Некоторые люди стучали в дверь, звали сотрудников ВД, просили еды, жаловались на холод. Мы осуждали такое поведение. Я понимал, что с нами нарочно обращаются как со скотом, чтоб дать понять, что мы самые недостойные люди в стране в данный момент. Мы опасались, что из— за недовольства отдельных личностей, нас изобьют или не выпустят. Мы слышали, что возле здания на Окрестина образовался пикет и девушки скандируют «Позор», «Выпускай», другие кричалки. Это нас раздражало, так как мы опасались возмездия за это. В соседнем карцере были задержанные девушки. Они возмущались, спорили. Я в чем-то завидовал их отваге. Все же девушек не должны бить так как нас, и они могут себе позволить возмущаться.
Пока мы там стояли, я думал. Как так происходит, что люди c образованием и интеллектом ниже среднего избивают и глумятся надо мной, человеком с высшим образованием, с 11-летним опытом работы юристом и на руководящих должностях, говорящего на 4 языках. Такое государство просто недостойно меня. Как так вышло? Ко мне пришла мысль и я высказал ее ребятам вслух, что сейчас для власти мы хуже бандитов, убийц и самых отъявленных злодеев. Поэтому лучше ничего не требовать, не возмущаться, а достойно молча ожидать свою судьбу.
Нам сказали, что сейчас приедет судья и будут суды. Постепенно начали вызывать людей на суды. Из 127 человек, которые были на площадке вместе со мной вызвали максимум 30-40 человек. Люди возвращались. Кто-то признался, что он нарушал ст. 23.34 КоАП «Нарушения порядка организации или проведения массовых мероприятий», кто-то отказывался. Мы сразу окружали вернувшихся с судов, чтоб расспросить, что там происходит и как лучше себя вести на судах. Те, кто признавался получали по 10-11 суток ареста. Те, кто спорил – 15 суток – максимальное наказание. Заключенные разделились на 2 лагеря: те, кто хотел признаться лишь бы выйти поскорее и лишь бы не били; и те, кто не соглашался. Поскольку большинство людей, как и я, участие в митинге не принимали, этот выбор был мучителен для нас. Поступиться своей совестью ради здоровья, либо рискнуть здоровьем ради правды. Я сказал, что я юрист с большим опытом. Начал консультировать людей. По закону, конечно, я должен был всем советовать не признаваться. Но в этот день в этом месте в этих обстоятельствах закона не было, он не работал и был жестоко попран грубой силой и безнравственностью силовиков. Я много думал и переживал, как поступить в моей ситуации, что посоветовать другим. Самое лучшее, что мне пришло на ум, это выжидать и надеяться, что нас выпустят без суда, так как тюрьмы переполнены. А уже если дойдет до суда, то поступать по ситуации и попробовать поговорить с судьей, спросить, дадут ли меньший срок, если согласишься или нет. Также с прагматической точки зрения я понимал, что никакой возможности привлечь свидетелей, истребовать доказательства, заявлять жалобы, ходатайства, отвод судье, а уж тем более потребовать записи видеокамеры на улицах в месте задержания, нам не дадут. Я отрезвил некоторых ребят, раскрутив им сценарий того, что будет. Я видел перед собой вопрошающие глаза людей. И советовал им соглашаться, так как сутки или штрафы дадут в любом случае. Сказал, какая у нас цель ? Наша цель, выйти отсюда как можно скорее, сохранив здоровье, а не добиваться правды. Поэтому лучше согласится и не бесить этих чертей. Это было тяжело, но я решил для себя, что так будет лучше. К счастью, судов против остальных людей кроме тех 30-40 не было, и этот моральный выбор отпал сам собой.
Целые сутки я не спал. Место для того, чтобы расположиться для сна всем 127 человека, не было. Мы придумали ложиться на пол на спину и каждый следующий человек ложился между ног лежащего сзади – выстроили такие шеренги вагончиков людей вдоль стен помещения. Лежать на полу было холодно, но зато мне удалось подремать минут 30-40. Сон придал сил ждать. Погода резко портилась, намечался дождь. Мы молили небеса, чтобы не полило. К счастью, небо в тот день к нам было благосклонно. Где-то через час наши вагончики развалились, затекали ноги, в таком положении проспать долго было невозможно. И к лучшему: это нас спасло от переохлаждения.
