Заходил в Афган тяжело, впрочем, как и выходил. Чуть позже об этом, все по порядку. Опять же, нелукавые мои страницы будут сквозь призму бойца, Пинцета (санинструктора) полковой разведки ВДВ, гвардии сержанта. Так что не обессудьте, прочие содружества разных родов войск…
Залетел в Кабул в середине октября, точно не помню, на ИЛ-76. Волнительно, прямо скажем. Выходим, навстречу взрослые усатые мужики в парадках, беретах, многие с наградами. Как оказалось, эти «взрослые» — это дембеля на 1,5 года нас постарше. Пытались словами какими-то подбодрить, типа «Удачи, пацаны!», «Не ссыте, служите достойно!»…
Холод, над аэродромом горы, солнце только встает. Сбились в кучу. Стали подъезжать офицеры-покупатели. Распределять, кого куда и в какую роту. Один из первых подъехал БТР с нулями, разведка, народ расступился, спрыгнули прапор и капитан. «Кто здесь санинструктор?» — «Я!» — «Старшина. Дай ему бронник и эрдэшку (РД — ранец десантника). Беги вдоль колючки по аэродрому».
Мне после Гайжюнай, учебки МСБ (учебная рота медсанбата), тогда бежать было что с горы катиться. Прибежал. «На турник, сделай, что можешь». Сделал. «Достаточно». — «Прыгай на БТР». — «Старшина, закинь его в расположение и возвращайся». Поехали. Куда летим с такой скоростью — непонятно. Притормозили оправиться. У прапора автомат, весь выгоревший, без воронения уже, два рожка, запаренные изолентой, потрепанной, рожки аж белые от царапин. Говорю: «Старшина, дай пальнуть». Он: «Эх, парень, настреляешься ты еще». Приехали. Недалеко было.
В то время охраняли взлетку Кабула на малой и большой горке — Хаджи-Раваш и Хаджи-Бугра. Захожу в палатку, где-то в углу копошатся три-четыре человека. «Здровенько, пацаны», — говорю. В ответ хи-хи-ха-ха... Подходит тело и без базару тычет мне своей ниткой в грудину, типа ударил. Тычет второй раз, я делаю полшажочка назад и говорю: «Ребята, давайте жить дружно». Они: «Ха, к нам Леопольд заехал!» И этот же хлопец пытается мне тыкнуть еще раз. Я бью его в фанеру, он рушится. Подскакивают остальные. Я: «Пацаны, кто дернется — поубиваю». Разозлился чутка. Они: «Ну, мышь, сейчас вернутся пацаны с гор — тебе конец…»
Александр Кравченко
И тут я вышел из палатки, сел под грибок, поближе к часовому с автоматом, стал ждать своего конца и размышлять о боевом братстве. Ну да, думал, за встречу нальют сразу сто грамм фронтовых.
Подъехали под вечер пацаны, помню, страшные, с красными глазами, с автоматами, все седые — брови-ресницы — от пыли. Им рассказали, что заехала бурая мышь и отметелила старослужащего. Они: «Пошли». Зашли в столовку, в палатку, и... избили. Отмахивался я недолго. Потерялся. Помню, очнулся, пацаны меня отливают, обмывают водой. Это были две молодые «мыши», которые подъехали чуть раньше. День первый подходил к концу.
День второй повеселил меня и дал уверенность в дне завтрашнем. Утреннее построение роты. Представление молодого бойца, меня то бишь. Ротный, невысокого роста, гвардии капитан, ходил всегда руки за спиной, когда без автомата. Подходит ко мне, оглядел снизу вверх. А у меня рожа 6 на 9, я ее руками еле нащупывал. «Ну что, боец, упал?» Я: «Так точно, упал».
Он: «Демсостав, выйти из строя!» И его легендарная фраза: «За палаткой роем окоп стоя для стрельбы с лошади!» А там Афган — перегной из гранита. Лом, кайло. Он не разбирался, кто что. Суровый был командир. Никогда не повышал голос, но было всем сцыкотно, когда он отдавал приказы.
Фото: Пулеметчик Андрей Полищук «Щук» написал: «Мы на Кунаре. Весна. Выгрузка. Роту доставило винтокрылое такси сначала в район Асадабада, а позже в район реки Печдара.
На фото по центру Эдик Анучин, погиб 22.10.85. Служил с ним в Афганистане в 82 — 84 гг. Знатный был прапор разведки 317 ПДП. Любил воевать!
Справа от него Николай Фролов. Слева — имеется мнение, что это Саня Дроздов.
Через несколько дней, когда было сделано это фото, уйдет в иной мир. Погиб 28 мая».
Как-то мы сбегали на войну, подустали чутка, да еще три дня было отдыха положенных. Он приказал старшине построить роту. Прапор: «Рота, подъем!» Ему: «Пошел ты на …!» И так три раза. Он пожаловался ротному, не встают, мол. Тот подошел к грибку, вырвал из рук бойца автомат и дал очередь поверх палатки. А койки там двухъярусные. Через минуту рота стояла. А еще через 20 молодежь зашивала продырявленную палатку, сидя на шконках. Ранило его на войнушке как-то, хотели его разгрузить — ничего никому не дал. Шел сам.
