокими, так и с относительно низкими соцрасходами. Также не удалось установить негативную зависимость между экономическим ростом и прогрессивным (ступенчатым) налогообложением – ключевым элементом СГ.
В середине 1980-х дискуссия о СГ, прежде всего о прогрессивном налогообложении, вновь обострилась. Стала популярна теория американского экономиста А. Лаффера: высокие налоги якобы подрывают стимул к труду, а значит, и темпы роста, из-за чего доходы государства оказываются, дескать, ниже («жадное государство само себя истощает»). И на первый взгляд практика будто бы подтверждала верность идей Лаффера: после того как в 1979 году верхний предельный уровень налога в Великобритании снизился, доля налоговых поступлений от 5% наиболее обеспеченных граждан действительно выросла (с 24% – в 1979-м до 27% – в 1986-м). Однако доходы бюджета сократились, хотя апологеты теории Лаффера и обещали прямо противоположное. Причём увеличение доли налогов, уплаченных самыми богатыми, произошло из-за роста неравенства доходов в их пользу. А вовсе не из-за обещанного резкого усиления интенсивности экономической деятельности, которого так и не случилось.
Неслучайно, когда оказываются несостоятельными экономические аргументы, защитники интересов самых богатых прибегают к идеологическим.
– А именно?
– Упрекают СГ в том, что оно своей заботой якобы подрывает способность граждан к самостоятельной жизни, усиливает их зависимость от государства. В действительности этот упрёк должен быть адресован тем странам, в которых упор делается на селективную модель – поддержку, причём мизерную, одних лишь неимущих (в отличие от универсальной модели, когда заботятся о большинстве граждан страны). К сожалению, именно к селективности движется Россия. Когда чиновники всякий раз проверяют, действительно ли гражданин является нуждающимся, это и создаёт те самые зависимость и подчинённость. Универсальные же социальные программы, автоматически распространяясь на всех, напротив, увеличивают автономность и самоуважение граждан.
Какая модель предоставляет больше возможностей для самореализации и самоуважения, например, многочисленной армии матерей-одиночек? Та, где в отсутствие доступных садиков мать сидит с ребёнком дома на мизерном пособии? Или же та, где дети устроены в субсидируемый государством садик, а мать полноценно трудится и вместе с другими налогоплательщиками вносит свой вклад в общую «копилку»? Это имеет отношение и к социальной сплочённости, к атмосфере в обществе.
– У сторонников либеральной экономической политики нашего правительства есть ещё один аргумент: пускай в Евросоюзе социалка лучше, чем у нас, но зато в США хуже!
– Насчёт США вопрос более сложный. Но главное заключается в другом: почему России, с её-то возможностями, предлагают равняться не на лучшие примеры, а на те, что похуже? Может, ещё Танзанию возьмём в качестве образца? К слову, сейчас на нашем телевидении звучат призывы перенять у Запада жёсткое обращение полицейских с оппозиционными демонстрантами. Я предлагаю перенять и налогообложение (прогрессивное и с полноценным налогом на роскошь), и размер пенсий, и многое другое. Хорошее.
Мы постоянно слышим о преодолении «лихих 90-х». Говорится о том, какой несуверенной была в те годы Россия, как унизительно плясала она под дудку Всемирного банка и МВФ. Однако именно в последние 20 лет правительство особенно успешно проводит реформы образования и здравоохранения по рецептам Всемирного банка – реформы, которые в «лихие 90-е» провести не удалось, хотя попытки предпринимались. Не удалось потому, что парламент тогда был местом для дискуссий.