Мы встали и простояли еще несколько часов, пока нас не начали отводить по камерам. Это тоже была пытка, так как начиная с обеда привозили новых заключенных, и они проходили круги ада: мы слышали из-за стены как черти в черном кричали, избивали и издевались над людьми. На нас гаркнули стать к стене и по 10 человек со словами: «Вы жаловались на холод, сейчас мы вам сделаем погорячее» стали куда-то угонять. Мы запомнили, что на экзекуцию ночью и рано утром тоже гнали по 10 человек со словами: «Этих я уже отработал. Давай еще десяточку на отработку». Мы стояли лицом к стене и прислушивались, последуют ли крики. Криков не было. Выводили по 10 человек достаточно быстро, а также мы слышали, как гремят двери в камерах, на основании чего я сделал вывод, что скорее всего нас сортируют по камерам. Когда же охранник сказал: «Вам тут было тесно. Сейчас будете гулять по хатам», на сердце отлегло, так как я понял, что действительно нас ведут в камеры. Забегание в камеру это еще та история. Ты держишь руки за спиной, голову вниз, твое тело согнуто почти под углом 45 градусов, шея повернута влево. И в таком положении, словно овца, ты бежишь в свой загон. Я видел по телевизору, что так конвоируют людей в колониях строгого режима, осужденных за совершение особые тяжких преступлений, но никак не мирных манифестантов.
В камере мы встретили трех парней, они были бодры, смеялись. Они были задержаны во время протестов 9-10 числа. Двое из них было осуждены на сутки административного ареста, один парень еще ожидал суда. В двухместной камере нас оказалось 22 человека. Никакого негатива постояльцы камере в связи с пополнением не высказывали, а напротив угостили нас хлебом, объяснили правила, помогли расположиться. Места было очень мало, первую ночь спать было невозможно – я спал сидя. Вдруг вспомнил про нашу кошку – Клепу, она осталась дома одна без еды. Так как мы с женой оба оказались тут, очень разнервничался, что нам дадут по 15 суток, а кошка умрет от голода. Потом я вспомнил, что предусмотрительно оставил ключ под передним амортизатором своей машины и сказал маме и сестре, где лежит ключ. Но я боялся, что на стрессе они забудут про это и не покормят нашего любимого зверька. Спросил у ребят, сколько кошка может прожить без еды. Они ответили, что 10 дней может прожить, она будет есть обои, цветы и тд. На сердце немного отлегло, но я решил, что буду признаваться, чтобы дали меньше суток. Окно нашей камеры выходило на улицу прямо напротив ворот ЦИП Окрестина. Я лежал на Пальме (на фене так называемое верхнее лежачее место на нарах) и смотрел в окно. Вдруг сквозь решетку в окне я увидел, что на улице напротив окна сидит девушка с русыми волосами в джинсовой куртке и светит какими-то фонариками. Присмотревшись, я понял, что она держит какого-то зверька под курткой, похоже, кошку. Долго присматривался сквозь решетку, потом позвал сокамерника посмотреть. Он подтвердил, что видит девушку с кошкой. Около часа я смотрел в окно, но лица девушки рассмотреть не мог. В общем, мне удалось убедить себя, что с 90% вероятностью – это была Настя с нашей любимой кошкой. Удалось отогнать дурные мысли, и стало легче. Забегая вперед, скажу, что ошибся.
В камере мы много общались, шутили. Из смешного запомнилась демонстрация друг другу синяков и гематом от дубинок на спине, плечах и задницах. Мы смотрели на форму синяков и угадывали в них очертания различных вещей, контуров карты Беларуси и других стран. Также бодрились, что Ленин сидел, Сталин сидел, Якуб Колас сидел, Пушкин был в ссылке – каждый нормальный мужик должен отсидеть хотя бы раз. В ту ночь я смог поспать совсем немного, так как спать можно было только сидя.
Утром нам дали чай, 3 буханки черного и 2 – белого хлеба, а также сечку. Помню момент, когда один парень решил попросить у кухарки мобильный телефон, чтоб сделать звонок маме. Она ответила: «...?» Некоторые ребята не ели или не доели кашу. Возвращая тарелки у кухарки спросили, а что делать с оставшейся едой, может вернуть ее Вам, чтоб не выбрасывать? На что получили ответ от рядом стоящего охранника тюрьма, что-то в роде: «Щас я тебе ... быстро вымыл!». Постепенно наша камеру пустела – кого-то отпустили, кого-то вызывали на суды, кого-то, как мы решили, перевезли отбывать сутки в Жодино. На протяжении целого дня к нам каждые полчаса-час приходили сотрудники тюрьмы и называли фамилии людей, а также заставляли нас писать список нашей камере не листке бумаги. Какая-то неразбериха у них была. К часам 5-6 дня нас осталось 11 человек в камере.