Так вот, фейс у меня поджил, через неделю нарисовалась война. Тут проявились дембеля. Самое тяжелое тащили они, разгружали молодежь по максимуму. Стрельба. Вася-пулеметчик мочит куда-то длинно. Я подполз: «Вася, куда стрелять?» Он мне прикладом по каске. Сбили нас, молодых, в кучу за скалой, чтоб не зацепило. Свист пуль, каменных осколков, рикошет идет страшный. Первый крик: «Пинцет!» — и я уже себе не принадлежал, даже страха в тот момент не было. После войны мне вручили автомат гвардии старшего сержанта Героя Советского Союза Александра Мироненко. Погиб он. Служил в нашей роте.
Работа Пинцета незамысловата — находить, определять раненных на тяжей и легких, оказывать помощь и доставлять в госпиталя. Я был во взводе управления, ходил со всеми взводами, так что войны хватило. После войнушек с большими потерями Пинцетов собирали в дивизионный морг — помогать заталкивать то, что осталось от пацанов, в цинки. Одна из мрачных работ Пинцета. Потому и отправляли сопровождающих на родину, чтобы, не дай бог, родственники не вскрыли гроб.
В основном разведку использовали по засадам. Агентура давала информацию, мы с различных постов уходили в ночь, ложились на тропу и зачастую хлопали духов.
«Мы молодые. Еще все живы»
Помню первую засаду. Стемнело, взводный зачитал приказ. Дослать патрон в патронник... И тут мне друг говорит: «Саня, у меня, по-моему, патрон не зашел в патронник». Он пулеметчик. Я: «Ну, проверь!» Делов-то коробку открыть. И тут он нажимает на спуск. Первый стоял трассер, он с шипением врезался под ногами взводного и начальника заставы. Взводный: «Напра-во». Как будто ничего не случилось. И мы растворились в ночи. Хладнокровный был малый.
Легли на тропу, так, чтобы рукой можно было дотянуться друг до друга. Шевелиться нельзя, слышимость атомная в горах ночью. Мочиться если приспичило — под себя. Часы ожидания. Еле слышные голоса, камешки сыплются... идут. Приказ — это первый выстрел взводного. Духи уже прямо напротив нас, три — пять метров. Кажется, что стук сердца в груди тебя сейчас выдаст. Мысль — «ну, давай же, давай, мочи!!!». Долгожданная очередь... Стреляли все длинно, одной очередью семь человек из АКС, один АКМ и пулемет. Отстрелялись, легли, пулемет долбит, перестегнули рожки. Стоп. Был мой первый ад. «За родину!» никто не кричал. Ужас, море огня и сплошной мат. Легли. Ждем. Тишина. Понимаем, что при такой плотности огня там нет ничего живого. Отползли. Взводный: «По гранате огонь!» Восемь гранат легли в кучу. Тишина. Ужас! И крик: «Аллах акбар!» Еще по рожку залп в ту сторону. Легли. Молчим. Слушаем звон в ушах. Пять минут, десять, пятнадцать, двадцать... «Командир, чё делаем?» Ползем осматривать трупы. Два духа с пулеметами и три с автоматами. Один лежит прямо на пулемете. Дергаем его за плечо, чтобы перевернуть, а он живой, прижимает ствол. Очереди в упор из трех стволов. Дух подпрыгивает на трассерах, как на сковородке. Ужас. Молча спустились до бэтээров. Команда с поста: вернуться и забрать трупы. Кто-то в штабе не поверил в результат. «Шакалы» мы их звали — штабников, управленцев, от майора и выше…
Маразм! Поднялись, спустили это месиво. Привязали к броне, отправили на пост. Сами, возвращаясь, сорвали сигналку, саперы поменяли минную карту. А это смерть! При срыве растяжки с поста летело шквал огня во главе с ЗУ-шкой. Вжались в землю. Всё, я думал, конец. Так все думали. Хорошо, начальник поста предупредил, что мы не на броне. С тех пор прошло много времени, заходится сердце от всяких там фейерверков, сигнальных ракет. Пришли. Молча чифирнули. Молчим, пришибленные. По сути — охо-та-на-лю-дей!!! Взводный разрядил обстановку: «Пацаны, мы не убивали, мы уничтожали врагов».
Я часок поспал, рассвело, вернулся к трупам, сваленным под тутовым деревом. Одному духу пулей вскрыло череп. Взял скальпель, пинцет, смотрю, как в натуре всё устроено. Голос за спиной: «Саня, ты что делаешь?» Поворачиваюсь, смотрю: бледный как снег друг. Объяснил ему, что мне это надо, что мозги видел только на картинке, в учебной роте медсанбата, что надо понимать в случае ранения, в мединститутах не учились… Это была первая, потому и самая запомнившаяся засада, а дальше полетели уже будни, на войну ходили как на ночной сеанс фильмов ужасов…