Днем нас вызвал наш охранник – мы узнали, что его зовут Сергей – и повел на третий этаж помещений изолятора. Он сказал, что мы можем уже идти нормально, не сгибая головы. Также использовал к нам слова: «мужики», мне показалось, что на второй день к нам уже улучшилось отношение. Там нас вызвали к какому-то важному офицеру на допрос. Я шел вторым. Первым вышeл мой сокамерник cо словами: «Свобода! Cегодня нас выпускают!». Я зашел в кабинет, там был приятной наружности офицер лет 45. Он мне сказал: я вправе решать, кто отморозок, а кто вменяемый человек. После 15-20 минут беседы, он сказал, что меня отпустят. Я подписал бумагу, что нарушал закон, раскаиваюсь и если меня еще раз задержат на митинге, то будет уголовная ответственность. Подождав остальных парней, мы вернулись назад в камере в полном воодушевлении. Обращение с нами по пути назад было нормальное.
Мы убрали камеру и приготовились, что с минуты на минуту нас могут выпустить. Разделили и доели остатки черного хлеба. Прошел час, второй, третий, но никто к нам не пришел. Часть ребят начали засыпать. Ночью раздался грозный голос: «Встать! Лицом к стене!». Мы встали, но к нам никто не зашел. Заметили, что это не голос Сергея. Хоть бы не ОМОН, подумали мы. Простояв с полчаса, некоторые опять вернулись спать на кровати и на пол. Я стоял возле окна и с сокамерниками смотрел, что происходит за территорией изолятора. Там образовался большой пикет. Кто-то сказал, посмотрите сколько там людей: стоят с котами, собаками, шашлыки жарят. Потом мы узнали, что это волонтерский лагерь и родственник заключенных. Начинали отпускать людей, и мы смотрели в окна. Когда выходили заключенные, люди аплодировали. Но людей выходило немного. Потом вместо людей начали выезжать скорые, я насчитал штук 5-6, а может и больше. Также выезжали милицейские грузовики и машины. Люди на улице начали возмущаться, требовали показать людей, кричали имена. Обстановка была очень нервозная. Это было, наверно в 2-3 часа ночи.
Вся наша камера спала, я был единственный, кто не мог заснуть. Слышал в коридоре беготню ОМОНовцев, лязг ключей и дверей, шум где-то в глубине здания. Людей из соседних камер выводили, куда-то гнали. Я начал думать и соотносить выезжающие скорые, весь этот шум, и стал опасаться, что они дополнительно избивают людей до того, как выпустить (я не знал тогда, что некоторым тяжело избитым не вызывали медицинскую помощь своевременно). Из соседней камеры вывели людей. Я слышал, как один заключенный сказал, что не может встать, так как ему сломали позвоночник. Сотрудник ОМОНа крикнул ему: «Встать!». Люди побежали куда-то вправо, через кормушку в двери камеры я видел бегущих «космонавтов», потом через некоторое время слышал, как заключенные бежали из правой стороны влево. Далее я услышал, как кого-то тащат по полу. Видимо, тащили того человека, который не мог встать. Потом тащить перестали. Видимо он сел, опираясь на стену между дверьми двух соседних камер. Я слышал его дыхание. Он дышал, словно у него была дырка в груди, как будто через трубку. Мороз по коже был от этих звуков. Думал, не дай Бог нас отправят домой на скорой. Открылась наша дверь, нас спросили, когда задержаны. Мы ответили, что 12 и что нас должны выпустить. На что сотрудник милиции спросил, почему это он должен нас выпустить? Мы пояснили. Он сказал: «Ну раз подполковник из центрального аппарата сказал, то отпустим». Где-то через час нас вывели и построили вдоль стены. Был один сотрудник в милицейских штанах и черной байке, без маски, не ОМОНовец. Он спросил, кто задержан 11 числа, подозвал к себе несколько человек по одному и запихнул их в другую камеру. Затем он спросил, кто задержан 12 числа. Подозвал к себе 1 человека чтобы запихнуть в другую камеру. Следующим должен был идти я. Пока мой товарищ шел в камеру, я уловил взгляд сотрудника тюрьмы и посмотрел ему в глаза просящим взглядом, мол, не калечь меня. Он подозвал меня, спросил гражданство и кем работаю. Я сказал, что у меня гражданство Беларуси, но еще Ирака, и что у меня ИП и я директор собственной фирмы. Он сказал мне вернуться в строй со словами: «Судьба тебе дала второй шанс». Нам приказали бежать вниз. Внизу было больше сотни людей. А также сотрудники тюрьмы и военные с автоматами в защитной форме. Был также тот сотрудник, который сортировал нас на выход, еще одного я запомнил – он вызывал нас на суды. Мы стояли вдоль стены, а напротив другой стены лежали наши вещи, разбросанные, как на барахолке. Военный сказал, что есть минута осмотреться вокруг и найти взглядом свои вещи. Я понял, что это невозможно, да и было одно желание быстрее выйти отсюда и попытаться спасти ребят, которых, как я предполагал, сейчас избивали. Нас заставили еще раз подписать признание и предупреждение об уголовной ответственности, назвать анкетные данные для включения в базу. Кто-то вперед меня залупался с военными по поводу вещей. Я не понимал этого: «Убегай скорее, а то заберут в камеру и искалечат», мысленно я давал совет тому человеку. По пути я спросил у двух разных сотрудников насчет Насти, отпустили ли ее, и как это узнать. Мне сказали, что девушек всех отпустили. У второго сотрудника, молодого мента, я спросил, били ли девушек. Он мне ответил, что здесь никого не бьют. В тот момент на секунду злость резко вскипела в жилах, но рационализм взял верх – мне оставалось несколько шагов до выхода.
Как только я переступил порог тюрьмы, моя мама обняла меня (позже я узнал, что Настя прислала ее встретить меня). Следом я увидел давнюю знакомую и подругу жены. Удивился, зачем они тут. Оказалось, их родственники тоже на Окрестина. Я взял телефон у мамы и позвонил Насте, спросил били ли ее, как там кошка и что надо срочно спасать людей. Попросил свою знакомую написать другу, у которого есть связи в силовых ведомствах, чтобы спасти ребят. Но было около 6 утра – люди спят в это время. Мой выход затянулся на добрые полчаса. Я ходил взад-вперед по волонтерскому лагерю и начал плакать от отчаяния. Стрельнул у кого-то сигарету, выкурил и почувствовал себя плохо. У меня было давление 190⁄100 – это мой рекорд на сегодняшний день. Мне вкололи магнезию в скорой, давление нормализовалось. Волонтеры опросили указать свои ФИО в списках, что я сделал. Давать интервью отказался. В некоторых людях усматривал признаки тихарей. Ко мне подошел человек, он оказался доктором, но до знакомства с ним я сразу спросил, Вы не силовик?:) Еще не знал, что происходит в стране, что включили интернет, рабочие бастуют, а люди массово выходят на митинги. Когда я выходил, думал, что все страдания зря. Еще в камере решил, что пусть его хоть коронуют, но ни одна человеческая жизнь не должна быть отнята или искалечена. Как только узнал все, что произошло за эти 3 дня, воодушевился – понял: все было не зря. В волонтерском лагере было очень много добрых людей: я поел, выпил воды, предлагали чай, кофе, сигареты, мед помощь, психологи, транспорт. Прям попал с корабля на бал Приехала Настя. Мы побыли еще какое-то время в лагере, а затем парень волонтёр довез нас до дома моих родителей. Там я еще раз вызвал скорую, давление уже было 155/100, что в принципе достаточно норм. Мне сказали мониторить и выпить каптоприл, если повысится. Я не мог уснуть, все время беспокоился о ребятах, которые там остались. Нашел в fb профиль и связался с племянницей моего сокамерника – известного художника, который там остался. Рассказал ей все, но без подробностей. Информации о нем не было ни в больнице, ни в списках. Это был хороший знак. Как только увидел новость в 10 утра о том, что его выпустили, сразу успокоился. Потом я узнал, что их не избивали, а продержали еще несколько часов в камерах и выпустили. Моя догадка, что скорые увозят только что покалеченных людей не оправдалась. Я и допустить не мог, что силовики додумаются до того, чтобы вообще людям не вызывать скорые и держать их покалеченных в камерах. Когда я лежал головой в пол с согнутыми ногами, то подсматривал между ног, что происходит. Видел, что во дворике тюрьмы были скорые прямо во время избиений. Один раз слышал, что «отработав» человека по-полной ОМОНовец кричал: «Скорую!». Эта дикость еще укладывалась в моей голове, но не вызывать людям скорую в принципе – моя фантазия здесь оказалась бессильна.
Наверно, можно было всю эту историю существенно сократить, уместив в 2 буквы – АД. Короче слово вряд ли можно придумать. Я читал «Записки из мертвого дома» Достоевского, «Архипелаг Гулаг» Солженицына, «Другой мир» Герлинга-Грудзинского. Там описаны быт и испытания узников лагерей, в том числе политических заключенных. В этих произведениях свидетельства пыток, унижений, суровых условий труда заключенных. Наверно, что-то близкое к этому, но интенсивом, выпало испытать нам. Однако у меня сразу появилась другая аналогия, еще там, когда головой в пол на коленях сидел во дворике изолятора – это монолог Князя Мышкина из Романа Достоевского «Идиот» о ценности времени и жизни перед казнью. Меня этот монолог сильно тронул, и когда читал книгу,